В наставших сумерках он ищет скарабея,
И пыль с его колен заботливо стряхнем,
5
(Насекомые говорят Фабру:)
На твой апофеоз к тебе мы прилетели,
Твои друзья навек, веселая орда.
Мы, насекомые Воклюза, мы всегда
Хоть чем-нибудь блистать в твоем венце хотели.
Вот муравьиный дом среди осенней прели,
Вот улей строится, вот соткана звезда
Ты знаешь: чудеса творим мы без труда.
А помнишь, Фабр, зарю на розовой капелле?
Ты помнишь этот день, вершину Мон-Венту,
Тот одинокий храм, глядящий в высоту,
И сонмы божиих коровок там, на храме?
Как розовый коралл, он пред тобой сиял,
Ты в одиночестве задумчивом стоял,
И нимб живой тебе мы создали крылами.
Анри де Ренье
1864-1936
Французский город
Встаю – и за город. Уже с зарей не спится.
Мои шаги звучат по гулкой мостовой.
Вот брызнул первый луч, краснеет черепица,
Благоухает сад, одевшийся листвой.
Лишь эхо пробудив на улочке замшелой,
Я медленно иду. Нет ни души вокруг.
Булыжник кончился, и по дороге белой,
Предместье миновав, я выхожу на луг,
И вот уже стою на отмели размытой.
Гляжу назад: внизу, в излучине речной,
Спокойный, маленький, заброшенный, забытый,
Мой тихий городок лежит передо мной.
Здесь видно все: вон пруд, вон мост над речкой
сонной,
Площадка для игры в лапту, а рядом с ней
Церквушка старая, и купол подновленный
Блестит над зеленью столетних тополей.
Лазурь безоблачна, а воздух так хрустален!
Уже неясный шум людей я узнаю,
Крик детворы, и стук далеких наковален,
И хлопанье валька по мокрому белью.
Себя он сам забыл, неслышно прозябая,
Он чужд величию, не блещет красотой.
Он тихий городок, провинция глухая,
Как двести лет назад, невзрачный и простой.
Один из множества, он схож, как брат, с другими,
В горах, в низинах Ланд найдешь таких, как он.
Его французское бесхитростное имя
С трудом запомнится в ряду других имен.
И все ж, когда весь день брожу я, молчаливый,
Неведомо зачем, с мечтой наедине,
И солнце скроется, и потемнеют нивы,
И притаится лес в прозрачной тишине,
Когда, сгустившись, ночь на мир накинет узы,
И под ногой шуршит дорога, не пыля,
И вдруг уловит слух, как ропщут смутно шлюзы,
Как шепчутся, клонясь к каналу, тополя,
И мой усталый шаг, замедлясь понемногу,
Приводит к городу, и близок отдых мой,
И первое окно на темную дорогу
От лампы бросит луч, во мраке золотой, –
Я, палкой щупая тропинку пред забором,
Внезапно чувствую уже овеян сном,
Что это Родина, сияя нежным взором,
Мне руку протянув, ведет меня в свой дом.
Тристан Кленгсор
1874-1966
Искусство поэзии
Поэт – чудак,
Так думают везде:
Нос утонул в густющей бороде,
Не сходит с губ улыбка, он в тюрбане,
А надушен, а пахнет как!
Ни дать, ни взять восточный маг,
И курит, курит с самой рани,
Чтоб унестись, мечтая на диване,
Подальше в царство грез,
Откуда он стихи бы нам принес.
Меж тем поэт, на тумбе, на скамье ли,
Сидит, глазеет на прохожий люд,
Глядит, как ходят и бегут,
Что нынче женщины надели,
Кто весел, кто повесил нос
И ноги тащит еле-еле.
Кто брюхо выставил, как дыню, напоказ,
Кто сделан из одних гримас,
Кто на люди выходит без опаски
Лишь в маске,
кто в морщинах, как в сети.
Он ловит каждого в пути,
Чтоб меткою чертой, конечно, без огласки
На лист перенести.
Луи Арагон
р. 1897
Из поэмы «Глаза Эльзы»
1
ГЛАЗА ЭЛЬЗЫ
В глубинах глаз твоих, где я блаженство пью,
Все миллиарды звезд купаются, как в море.
Там обретало смерть безвыходное горе.
Там память навсегда я затерял свою.
Вот словно стая птиц закрыла небеса,
И меркнет океан. Но тень ушла – и снова
Глаза твои синей простора голубого
Над спелым золотом пшеницы иль овса.
Расчистится лазурь, померкшая в тумане,
Но все ж синей небес, омывшихся грозой,
Твои глаза, мой друг, блестящие слезой.
Стекло всегда синей в разломе иль на грани,
О свет увлажненный, о мать семи скорбей,
Ты призму пронизал семью мечами цвета.
Когда рассвет в слезах, день плачется с рассвета,
При черной чашечке цветок всегда синей.
Две бездны синих глаз, два озера печали,
Где чудо явлено – пришествие волхвов,
Когда в волнении, увидев дом Христов,
Они Марии плащ над яслями узнали.
Довольно уст одних, когда пришла весна,
Чтоб все слова сказать, все песни спеть любимой,
Но мало звездам плыть во мгле неизмеримой,
Нужна им глаз твоих бездонных глубина.
