Мол, счастлив тот, кто птицу бьет,
Дурную птицу мглы.
Он судно спас, он вывел нас,
Убил он птицу мглы.
Ветер продолжается. Корабль входит в Тихий океан и плывет к северу, пока не достигает Экватора.
И бриз играл, и вал вставал,
И плыл наш вольный сброд
Вперед, в предел безмолвных вод,
Непройденных широт.
Корабль внезапно останавливается.
Но ветер стих, но парус лег,
Корабль замедлил ход,
И все заговорили вдруг,
Чтоб слышать хоть единый звук
В молчанье мертвых вод!
Горячий медный небосклон
Струит тяжелый зной.
Над мачтой Солнце все в крови,
С Луну величиной.
И не плеснет равнина вод,
Небес не дрогнет лик.
Иль нарисован океан
И нарисован бриг?
И начинается месть за Альбатроса.
Кругом вода, но как трещит
От сухости доска!
Кругом вода, но не испить
Ни капли, ни глотка.
И мнится, море стало гнить, –
О Боже, быть беде!
Ползли, росли, сплетясь в клубки,
Слипались в комья слизняки
На слизистой воде.
Виясь, крутясь, кругом зажглась
Огнями смерти мгла.
Вода – бела, желта, красна,
Как масло в лампе колдуна,
Пылала и цвела.
Их преследует Дух, один из тех незримых обитателей нашей планеты, которые суть не души мертвых и не ангелы. Чтобы узнать о них, читай ученого еврея Иосифа и константинопольского платоника Михаила Пселла. Нет стихии, которой не населяли бы эти существа. Матросы, придя в отчаяние, хотят взвалить всю вину на Старого Морехода, в знак чего они привязывают ему на шею мертвого Альбатроса.
И Дух, преследовавший нас,
Являлся нам во сне.
Из царства льдов за нами плыл
Он в синей глубине.
И каждый смотрит на меня,
Но каждый – словно труп.
Язык, распухший и сухой,
Свисает с черных губ.
И каждый взгляд меня клянет,
Хотя молчат уста.
И мертвый Альбатрос на мне
Висит взамен креста.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Пришли дурные дни. Гортань
Суха. И тьма в глазах.
Дурные дни! Дурные дни!
Какая тьма в глазах!
Ио вдруг я что-то на заре
Заметил в небесах.
Старый Мореход замечает нечто странное вдали над водой.
Сперва казалось – там пятно
Иль сгусток мглы морской,
Нет, не пятно, не мгла – предмет.
Предмет ли? Но какой?
Пятно? Туман? Иль парус? – Нет!
Но близится, плывет.
Ни дать ни взять, играет эльф,
Ныряет, петли вьет.
И когда загадочное пятно приближается, он различает корабль. И дорогой пеной освобождает он речь свою из плена жажды.
Из наших черных губ ни крик,
Ни смех не вырвался в тот миг,
Был нем во рту и мой язык,
Лишь искривился рот.
Тогда я палец прокусил,
Я кровью горло оросил,
Я крикнул из последних сил:
«Корабль! Корабль идет!»
Луч радости.
Они глядят, но пуст их взгляд,
Их губы черные молчат,
Но я услышан был,
И словно луч из туч блеснул,
И каждый глубоко вздохнул,
Как будто пил он, пил...
И снова ужас, ибо какой корабль может плыть без волн и ветра?
«Друзья (кричал я), чей-то барк!
Мы будем спасены!»
Но он идет, и поднят киль,
Хотя кругом на сотни миль
Ни ветра, ни волны.
Он видит только очертания корабля.
На западе пылал закат
Кроваво-золотой.
Пылало Солнце – красный круг
Над красною водой,
И странен черный призрак был
Меж небом и водой.
И ребра корабля чернеют, как тюремная решетка пред ликом заходящего Солнца.
И вдруг (Господь, Господь,
внемли!)
По Солнцу прутья поползли
Решеткой, и на миг
Как бы к тюремному окну,
Готовый кануть в глубину,
Припал горящий лик.
Плывет! (бледнея, думал я)
Ведь это чудеса!
Там блещет паутинок сеть –
Неужто паруса?
И что там за решетка вдруг
Замглила Солнца свет?
Иль это корабля скелет?
А что ж матросов нет?
Только Женщина-Призрак и ее помощница Смерть, и никого нет больше на призрачном корабле.
Там только Женщина одна.
То Смерть! И рядом с ней
Другая. Та еще страшней,
Еще костлявей и бледней –
Иль тоже Смерть она?
Каков корабль, таковы корабельщики!
Кровавый рот, незрячий взгляд,
Но космы золотом горят.
Как известь – кожи цвет.
То Жизнь-и-в-Смерти, да, она!
Ужасный гость в ночи без сна,
Кровь леденящий бред.
Смерть и Жизнь-и-в-Смерти играют в кости, и ставят они на экипаж
корабля, и она (вторая) выигрывает Старого Морехода.
Барк приближался. Смерть и Смерть
Играли в кости, сев на жердь.
Их ясно видел я.
И с хохотом вскричала та,
Чьи красны, точно кровь, уста:
«Моя взяла, моя».
Нет сумерек после захода Солнца.
