Казалось, падала она
Рекою с крутизны.
В трупы корабельной команды вселяется жизнь, и корабль несется вперед;
Но вихрь не близился, и все ж
Корабль вперед несло!
А мертвецы, бледны, страшны,
При блеске молний и Луны
Вздохнули тяжело.
Вздохнули, встали, побрели,
В молчанье, в тишине.
Я на идущих мертвецов
Смотрел, как в страшном сне.
А ветер стих, но бриг наш плыл,
И кормчий вел наш бриг,
Матросы делали свое,
Кто, где и как привык.
Но каждый был, как манекен,
Безжизнен и безлик.
Сын брата моего стоял
Плечо к плечу со мной.
Один тянули мы канат,
Но был он – труп немой.»
но не души людские, не демоны земли или срединной сферы воздуха вселяются в них, а духи небесные, блаженные духи, посланные заступничеством святых.
«Старик, мне страшно!» –
«Слушай, Гость,
И сердце успокой!
Не души мертвых, жертвы зла,
Вошли, вернувшись, в их тела,
Но светлых духов рой.
И все, с зарей оставив труд,
Вкруг мачты собрались,
И звуки сладостных молитв
Из уст их полились.
И каждый звук парил вокруг –
Иль к Солнцу возлетал.
И вниз неслись они чредой
Иль слитые в хорал.
Лилась то жаворонка трель
С лазоревых высот,
То сотни щебетов иных,
Звенящих в зарослях лесных,
В полях, над зыбью вод.
То флейту заглушал оркестр,
То пели голоса,
Которым внемля в светлый день
Ликуют небеса.
Но смолкло все. Лишь паруса
Шумели до полдня.
Так меж корней лесной ручей
Бежит, едва звеня,
Баюкая притихший лес
И в сон его клоня.
И до полудня плыл наш бриг,
Без ветра шел вперед,
Так ровно, словно кто-то вел
Его по глади вод.
Послушный силам небесным, одинокий Дух Южного полюса ведет корабль к Экватору, но требует мести.
Под килем, в темной глубине,
Из царства вьюг и тьмы
Плыл Дух, он нас на север гнал
Из южных царств зимы.
Но в полдень сникли паруса,
И сразу стали мы.
Висел в зените Солнца диск
Над головой моей,
Но вдруг он, словно от толчка,
Сместился чуть левей
И тотчас – верить ли глазам? –
Сместился чуть правей,
И, как артачащийся конь,
Рывком метнулся вбок.
Я в тот же миг, лишившись чувств,
Упал, как сбитый с ног.
Демоны, послушные Духу Южного полюса, незримые обитатели стихий, беседуют о его мстительном замысле, и один из них рассказывает другому, какую тяжелую долгую епитимью назначил Старому Мореходу Полярный Дух, возвращающийся ныне к югу.
Не знаю, долго ль я лежал
В тяжелом, темном сне.
И, лишь с трудом открыв глаза,
Сквозь тьму услышал голоса
В воздушной вышине.
«Вот он, вот он, – сказал один, –
Свидетелем Христос –
Тот человек, чьей злой стрелой
Загублен Альбатрос.
Любил ту птицу мощный Дух,
Чье царство – мгла и снег.
И птицей был храним он сам,
Жестокий человек».
И голос прозвенел другой,
Ио сладостный, как мед:
«Он кару заслужил свою
И кару понесет».
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Первый голос
«Не умолкай, не умолкай,
Не исчезай в тумане –
Чья сила так стремит корабль?
Что видно в океане?»
Второй голос
«Смотри – как пред владыкой раб,
Смиренно замер он,
И глаз огромный на Луну
Спокойно устремлен.
Губителен иль ясен путь –
Зависит от Луны.
Но ласково глядит она
На море с вышины.»
Мореход лежит без чувств, ибо сверхъестественная сила стремит корабль к северу быстрее, чем это способна выдержать человеческая природа.
Первый голос
«Но чем, без ветра и без волн,
Корабль вперед гоним?»
Второй голос
«Пред ним разверстый, воздух вновь
Смыкается за ним.
Назад, назад! Уж поздно, брат,
И скоро день вернется,
Все медленней пойдет корабль,
Когда Моряк проснется».
Сверхъестественное движение замедлилось. Мореход очнулся, и возобновляется ему назначенная епитимья.
Я встал. Мы полным ходом шли
При Звездах и Луне.
Но мертвецы брели опять,
Опять брели ко мне.
Как будто я – их гробовщик,
Все стали предо мной.
Зрачки окаменелых глаз
Сверкали под Луной.
В глазах застыл предсмертный
страх,
И на устах – укор.
И ни молиться я не мог,
Ни отвратить мой взор.
Неистовый бег прекратился.
Но кара кончилась. Чиста
Была кругом вода.
Я вдаль глядел, хоть страшных чар
Не стало и следа, –
Так путник, чей пустынный путь
Ведет в опасный мрак,
Раз обернется и потом
Спешит, ускорив шаг,
Назад не глядя, чтоб не знать,
Далек иль близок враг.
И вот бесшумный, легкий бриз
Меня овеял вдруг,
Не зыбля, не волнуя гладь,
Дремавшую вокруг,
Он в волосах моих играл
И щеки освежал.
