Смотрит вдаль, где кони Феба
Вниз бегут по склону неба,
Завершая свой полет.
Неподвижен сонный воздух,
Точно зеркало чиста,
Синий купол отражая,
Дремлет ясная вода.
Там, сверкнув на миг спиною
Над серебряной волною,
Резвый выпрыгнул дельфин.
Там Фетиды влажной стая
Роем черных стрел, играя,
Из немых всплыла глубин.
Тайна страсти нежной зрима
Им одним из темных вод,
Но безмолвием Геката
Наказала рыбий род.
Глядя в синий мрак пролива,
Дева ласково и льстиво
Молвит: «О прекрасный бог!
Ты ль обманчив, ты ль неверен?
Нет, и лжив и лицемерен,
Кто тебя ославить мог.
Безучастны только люди,
И жесток лишь мой отец,
Ты же, кроткий, облегчаешь
Горе любящих сердец.
Безутешна, одинока,
Отцвела бы я до срока,
Дни влача, как в тяжком сне.
Но твоя святая сила
Без моста и без ветрила
Мчит любимого ко мне.
Страшны мглы твоей глубины,
Грозен шум твоих валов,
Но отваге ты покорен,
Ты любви помочь готов.
Ибо сам во время оно
Стал ты жертвой Купидона –
В час, как, бросив отчий дом,
Увлекая брата смело,
Поплыла в Колхиду Гелла
На баране золотом.
Вспыхнув страстью, в блеске бури
Ты восстал из недр, о бог,
II красавицу в пучину
С пышнорунного совлек.
Там живет богиня с богом,
Тайный грот избрав чертогом,
В глуби волн бессмертной став,
Челн хранит рукой незримой
И, добра к любви гонимой,
Твой смиряет буйный нрав.
Гелла! Светлая богиня!
Я пришла к тебе с мольбой.
Приведи и ныне друга
Той же зыбкою тропой».
С неба сходит вечер мглистый.
Геро факел свой смолистый
Зажигает на скале,
Чтоб звездою путеводной
По равнине волн холодной
Вел он милого во мгле.
Но темнеет, пенясь, море,
Ветра свист и гром вдали.
Звезды кроткие погасли,
Небо тучи облегли.
Ночь идет. Завесой темной
Хлынул дождь на Понт огромный.
Грозовым взмахнув крылом,
С гор, из дикого провала,
Буря вырвалась, взыграла, –
Трепет молний, блеск и гром.
Вихрь сверлит, буравит волны, –
Черным зевом глубина,
Точно бездна преисподней,
Разверзается до дна.
Геро плачет: «Горе, горе!
Успокой, Кронион, море!
О, мой рок! Не я ль виной?
Мне, безумной, вняли боги,
Если в гибельной дороге
С бурей бьется милый мой.
Птицы, вскормленные морем,
На земле приют нашли.
Не боящиеся ветра
В бухты скрылись корабли.
Только мой Леандр и ныне,
Знаю, вверился пучине,
Ибо сам в блаженный час,
Мощным богом вдохновенный,
Он мне дал обет священный,
И лишь смерть разделит нас.
В этот миг – о, сжальтесь, Оры, –
Обессиленный борьбой,
Он в последний раз, быть может,
Небо видит над собой.
Понт! Свирепая пучина!
Твой лазурный блеск – личина:
Ты неверен, ты жесток!
Ты его, коварства полный,
В притаившиеся волны
Лживой ясностью завлек.
И теперь, вдали от брега,
Беззащитного пловца
Всеми ужасами гонишь
К неизбежности конца».
Страшно бешенство стихии!
Ходят горы водяные,
Бьют в береговую твердь.
Горе, горе! Час недобрый!
И корабль дубоворебрый
Здесь нашел бы только смерть.
Буря погашает факел,
Рвет спасительную нить.
Страшно быть в открытом море,
Страшно к берегу подплыть!
У великой Афродиты
Молит скорбная защиты
Для отважного пловца, –
Ветру в дар заклать клянется,
Если милый к ней вернется,
Златорогого тельца.
Молит всех богов небесных,
Всех богинь подводной мглы
Лить смягчающее масло
На бурлящие валы.
«Помоги моей кручине,
Вновь рожденная в пучине,
Левкотея, встань из вод!
Кинь Леандру покрывало,
Как не раз его кидала
Жертвам бурных непогод, –
Чтоб, его священной ткани
Силой тайною храним,
Утопающий из бездны
Выплыл жив и невредим!»
И смолкает грохот бури.
В распахнувшейся лазури
Кони Эос мчатся ввысь.
Вновь на зеркало похоже,
Дремлет море в древнем ложе,
Скалы блестками зажглись,
И, шурша о берег мягко,
Волны к острову бегут –
И ласкаясь, и играя,
Тело мертвое влекут.
Это он – и бездыханный,
Верен ей, своей желанной.
Видит хладный труп она
И стоит, как неживая,
Ни слезинки не роняя,
Неподвижна и бледна.
Смотрит в небо, смотрит в море,
На обрывы черных скал,
И в лице бескровном пламень
Благородный заиграл.
«Я постигла волю рока.
Неизбежно и жестоко
Равновесье бытия.
Рано сниду в мрак могилы,
Но хвалю благие силы,
Ибо счастье знала я.