Ребенок, широко раскрыв глаза, дивится,
Когда он узнает прекрасного черты,
Но если делаешь глаза большие ты,
Не могут и цветы под ливнем так раскрыться,
А если молния в лаванде их блеснет,
Где празднуют любовь мильоны насекомых,
Я вдруг теряю путь среди светил знакомых,
Как погибающий в июле мореход.
Но радий я извлек из недр породы мертвой,
Но пальцы я обжег, коснувшись невзначай.
Сто раз потерянный и возвращенный рай,
Вся Индия моя, моя Голконда – взор твой.
Но если мир сметет кровавая гроза
И люди вновь зажгут костры в потемках синих,
Мне будет маяком сиять в морских пустынях
Твой, Эльза, яркий взор, твои, мой друг, глаза.
2
НОЧЬ ИЗГНАНИЯ
Что изгнаннику, если цвета на экране
Неверны, – он Париж узнаёт все равно,
Пусть он в призраки, в духов не верит давно –
Слышу, скажет он, скрипок игру в котловане.
Тот блуждающий, скажет он вам, огонек –
Это Опера. Если б в глазах воспаленных
Унести эти кровли и плющ на балконах,
Изумруды, чей блеск в непогодах поблек!
Мне знакома, он скажет, и эта скульптура,
И плясуньи, и дева, что бьет в тамбурин,
И на лицах – мерцанье подводных глубин.
Как спросонья, глаза протирает он хмуро.
Вижу чудища в свете неоновых лун,
Ощущаю под пальцами бледность металлов,
И рыданьям моим среди слез и опалов
Вторят в Опере стоны раструбов и струн.
Предвечерий парижских ты помнишь ли час?
Эти розы и странные мальвы на скверах,
Домино, точно призраки в сумерках серых,
Каждый вечер менявшие платья для нас,
Помнишь ночи, – как сердца тоску превозмочь? –
Ночи в блесках, как черные очи голубки.
Что осталось нам? Тени? Сокровища хрупкие?
Лишь теперь мы узнали, как сладостна ночь.
Тем, кто любит, прибежище дарит она,
И с фиалковым небом парижского мая
Шли не раз твои губы в пари, дорогая.
Ночи цвета влюбленности! Ночи без сна!
За тебя все алмазы сдавал небосвод.
Сердце ставил я на кон. Над темным бульваром
Фейерверк расцветал многоцветным пожаром –
К звездам неба летящий с земли звездомет.
Плутовали и звезды, как помнится мне.
В подворотнях стояли влюбленные пары,
Шаг мечтателей гулкий будил тротуары,
Ерник-ветер мечты развевал в тишине.
Беспредельность объятий заполнив собой,
Мы любили, и в ночь твоих глаз не глядели
Золотые глаза непогасшей панели.
Освещала ты полночь своей белизной.
Есть ли там першероны? В предутренней рани
Овощные тележки, как прежде, скрипят
И на брюкве развозчики синие спят?
Так же лошади скачут в марлийском тумане?
И на крюк Сент-Этьен поддевает ларьки,
И сверкают бидоны молочниц лукавых,
И, распяв неких монстров, на тушах кровавых
Укрепляют кокарды, как встарь, мясники?
Не молчит ли, кляня свой печальный удел,
С той поры, как любовь удалилась в затворы,
Граммофон возле нашего дома, который
За пять су нам французские песенки пел?
В тот потерянный рай возвратимся ли мы,
В Лувр, на площадь Согласия, в мир тот огромный?
Эти ночи ты помнишь средь Ночи бездомной,
Ночи, вставшей из сердца, безутренней тьмы?
3
КАВАРДАК НА СЛЯКОТИ
Что за чертово время у нас на земле!
Так чудит, точно спутало Ниццу с Шатле,
Берег моря с его Променад дез Англе
Крайне выглядит странно.
Едет грязный обоз, на прохожих пыля.
Люди голые ищут себе короля.
Люди в золоте мерзнут, как мерзнет земля.
Девка ждет хулигана.
Птичьи головы вертятся, как флюгера.
Продаю. Козыряю девяткой. Игра!
Вы бы шли в монастырь, дорогая сестра.
Не к лицу вам подмостки.
Все слова – точно эхо, упавшее в гроб.
Море зелено, точно фасолевый боб,
И «Негреско», попав под холодный потоп,
Стал бесцветней известки.
Что за чертово время! Валит без дорог!
Март чихает, и на небо синий клочок
Ассигнацией тысячефранковой лег,
Принял синий оттенок.
Бедный Петер Шлемиль, что же с тенью твоей?
Для чего ты запрятал ее от людей?
Иль какой-то тебя соблазнил чародей
Тень продать за бесценок?
Что ж ты, изгнанный чертом с земли, со стены,
Ищешь новую тень на дорогах страны,
Ты, блуждающий символ ужасной весны
Сорок первого года!
Ну и время! Часам перепутало счет.
Жен спровадило вон иль пустило в расход
И твердит, будто волки – любезный народ
И добра их порода.
Ну и чертово время! Без ордера нет
Ни житья, ни рубашки простои, ни конфет,