Как майский ветер, был он тих,
И страх мой исчезал.
Так быстр и легок, плыл корабль,
Покой и мир храня.
Так быстр и легок, веял бриз,
Касаясь лишь меня.
И Старый Мореход видит свою отчизну.
Я сплю? Иль это наш маяк?
И церковь под холмом?
Я вновь на родине моей,
Я узнаю свой дом,
Я, потрясенный, зарыдал!
Но в гавань мы вошли...
Всевышний, разбуди меня
Иль сон навек продли!
Весь берег в лунный свет одет,
И так вода ясна!
И только тени здесь и там
Раскинула Луна.
И холм и церковь так светлы
В сияющей ночи.
И спящий флюгер серебрят
Небесные лучи.
От света бел, песок блестел,
И вдруг – о, дивный миг!
В багряных ризах сонм теней
Из белизны возник.
Духи небесные покидают мертвые тела и появляются в своем собственном лучезарном облике.
Невдалеке от корабля –
Багряный сонм теней.
Тут я на палубу взглянул –
О Господи, на ней
Лежали трупы, но клянусь,
Клянусь крестом твоим:
Стоял над каждым в головах
Небесный серафим.
И каждый серафим рукой
Махнул безмолвно мне,
И был чудесен их привет,
Их несказанный, странный свет,
Как путь к родной стране.
Да, каждый мне рукой махал
И звал меня без слов.
Как музыка, в моей душе
Звучал безмолвный зов.
И я услышал разговор,
Услышал плеск весла
И, обернувшись, увидал:
За нами лодка шла.
Рыбак с сынишкой в ней сидел,
О, доброта Творца!
Такую радость не убьет
Проклятье мертвеца!
И третий был Отшельник там,
Сердец заблудших друг.
Он в славословиях Творцу
Проводит свой досуг.
Он смоет Альбатроса кровь
С моих преступных рук.
Часть седьмая
Лесной Отшельник
Отшельник тот в лесу живет
На берегу морском.
Он славит Божью благодать,
И он не прочь потолковать
С заезжим моряком.
Он трижды молится на дню,
Он трав язык постиг,
И для него замшелый пень –
Роскошный пуховик.
Челн приближался, и Рыбак
Сказал: «Но где ж огни?
Их столько было! Как маяк,
Горели здесь они».
в изумлении приближается к кораблю.
«Ты прав, – Отшельник отвечал, –
И видят небеса:
Не отзывается никто
На наши голоса.
Но как истрепан весь корабль,
Истлели паруса, –
Как листья мертвые в лесу,
Что вдоль ручья лежат,
Когда побеги снег накрыл,
И филины кричат,
И в мерзлой чаще воет волк
И жрет своих волчат».
«Вот страх-то! – бормотал Рыбак. –
Господь, не погуби!»
«Греби! – Отшельник приказал
И повторил: – Греби!»
Челнок подплыл, но я не мог
Ни говорить, ни встать.
Челнок подплыл. И вдруг воды
Заволновалась гладь.
Внезапно корабль идет ко дну.
В пучине грянул гром, вода
Взметнулась в вышину,
Потом разверзлась, и корабль
Свинцом пошел ко дну.
Старого Морехода спасают, он поднят в лодку Рыбака.
Остолбенев, когда удар
Сотряс гранит земной,
Я, словно семидневный труп,
Был унесен волной.
Но вдруг почувствовал сквозь мрак,
Что я в челне, и мой Рыбак
Склонился надо мной.
Еще бурлил водоворот,
И челн крутился в нем,
Но стихло все. Лишь от холма
Катился эхом гром.
Я рот раскрыл – Рыбак упал,
На труп похожий сам.
Отшельник, сидя, где сидел,
Молился небесам.
Я взял весло, но тут малыш
От страха одурел.
Вращал глазами, хохотал
И бледен был как мел.
И вдруг он завопил: «Го го!
На весла дьявол сел!»
И я на родине опять,
Я по земле могу ступать,
Я вновь войду в свой дом!
Отшельник, выйдя из челна,
Стал на ноги с трудом.
Старый Мореход молит Отшельника выслушать его исповедь.
«Внемли, внемли, святой отец!»
Но брови сдвинул он:
«Скорее говори – кто ты?
И из каких сторон?»
И здесь его настигает возмездие.
И тут я, пойманный в силки,
Волнуясь и спеша,
Все рассказал. И от цепей,
От страшной тяжести своей
Избавилась душа.
И непрестанная тревога заставляет его скитаться из края в край.
Но с той поры в урочный срок
Мне боль сжимает грудь.
Я должен повторить рассказ,
Чтоб эту боль стряхнуть.
Брожу, как ночь, из края в край
И словом жгу сердца
И среди тысяч узнаю,
Кто должен исповедь мою
Прослушать до конца.
Какой, однако, шумный пир!
Гостями полон двор.
Невеста и жених поют,
Подхватывает хор.
Но, слышишь, колокол зовет
К заутрене в собор.
О Брачный Гость, я был в морях
Пустынных одинок.
В таких морях, где даже Бог
Со мною быть не мог.
И пусть прекрасен этот пир,