Всю плотину в щепки разнесла,
Разлилась, не ведая предела,
Проглотить весь мир она хотела,
Добрый учитель
Злых учителей там было
Много – не дай боже!
Но один попался добрый,
Один был, – а все же.
Я его отлично помню.
Чуть глаза закрою,
Вот он, сгорбленный да лысый,
Сидит предо мною.
То, что лысый – божья воля,
Как винить за это!
Старый холостяк, забыл он
Весну свою, лето.
Розы вешние завяли,
Лишь одна осталась –
На носу его алела
Да все разрасталась.
Что ни день, то расцветала
В свежести невинной.
И какой же нос не цвел бы
От поливки винной?
Грех сказать, а норов странный
У цветка такого:
Дай ему росу из бочки –
Не спросит другого!
А под носом усы были
Черны да колючи.
Один ус – веслом в землю,
Другой – веслом в тучи.
Под усами – рот, как плошка,
В нем чубук дымился.
Мундштук толстый – для лопаты
Как раз бы годился.
Доломан его линялый
Был ровесник Ною.
Я подобного не видел
По цвету и крою.
На нем, как башка у турка,
Пуговицы были.
Верно, в старину такими
Басурманов били.
Весь он был сутажем вышит.
Узор – расчудесный!
В том узоре заблудился б
Даже гром небесный.
Штаны узкие, наверно,
Сшил ему портняга,
Все-таки они болтались
От каждого шага.
Много с ним возни мне было, –
А что тут смешного?
Он-то заслужил уж ласки, –
Добряк, одно слово!
Школьникам такой и нужен –
Рассудите сами:
Книги у него валялись
Под столом годами.
Если я не знал урока,
Он утешит сразу.
«Ладно, – скажет, – приготовишь
Мне к другому разу».
И за это для бедняги
Я сделал немало.
Все какой-нибудь подарок
Принесу, бывало:
Из его трубы копченых
Колбас наворую
И ему дарю, – он счастлив,
А я с ним пирую.
Бродяга
Если денег нет в кармане,
Нет и в брюхе ни черта!
У меня в кармане пусто –
Вот и в брюхе пустота.
Я на голод не в обиде,
Хоть не ел уже два дня:
Кто-нибудь на белом свете
Пообедал за меня.
Завтра, завтра есть я буду
(Коль достану что-нибудь),
Сладкой матери-надежды
Пососу покуда грудь.
У меня в желудке пусто,
Но зато полны глаза:
Каждый миг от этой стужи
Застилает их слеза.
И пускай, пускай морозит!
Подгоняет холодок!
С ним короче до трактира,
А трактир еще далек.
Ну-тка, серая, гнедая,
Ну-тка, ноги, побыстрей!
Что за кони, просто прелесть:
Не корми да не жалей!
Левый оттого и серый,
Правый оттого гнедой,
Что вчера, продрав штанину,
Я кусок пришил с другой.
У меня костюм был новый,
Был он крепок да хорош,
Так, чтоб он не истрепался,
Я спустил его за грош.
А чтоб вор меня не грабил, –
Эх, провел я подлеца! –
Отдал в первом же трактире
Грош мой за стакан винца.
Пусть теперь наскочит кулиг,
Пусть хоть грош отыщет он,
Я ему в награду тут же
Отсчитаю сотню крон.
Но не вор в карман мой лезет,
Шарит ветер мокрый там.
Брось ты, ветер, эти штуки,
Право, шлепну по рукам!
Шутка шуткой, а погоду
За разбой бы да под суд!
Ливень, холод, снег да ветер –
Одного четыре бьют!
И босой по лужам еду, –
Впрочем, этак лучше мне:
В сапогах сегодня плавать
Мокро было бы вдвойне.
Так пускай хохочет ветер
Оттого, что я промок.
Он когда-нибудь мне тоже
Попадется на зубок.
Бог пошлет мне мастерскую
С теплой печью, в два окна,
Будет в ней светло и чисто,
Будут дети и жена.
А тогда уж, если ветер
Взвоет у моих окон,
Засвищу ему я в рожу,
Чтоб со злости лопнул он.
* * *
Осенний ветер шелестит в деревьях,
Так тихо-тихо шепчется с листвой.
Не слышно слов, но грустные деревья
В ответ ему качают головой.
Я на диване растянусь удобно.
День гаснет. Скоро вечер. Тишина.
Склонив на грудь усталую головку,
Спокойно, тихо спит моя жена.
Рукой счастливой слышу колыханье
Ее груди. В моей руке другой
История сражений за свободу –
Молитвенник и катехизис мой.
В душе моей гигантскою кометой
Горят его живые письмена.
Склонив на грудь усталую головку,
Спокойно, тихо спит моя жена.
Народ, покорный бешенству тирана,
В сраженье гонят золото и кнут.
А вольность? За одну ее улыбку
Герои в бой бестрепетно идут
И принимают, как цветы от милой,
И смерть и раны, что дарит она.
Склонив на грудь усталую головку,
Спокойно, тихо спит моя жена.
Так много славных, о святая вольность,
Пошли на смерть для дела твоего!