Юной жрицей, о Венера,
Я вошла в твой гордый храм
И, как радостную жертву,
Ныне жизнь тебе отдам».
И она, светла, как прежде,
В белой взвившейся одежде
С башни кинулась в провал,
И в объятия стихии
Принял бог тела святые
И приют им вечный дал.
И, безгневный, примиренный,
Вновь во славу бытию
Из великой светлой урны
Льет он вечную струю.
Бой с драконом
Шумит Родос. Куда идет,
Куда торопится народ?
Пожар ли? Ждут ли сарацина?
Людская катится лавина
К той части города, куда
В броне, блестящей, как звезда,
Верхом прекрасный рыцарь мчится.
За ним чудовище влачится, –
О, страх! – крылатый змей на вид,
Но крокодильи пасть и шея.
И весь народ, дивясь, глядит
То на героя, то на змея.
И слышен гул со всех сторон:
«Смотрите, вот он, вот дракон,
Губитель пастухов и стада!
Вот рыцарь, поразивший гада!
Не раз ходили смельчаки
Изведать мощь своей руки, –
Их смерть была исходом боя.
Ликуй, Родос, восславь героя!»
И толпы шумные текут
В иоаннитскую обитель,
Где братьев на совет и суд
Созвал их брат и повелитель.
Но рыцарь спешился, и вот
Он пред владыкой предстает.
Толпа в веселии великом
Еще гремит хвалебным кликом.
Он речь повел – и каждый смолк.
«Я рыцарский исполнил долг.
Дракон, страну державший в страхе,
Пред вами здесь, в крови и прахе.
Не страшны горы пастухам,
Не страшно пахарю в долине,
И пилигримы в божий храм
Без страха пусть идут отныне».
Но прерывает князь его:
«Твое законно торжество,
Ты смел и тверд, ты сердцем воин
И званья рыцаря достоин.
Но если рыцарь ты Христов
И носишь крест, ответь, каков
Твой первый долг». Толпа, в молчанье
Бледнеет, затаив дыханье,
А тот зарделся, но в ответ,
Склонясь, ответствует без страха:
«Покорность – первый наш обет,
Святой для воина-монаха».
«Его презрел ты, – молвит князь, –
С отродьем сатаны сразясь.
Мой сын, ты вопреки запрету
Замыслил дерзко битву эту».
«Суди ж, – ответил смело тот, –
Ты знаешь мысли тайный ход.
Но верь, поднявшись на дракона,
Я блюл и смысл и дух закона.
Не в самомнении слепом
Я шел с чудовищем сразиться.
В союз с коварством и умом
Вступила тут моя десница.
Цвет нашей веры пресвятой,
Пять лучших рыцарей чредой
В бою сгубила их отвага,
И был бы Ордену во благо
Закон твой, отче. Но мой дух
К веленьям разума был глух.
Им жажда подвига владела.
Во сне, стряхнув оковы тела,
Он мчался в бой. Но вот заря –
И вновь бессилье, вновь мученье.
И, смелым замыслом горя,
Я принял тайное решенье.
Я рассуждал в тиши ночей:
В чем гордость юных, честь мужей
И чем герои взяли право,
Чтобы о них гремела слава,
Чтоб их почтил в дали веков
Слепой язычник, как богов?
Не пользой дел своих? Не тем ли,
Что очищал родные земли
От всякой нечисти их меч, –
За благо общее радея,
Главу Медузы мог отсечь
И льва сразить в лесах Немея?
Так что ж, иль правый меч Христов
Лишь сарацин разить готов,
Лишь верных ложному кумиру?
Нет, во спасенье послан миру,
Он от безвинных отведет
Всех бед и всех несчастий гнет.
Но, чтоб удача с ним дружила,
Должна призвать коварство сила!
Так я мечтал, мой гнев дразня,
И след искал к жилищу гада.
И бог прозренье влил в меня:
Я понял, что мне делать надо,
И я сказал тебе, склонясь:
Душа в отчизну повлеклась!
Ты внял просящему, и вскоре
Счастливо пересек я море.
Сойдя на брег родной, тотчас
Я дал ваятелю заказ.
И, с описаньями согласный,
Им зверь был вылеплен ужасный:
Его на шесть коротких ног
Природа глыбой взгромоздила.
На брюхе кожа – точно рог,
Спина – как панцирь крокодила.
Дугой сгибает шею гад.
Разверстый шире адских врат,
Чернеет зев, и дышит смрадно,
И жертвы ждет, оскалясь жадно.
В нем три ряда зубов видны.
Как меч, из черной глубины
Торчит язык. Как две зарницы,
Сверкают узкие зеницы
Свирепых глаз. Его спина
Змеей кончается двуглавой.
Семью обхватами она
Коня сжимает в ком кровавый.
Таким дракона сделал он,
Покрасил в мерзкий серый тон,
И тот живым казался гадом,
Что вспоен кровью, вскормлен ядом.
Тогда, признав, что он готов,
Я выбрал двух громадных псов,
Чья лютость, быстрота и сила
И зубра дикого страшила.
Я начал распалять их злость,
Учил, мой голос разумея,
Хватать, как брошенную кость,
И грызть изображенье змея.
Учил их мяса рвать куски,
Вонзив туда свои клыки,