2 Михаил Петрович Погодин (1800–1875) – русский историк и публицист славянофильского направления. Профессор Московского университета, учитель С. М. Соловьева.
3Аксаков — И. С. Аксаков. В это время ему была запрещена издательская деятельность.
4«Гражданин» – политическая и литературная газета-журнал (1872–1914), основана в Петербурге кн. В. П. Мещерским. В «Гражданине» сотрудничали Ф. М. Достоевский, К. П. Победоносцев, H. Н. Страхов, Н. С. Лесков, Ф. И. Тютчев.
5«Русский мир» – ежедневная умеренно консервативная газета, выходившая в Петербурге с 1871 по 1880 г. Основателем ее был известный славянофил генерал М. Г. Черняев. С конца 1870-х гг. направление газеты в связи с переменой владельца резко изменилось.
47. К. А. Губастову
15 января 1875 г., Москва
<…> Здоровье мое прекрасно. Но… impotentia virilis[15] – слава богу, установилась прочно!
Очень рад и считаю это благодатью Господней. <…>
Впервые опубликовано в журнале «Русское обозрение». 1894, сентябрь. С. 365.
48. К. А. Губастову
15 апреля 1875 г., Москва
<…> К тому же Россия оригинальна тем, что в ней всего можно ожидать наихудшего, когда дело идет о высшей культуре. Наш утилитаризм начинает далеко превосходить европейский, ибо корни идеальной культуры были у нас моложе и слабее, и их оказалось прогрессу легче вырвать, чем на Западе, где идеальные потребности религии, поэзии, рыцарства и т. п. накопились за тысячу лет. <…>
Жена и Маша1 были здесь после Вас; пробыли три дня, и я был рад их видеть; они теперь мирны в общем горе и общей нужде, хоть Маша, конечно, без капризов и дурных манер теперь обойтись не может. Они меня ждут теперь в Кудиново пить кумыс. Да и брату2 мы, посоветовавшись с дельцами, в соглашении отказали, и он, кажется, начинает тяжбу. Присутствие мое необходимо там, около Калуги, хоть на одну часть лета. Хотя почти все адвокаты говорят, что мы правее и выиграем, но не надо себя и ласкать надеждами; вдруг проиграем еще половину Кудинова! Тогда уже и хлеба там на 4-х человек недостанет. <…>
А что касается до уныния и тоски, то они при плохих делах по литературе везде – и на Афоне, и в Кудинове, и на Угреше были. Менее всего, однако, в Халках и Пере не только потому, что я думал: вот-вот напечатают. Но еще и потому, что сама жизнь в Царьграде меня более всякой другой жизни удовлетворяет; там есть все: для церковных чувств, для общих потребностей, для мысли и т. д. Только в Царьграде я жил настоящим; ей-богу так! Только в Царьграде я чувствовал себя на своем месте, на всех других местах я чувствовал себя временно, и Вы сами хорошо знаете, что из всех других мест я уезжал с радостью и только из Царьграда с сожалением и досадой, что нельзя тут окончить жизнь. Кроме дружбы [нрзб], кроме общества в моем вкусе (не хамского), кроме вообще обстановки, я, как кошка к дому привязывается, привязался к посольству. Люблю Франческо, Евангели, дворы и сады, фонари и шелест деревьев во дворе, люблю игнатьевские рауты и обеды, уважаю Семирамиду, дружен с горничными Ону, переношу даже прическу мадам Белоцерковец и грацию Сухотиной3. И на солнце есть пятна! <…>
Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).
1Маша — племянница Леонтьева, Мария Владимировна Леонтьева (1848–1927), дочь В. H. Леонтьева. Все важнейшие события внутренней и внешней жизни Леонтьева, его писательство и идейные искания неразрывно связаны с ней. Под псевдонимом «Русская женщина» опубликовала статью «Женщина – женщине о новой книге» («Свет». 1886, № 91) о книге Леонтьева «Восток, Россия и славянство». В 1869–1873 гг. по нескольку месяцев жила в доме Леонтьева в Янине и Салониках.
2…брату… – Имеется в виду Александр Николаевич Леонтьев (годы жизни неизвестны), офицер, выведен в неизданном автобиографическом романе Леонтьева «От осени до осени» под именем Алексея как кутила и развратник, подобие армейского Ноздрева. В 1875 г. Леонтьев записал о нем в своих воспоминаниях: он стал седым и гадким стариком… всегда без места, без денег, иногда полупьяный, всюду презираемый порядочными людьми…» («Литературное наследство». Т. 22–24. М., 1935. С. 470).
3Франческо, Евангели… Семирамида… мадам Белоцерковец… Сухотина — неустановленные лица, связанные, по всей очевидности, с русским посольством в Константинополе.
49. Е. А. Ону
15 июля 1875 г., Кудиново
Il у a des siècles que je n'entends plus votre bonne voix, mon excellente?? amie??