И пусть победы нет – победа будет!
Последний бой сулит нам торжество.
Ты отомстишь за раненых и мертвых,
И будет месть прекрасна и страшна!
Склонив на грудь усталую головку,
Спокойно, тихо спит моя жена.
Передо мной кровавой панорамой
Встают виденья будущих времен:
В своей крови враги свободы тонут,
От тирании мир освобожден.
Стук сердца моего подобен грому,
И молниями грудь рассечена.
Склонив на грудь усталую головку,
Спокойно, тихо спит моя жена.
Из английской поэзии
Джон Мильтон
1608-1674
Аллегро
Печаль-губительница, прочь!
Ужасный призрак, Тьмой бездонной
В стигийской пропасти от Цербера рожденный,
Там, где лишь стон теней глухую будит ночь,
Ступай в пустыни Киммерии,
Где крылья мрак простер над сумрачной
страной,
Где ворон каркает ночной,
Где все мертво, лишь гор сухие скаты
От терниев, как ты, косматы, –
Уйди туда, во льды, в снега немые!
Ты ж, Эвфрозина, ты в мой дом
Сойди прекрасным божеством
И в сердце радость лей без меры.
Сестра двух граций, дочь Венеры,
Которую застиг врасплох
Венчанный хмелем пьяный бог,
Иль ветер (по словам поэта)
Весной, в туманный час рассвета,
Когда Аврора с высоты
Сошла на луг сбирать цветы,
Там, среди роз и незабудок,
Девичий усыпил рассудок
И стал отцом тебе, чей нрав,
Как ветер, легок и лукав.
Приди, о нимфа! С громким смехом
Влеки веселье вслед потехам, –
И танцев шум, и вихрь проказ,
И спор, и сговор быстрых глаз,
И песнь, и шутки, и остроты –
Врагов морщинистой заботы,
И все, что в ямочках таит
Близ губ соперница Харит.
Стопой воздушной, будто в пляске,
Приди, полна любви и ласки,
И в наш разгульный юный хор
Введи Свободу – нимфу гор.
Когда ж вам почести воздам я,
Прими певца под ваше знамя,
Дай мне прожить остаток дней
Средь вольных нег с тобой и с ней,
Следить, как жаворонок вьется,
Как тьмы ночной завеса рвется,
И он, приветствуя восход,
С дозорной вышки песнь поет;
Как в тусклом блеске перламутра,
Печали враг, восходит утро
И мне сквозь плющ и виноград
В окно кидает первый взгляд,
А уж петух, вдогонку ночи
Прокукарекав что есть мочи,
Ведет кудахтающих дам
К желтеющим вдали скирдам
И медлит, важно ставя ногу, –
Блуждать, прислушиваясь к рогу
И к лаю отдаленных псов
Во мгле разбуженных лесов,
Или брести по мшистым склонам,
Стеною вязов затененным,
Туда, к восточной стороне,
Где небосвод уже в огне
И, под лучами солнца тая,
Редеет легких тучек стая.
А в поле пахарь уж свистит
И плугом землю бороздит,
Косарь уж косу точит бодро,
В село несет доярка ведра,
Пастух на тонкий звук рожка
Коров выводит из леска.
Как на ладони вся округа:
Лиловость рощи, зелень луга
Да белизна овечьих стад –
Все очаровывает взгляд.
Ты видишь гор нагие кручи,
Где в складках отдыхают тучи,
Уют ручьев, реки простор,
Покосов блекнущий ковер,
И башни на холмах лесистых,
Да замок средь аллей тенистых,
Где бродит дева-красота,
Соседа юного мечта...
Дымит под старым темным кленом
Очаг в домишке трехоконном,
И, кухни запахом пленен,
Торопит Тирзу Коридон.
Обед, хотя простой, но вкусный,
Филида им рукой искусной
Сварила и, прибрав весь дом,
Снопы вязать ушла потом,
Как шла косить в исходе мая,
За Фестилидой поспевая.
Но вот и отдыху черед.
Воскресный колокол зовет
К иным отрадам миротворным.
Уже с утра в селенье горном
Трехструнка, лихо зазвенев,
Скликает юношей и дев
Плясать и петь в лесок дубовый.
И стар и млад играть готовы
И тешить праздничную лень,
Покуда длится летний день.
Но вот огни зажглись в деревне.
Пора потолковать в харчевне,
Вчера у кузнеца весь хлеб
И сливки съела фея Мэб,
Тот черта разглядел в бучиле,
Ту тискали, щипали, били,
А тот видал, как домовой,
Оброк сдавая годовой,
Пудовый цеп спроворил где-то,
Промолотил всю ночь до света,
Набил зерном полста мешков,
Как десять дюжих батраков,
Опорожнил, мохнач, бутылку,
Решив поспать, залез в сушилку,
Вскочил, заслышав петухов,
Собрал свой харч и был таков.
Но полночь. Кружки опустели.
Зовут рассказчиков постели.
А мы с тобою – в мир другой,
К отрадам жизни городской,
Где присмиревшие бароны
Теперь к турнирам мирным склонны,