Чу! Не хор ли чарующий, пусть похоронный,
Он поет: «Приходите, кто жаждет плода
Ароматного Лотоса, чистого сока,
По которому ваши тоскуют сердца!
Опьяняйтесь его волшебством у истока,
Этой братской сиесте не будет конца!»
Мы узнаем по голосу милые тени,
Это наши Пилады. И голос другой -
Той, которой мы здесь целовали колени:
«Жар души близ Электры своей успокой!»
8
Старый кормщик, о Смерть! Ты всегда у кормила!
Мы тоскуем, вели поднимать якоря!
Если море и небо черны, как чернила,
То сердца наши ярче горят, чем заря!
Напои нас твоим примиряющим ядом!
Нас терзает тоска по другому пути!
Все равно чем он кончится – Раем иль Адом,
Только б новое там, в Неизвестном, найти!
Жозе Мариа де Эредиа
1842–1905
Фонтану «India»
Когда в безлюдной мгле фонтан журчит слышней,
И воздух мягкий свеж, и в сон ушла долина,
И мысли, как вода из полного кувшина,
Выплескиваются из недр души моей,
И в лунном волшебстве доступней и теплей
Резцом рожденный стан под складками муслина, –
В своем безумии прелестном неповинна,
Мечта спешит найти любимый облик в ней.
О, роза Индии! Не твой ли мир девичий
Навек разбил Колумб, презрев чужой обычай
Тебя ль баюкала влюбленная волна?
О Куба, спящая в спокойствии глубоком,
Средь пальм, клонящихся к немолкнущим потокам,
Где ночь сиянием и шепотом полна!
Желание
И мне бы жить в краю, где, чуждые наветам,
Героев женщины рождали от богов
И солнце, восходя под звон античных строф,
Нагие груди муз ласкало ярким светом.
Я также мог бы стать в Олимпии атлетом,
С Орфеем гордый спор вести в кругу певцов
И бога нового почуять тайный зов –
Никто искать богов не запрещал поэтам.
Но я не в Греции рожден судеб игрой,
И форма мудрая, где жил античный строй,
С Амуром умерла. Поэт любить не может.
Но он упорствует – и все, что создал он,
Неукротимою надеждой ослеплен,
Навек поглотит Ночь и Время уничтожит.
Бюсту Психеи
В дворцовом парке, там, где в полдень спит аллея,
Где лишь пчела жужжит и поздний дрозд поет,
Где сорною травой зарос водопровод
Белея мрамором, в тени стоит Психея.
Резец Флоренции, афинский дух лелея,
Ей жизнь и форму дал. И к ней шиповник льнет,
И песнь из губ цветка стремится в небосвод,
Как смех серебряный, над сонной чащей рея.
Стряхая золото с тычинок, на цветок
Спустился, трепеща, лазурный мотылек
И сладкий пьет нектар из этой чаши зыбкой.
И мнится, в мраморе единство обрели
И чистота небес, и красота земли -
И дрогнул нежный лик аттической улыбкой.
Стефан Малларме
1842–1898
* * *
Тоскует плоть, увы! К чему листать страницы?
Все книги прочтены! Я чувствую, как птицы
От счастья пьяны там, меж небом и водой.
Бежать, бежать! Ни сад, заросший лебедой, –
Пусть отражался он так часто в нежном взоре –
Не исцелит тоску души, вдохнувшей море,
О, ночь! ни лампы свет, в тиши передо мной
Ложащийся на лист, хранимый белизной,
Ни молодая мать, кормящая ребенка.
Уходим в плаванье! Мой стимер, свистни звонко
И в мир экзотики, в лазурь чужих морей,
Качая мачтами, неси меня скорей.
Поль Верлен
1844-1896
* * *
Я также отдал экзотизму дань:
Я проникал в гаремы Гюлистана,
Я покидал роскошный двор султана
Для папских оргий и для римских бань.
И в ароматах, в звуках утопая,
Я строил замки чувственного рая.
С тех пор я поумнел, утих мой пыл,
Я знаю жизнь, мечтам не верю вздорным.
Не то чтобы я стал совсем покорным
Но прыть воображенья укротил
За грандиозность я гроша не дам.
Галантность мне всю жизнь давалась туго.
Спасаюсь от расчетливого друга,
От рифм неточных и красивых дам.
Искусство поэзии
Сначала – музыку! Певучий
Придай размер стихам твоим,
Чтоб невесом, неуловим,
Дышал воздушный строй созвучий.
Строфу напрасно не чекань,
Пленяй небрежностью счастливой,
Стирая в песне прихотливой
Меж ясным и неясным грань.
Так взор манит из-под вуали,
Так брезжит в мареве заря,
Так светят звезды ноября,
Дрожа во мгле холодной дали.
Ищи оттенки, не цвета,
Есть полутон и в тоне строгом.
В полутонах, как флейта с рогом,
С мечтой сближается мечта.
Беги рассудочности точной,
Вульгарной удали острот –
И небо в ужас приведет
Дешевой кухни дух чесночный.