S'il ne s'agissait que de moi, que de l'ami seul – il n'y aurait pas 4 points d'interrogation. Mais il s'agit de Vous, de l'amie, par conséquent il y a 4 points d'interrogation. 1 point. Vous êtes femme c.à.d. épouse, mère et coquette en même temps… Voilà bien des raisons d'être pour oublier un ami. 2 point. Vous aviez vos raisons personelles pour être très mécontente de moi et quoique plus que la moitié de ces raisons ont été réfutées par moi, en partie en personne de Mr. Jomini sur votre cher escalier (cher pour moi, pour mon souvenir!); en partie en tête-à-tête dans votre chambre à coucher; quoique l'autre moitié de vos accusations ont été reconnues justes par mon humilité, et la sincérité de mon repentir (à propos de la jalousie de confesseur) – devrait faire rayer tout cela de votre mémoire (de la mémoire de cœur c.à.d.)… Qui sait cependant, si la rancune… 3 point. Mon long silence. Ce silence ne prouve rien… L'été passé encore, à peine arrivé ici, j'ai écrit à votre mari une lettre très longue. Onou ne m'a pas repondu. Je ne lui en veux nullement pour cela: il m'a prouvé quarante fois son amitié sincère et solide; il s'empressait de m'écrire lorsqu'il s'agissait d'une affaire ou de mes intérêts matériels; et je comprends qu'un homme occupé et souvent fatigué comme lui se trouve dispensé de soutenir une correspondence purement sentimentale même avec un homme auquel il porte pourtant un vif intérêt… <…>
Ma santé ne va ni bien, ni mal. Je suis à Koudinowo pour trois ou 4 mois; pour faire une cure de кумыс qui vient d'être terminée et je ne puis pas dire si elle m'a fait du bien on non. Il y a aussi des comptes à ré gler avec des banques de Kalouga. Je ne m'ennuis pas; je prie Dieu (moins que je ne devrais le faire, sans doute, mais j'espère; j'ai institué ici des prières en commun le matin et le soir); j'écris; notre société est assez nombreuse pour le moment, malgré notre dénuement: ma femme, ma nièce Marie (elle a vieilli énormement), une demoiselle voisine qui vient lui aider dans son petit ménage et par dessus le marché la mère de ma femme et sa sœur cadette sont venues de la Crimée pour la voir. Nous ne pouvons pas payer des domestiques et toutes ces dames travaillent et servent l'une l'autre assez angéliquement. Je tache d'y mettre bon ordre. Voilà, chère amie, mon existence provisoire. Au mois d'août je les quitte pour aller passer l'hiver à Оптина пустынь qui est à 60 verestes de nous. Chez moi je continue à porter l'habit de moine lorsque je suis forcé de sortir autrement mis, et je porte une поддевка noire et fort longue, a не хамское платье.
Одиссей печатается в «Русском Вестнике».
Тысячу лет не слышал я Вашего доброго голоса, мой дражайший?? друг??
Если бы это касалось только меня – не было бы сих четырех вопросительных знаков. Но речь идет о Вас, и появляются 4 вопросительных знака. 1-й знак. Вы женщина, следовательно, супруга, мать и кокетка одновременно… Вот уже достаточные причины, чтобы забыть своего друга. 2-й знак. У Вас есть личные резоны быть недовольной мною, и хотя больше половины этих резонов мною опровергнуты, частью в лице г-на Жомини на Вашей милой лесенке (милой для меня и моей памяти!), частью с глазу на глаз в Вашей спальне; вторая половина Ваших обвинений признана мною, недостойным, справедливою, и искренность моего раскаяния (касательно ревности духовника) должна была бы изгладить все это из Вашей памяти (т. е. из памяти сердца)… И все-таки, кто знает, может быть, злопамятство… 3-й знак. Мое долгое молчание. Но это молчание ничего не доказывает… Еще прошлым летом, едва приехав сюда, я написал Вашему мужу весьма пространное письмо. Он ничего мне не ответил. Я нимало за это на него не сержусь: сорок раз он мне уже доказывал свою прочную и искреннюю дружбу и не медлил, если речь шла о деле или вещественных моих интересах; мне понятно, что занятый человек, к тому же утомленный, как он, не может поддерживать чисто дружескую переписку даже с человеком, вызывающим у него чувство живого интереса… <…>
Здоровье мое ни хорошо, ни дурно. Уже три или 4 месяца, как я в Кудинове ради лечения кумысом, которое уже кончилось, но я не могу сказать, лучше мне от него или нет. Кроме того, надо уладить дела с калужскими банками. Я не скучаю, молюсь Богу (не так много, как нужно, но я не теряю надежду, я учредил здесь совместные молитвы утром и вечером); я пишу; общество наше пока довольно многочисленно, несмотря на нашу бедность: моя жена, племянница Мария (она ужасно состарилась), одна соседская барышня1, которая приходит помогать ей в ее небольшом хозяйстве, и сверх того приехавшие из Крыма мать моей жены и ее младшая сестра. Мы не можем держать прислугу, поэтому эти дамы работают и с ангельским терпением помогают друг другу. Я же стараюсь поддерживать должный порядок. Таково, дорогой друг, мое теперешнее, как я полагаю, временное существование. В августе я уеду отсюда, чтобы провести зиму в Оптиной Пустыни, в 60 верстах от нас. У себя дома я продолжаю носить монашеское одеяние, а когда по необходимости надобно выходить в другом платье, надеваю черную и очень длинную поддевку, а не хамское платье.
«Одиссей» печатается в «Русском вестнике».