Погасло Солнце, – в тот же миг
Сменился тьмою свет.
Уплыл корабль, и лишь волна
Шумела грозно вслед.
И восходит Месяц.
И мы глядим, и страх в очах,
И нам сердца сжимает страх,
И бледен рулевой,
И тьма, и плещут паруса,
И звучно каплет с них роса,
Но вот с востока разлился
Оттенок золотой,
И Месяц встал из облаков
С одной звездой между рогов,
Зеленою звездой.
Один за другим
И друг за другом все вокруг
Ко мне оборотились вдруг
В ужасной тишине,
И выражал немой укор
Их полный муки тусклый взор,
Остановясь на мне.
его товарищи падают мертвыми.
Их было двести. И без слов
Упал один, другой...
И падающей глины стук
Напомнил их паденья звук,
Короткий и глухой.
И Жизнь-и-в-Смерти начинает вершить кару над Старым Мореходом.
И двести душ из тел ушли –
В предел добра иль зла?
Со свистом, как моя стрела,
Тяжелый воздух рассекли
Незримые крыла».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Брачный Гость пугается, думая, что говорит с Призраком.
«Пусти, Моряк! Страшна твоя
Иссохшая рука.
Твой мрачен взор, твой лик темней
Прибрежного песка.
Боюсь твоих костлявых рук,
Твоих горящих глаз!»
«Не бойся, Брачный Гость, – увы!
Я выжил в страшный час.
Но Старый Мореход, убедив его в своей телесной жизни, продолжает свою страшную исповедь.
Один, один, всегда один,
Один и день и ночь!
И бог не внял моим мольбам,
Не захотел помочь!
Он презирает тварей, порожденных Спокойствием, и сердится, что они живы, меж тем как столько людей погибло.
Две сотни жизней Смерть взяла,
Оборвала их нить,
А черви, слизни – все живут,
И я обязан жить!
Взгляну ли в море – вижу гниль
И отвращаю взгляд.
Смотрю на свой гниющий бриг –
Но трупы вкруг лежат.
На небеса гляжу, но нет
Молитвы на устах,
Иссохло сердце, как в степях
Сожженный Солнцем прах.
Заснуть хочу, но страшный груз
Мне на зеницы лег:
Вся ширь небес и глубь морей
Их давит тяжестью своей,
И мертвецы – у ног!
В мертвых глазах читает он свое проклятие.
На лицах смертный пот блестел,
Но тлен не тронул тел.
Как в смертный час, лишь Гнев
из глаз
В глаза мои глядел.
Страшись проклятья сироты –
Святого ввергнет в ад!
Но верь, проклятье мертвых глаз
Ужасней во сто крат:
Семь суток смерть я в них читал
И не был смертью взят!
И в своем одиночестве и в оцепенении своем завидует он Месяцу и Звездам, пребывающим в покое, но вечно движущимся. Повсюду принадлежит им небо, и в небе находят они кров и приют, подобно желанным владыкам, которых ждут с нетерпением и чей приход приносит тихую радость. При свете Месяца он видит божьих тварей, рожденных великим Спокойствием.
А Месяц яркий плыл меж туч
В глубокой синеве,
И рядом с ним плыла звезда,
А может быть, и две.
Блестела в их лучах вода,
Как в инее – поля,
Но, красных отсветов полна,
Напоминала кровь волна
В тени от корабля.
А там, за тенью корабля,
Морских я видел змей.
Они вздымались, как цветы,
И загорались их следы
Мильонами огней.
Везде, где не ложилась тень,
Их различал мой взор.
Сверкал в воде и над водой
Их черный, синий, золотой
И розовый узор.
Их красота и счастье.
О, счастье жить и видеть мир –
То выразить нет сил!
Я ключ в пустыне увидал –
И жизнь благословил.
Он благословляет их в сердце своем.
Я милость неба увидал –
И жизнь благословил.
И чарам наступает конец.
И бремя сбросила душа,
Молитву я вознес,
И в тот же миг с меня упал
В пучину Альбатрос.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
О, сон, о, благодатный сон!
Он всякой твари мил.
Тебе, Пречистая, хвала,
Ты людям сладкий сон дала,
И сон меня сморил.
Милостью Пречистой Матери Старого Морехода освежает дождь.
Мне снилось, что слабеет зной,
Замглился небосвод.
И в бочках плещется вода.
Проснулся – дождь идет,
Язык мой влажен, рот мой свеж,
До нитки я промок,
И каждой порой тело пьет
Животворящий сок.
Встаю – и телу так легко:
Иль умер я во сне?
Или бесплотным духом стал
И рай открылся мне?
Он слышит какие-то звуки и видит странное движение в небесах и в стихиях.
Но ветер прошумел вдали,
Потом опять, опять,
И шевельнулись паруса
И стали набухать.
И воздух ожил в вышине!
Кругом зажглись огни.
Вблизи, вдали – мильон огней,
Вверху, внизу, средь мачт и рей,
Вкруг звезд вились они.
И ветер взвыл, и паруса
Шумели, как волна.
И ливень лил из черных туч,
Средь них плыла Луна.
Грозой разверзлись недра туч,
Был рядом серп Луны.
Воздвиглась молнии стена,