Сломай риторике хребет!
Чтоб стих был твердым, но покорным,
Поставь границы рифмам вздорным –
Куда ведет их буйный бред?
И кто предскажет их проказы?
Глухой ли мальчик, негр шальной –
Кто создал перлы в грош ценой,
Стекляшки выдал за алмазы?
Так музыку – всегда, везде!
Пусть будет стих твой окрыленный
Как бы гонцом души влюбленной
К другой любви, к другой звезде!
И если утро встанет хмуро,
Он, пробудив цветы от сна,
Дохнет, как ветер, как весна.
Все прочее – литература!
Ночное зрелище
Ночь. Ливень. Небосвод как будто наземь лег.
В него готический вонзает городок,
Размытый серой мглой, зубцы и шпиль старинный.
На виселице, ввысь торчащей над равниной,
Застыв и скорчившись, повисли трупы в ряд.
Вороны клювами их, дергая, долбят,
И страшен мертвых пляс на фоне черной дали.
А волки до костей их ноги обглодали.
В лохматый, сажею наляпанный простор
Колючий остролист крюки ветвей простер.
А там три смертника, расхристанны и дики,
Шагают босиком. И конвоиров пики
Под пиками дождя в гудящий мрак небес,
Сверкая, щерятся, струям наперерез.
* * *
Пейзаж стремительно бежит меж занавесок.
Равнины хмурые – то луг, то перелесок,
То небо, то река, то город – мчатся прочь,
Как стаи призраков проваливаясь в ночь,
То вырвутся столбы и росчерком огромным
В сплетенье проволок мелькнут на небе темном.
Свистящий в недрах пар, горящий уголь, чад,
Колес железный лязг – как будто целый ад
Волочит на цепях, кору земную сдвинув,
Визжащих, воющих, вопящих исполинов,
И вдруг молчанье, лес – и долгий стон сыча.
Но что мне в этом всем? У моего плеча
Виденье белое, и голос нежный снова
Твердит одно, одно волнующее слово.
И снова имя то, чьей музыке дана
Такая чистота, такая глубина, –
Ось мира моего – в уют вагона тесный,
В его железный ритм вплетает звук небесный.
* * *
Я шесть недель прождал, осталось двадцать дней!
Да! Меж тревог людских тревоги нет сильней,
Нет муки тягостней, чем жить вдали, в разлуке.
Писать «люблю тебя», воображать и руки,
И губы, и глаза, часами – взор во взор –
Вести лишь мысленный, безмолвный разговор
С ней, кем озарено твое существованье,
И все – без отклика, и каждое желанье,
И вздох, с которым к ней прильнуть хотел бы ты,
Вверять глухим стенам, молчанью пустоты!
Разлука! Месяцы хандры, тоски, досады!
Мы вспоминаем всё: слова, движенья, взгляды,
В их тусклом хаосе на ощупь ловим нить,
Которая могла б надежду возвратить,
И лишь отраву пьем в усильях бесполезных.
И вдруг язвительней, больней оков железных,
Быстрее пуль, и птиц, и ветра южных вод –
Сомненья жалкого гнилой и горький плод,
Опасный, как кинжал, который смазан ядом, –
Рожденное одним припомнившимся взглядом,
Безумье ревности охватывает нас.
Ужель она лгала? И вот, который раз,
Облокотясь на стол, от слова и до слова
Письмо, ее письмо, прочитываешь снова
И слезы счастья льешь, настолько все оно
Любовью, нежностью, тоской напоено.
Ну а потом? Потом? Быть может, изменила?
Кто знает! И опять томительно, уныло
Уходят в вечность дни, как сонная река.
Так что же, помнит ли? Или с другим близка?
Могла ль она забыть, как пылко обещала?
И вновь, устав шагать, читаешь все сначала.
Час любви
На мглистом небе красный рог луны.
Туман как будто пляшет у опушки.
Луг задремал, лишь квакают лягушки,
И странной дрожью заросли полны.
Уже закрылись чаши сонных лилий,
В кустарнике мерцают светляки.
Как призрачные стражи вдоль реки,
Вершины в небо тополя вонзили.
Со сна метнулись и куда-то прочь
Сквозь душный мрак летят большие птицы.
Бесшумно блещут бледные зарницы,
И всходит белая Венера. Это Ночь,
* * *
Попойки в кабаках, любовь на тротуарах,
Когда намокший лист летит с платанов старых,
Когда разболтанный, как будто сам он пьян,
Железа, дерева и грязи ураган,
Вихляясь, омнибус гремит кривоколесый,
И красный глаз его дрожит во тьме белесой,
И каплет с крыш, и льет из водосточных труб,
Когда рабочие бредут на вечер в клуб
И полицейским в нос дымят их носогрейки,
Расквашенный асфальт, осклизлые скамейки,
И сырость до костей, и крик вороньих стай, –
Все это жизнь моя, моя дорога в рай.
Лунный свет
Твоя душа – как тот пейзаж Ватто,