В 1884 г. К. Н. Леонтьев предлагал письма к нему И. С. Тургенева для публикации в журнале «Русский архив», но там они напечатаны не были и появились в «Русской мысли» в 1886 г. (№ 12), общим числом 24 письма. Четыре первых письма были также включены в воспоминания Леонтьева «Тургенев в Москве» («Русский вестник». 1888. Кн. 2–3). Публикациям этих писем посвящена статья В. Н. Дунаевой «Тексты писем Тургенева к К. Н. Леонтьеву» (Тургеневский сборник. Вып. 2. М., Л., 1966. С. 258–267).
147. Е. П. Леонтьевой
29 июня 1886 г., Оптина Пустынь
Милый дружок мой Лиза, я перед тобой много виноват, ты мне прислала уже два письмеца, а я только теперь собрался тебе писать. Все болезни и дела. Хоть здесь мне очень покойно, но впредь надо подумать об осени и зиме. Хочу тебя выписать сюда после 15-го июля. Ты не забыла, конечно, что 19 июля со дня нашего венчания будет ровно 25 лет. Серебряная свадьба! Мне хочется этот день, Лиза, провести с тобою. Если будут лишние деньги, приготовлю тебе сюрприз какой-нибудь. Я надеюсь, что Бог не лишит меня этого утешения! Только неостриженную, с длинными седыми космами на лбу, вроде киевской ведьмы с Лысой Горы, я в такой дорогой для меня день видеть тебя не желаю. Остриженная ты [нрзб.] и даже красива. Верно, ты больного мужа не захочешь огорчить?
А у меня левая нога все время опять болела так, что я даже в церкви ни стоять, ни сидеть не мог и, конечно, гулять не ходил, а только в пролетках монастырских меня катали часто. А в силах много поправился, теперь и нога стала заживать.
От Вари получил письмо, она пишет, что без всех нас скучает и очень боится родить. Отец Амвросий велел ей говеть. Она пишет также, что получила от тебя письмецо и очень ему была рада. Она тебя очень любит. Будущего своего ребенка хочет отдать своей Агафье, чтобы взяла в Карманово на зиму и выкормила бы коровьим молоком, потому что на этой квартире с ребенком нельзя, в Мазилове она без Саши и даже без нас ужасно тоскует, а искать дорогую квартиру, просторную, я уже не в силах, и пришлось бы расстроить всю нашу согласную семью. Она и придумала так, и батюшка согласился с ней и благословил отдать ребенка, если благополучно родится.
Видел я Людмилу в монашеской одежде. Привыкает понемногу и тебе велела кланяться. Катю вижу нередко. Она тебя целует. Она живет здесь, а Людмила бывает здесь очень редко, она живет в 15 верстах отсюда, в женском монастыре.
Александр целует твою ручку. Мы с ним недавно вынимали просвирки за здравие Елисаветы и Варвары. Ну, прощай! Кланяйся Владимиру Владимировичу, Марье Владимировне и Наталье Терентьевне.
Скажи Володе, что денег ему не послал еще, потому что еще до сих пор не выслали и мне жалованье. Опоздали что-то. Целую тебя, будь здорова и весела.
Твой К. Леонтьев
Публикуется по автографу (ГЛМ).
148. В. В. Леонтьеву
10 августа 1886 г., Оптина Пустынь
Владимир Владимирович! Очень тебе благодарен за последнее письмо. Только мне скучно, что об Лизе мало подробностей. Я уже соскучился, что долго не видал ее. И сама она уже давно мне ничего не пишет. Думаю все-таки ехать на Тулу в конце августа и не позднее 2 сентября. Ноги теперь слава богу.
Привезу Лизе подарки, платье и т. д.
К. Леонтьев
Публикуется по автографу (ГЛМ).
149. Князю К. Д. Гагарину
22 сентября 1886 г., Москва
<…> Участия, любви, искренности я видел много; практического, деятельного приложения этих чувств в жизни – очень мало. Тертий Иванович1, Вы, Константин Аркадьевич Губастов (которого Вы, может быть, встречали в Константинополе и который был недавно консулом в Вене), раз, два, три… и обчелся. Себя еще разве счесть, потому что я тоже аккуратен и верен, и только! Я думаю, что и Вы с таким мнением о русских согласитесь?
Ну, где ж, кстати сказать, такому народу индивидуальная свобода?! Я полагаю, что еще 25–50 лет, так придется и от той степени индивидуализма отказаться, которую нам дал 19-й век! Впрочем, может быть, именно поэтому-то Россия не лишена будущности и призвания. Великий опыт эгалитарной свободы сделан везде; к счастью, мы, кажется, остановились на полдороге, и способность охотно подчиняться палке (в прямом и косвенном смысле) не утратилась у нас вполне, как на Западе… В личных скорбях моих, князь, я часто утешаю себя подобными «культурными» мыслями… <…>
К слову еще сказать: изумляюсь, как это другие люди в подобных и еще худших условиях живут и дышат без опоры положительной, уставной, так сказать, религии!
Только как взглянешь на икону или на церковные кресты из окна, так хоть на время да покажется осмысленным все жестокое бремя жизни в болезнях, в старости, заботах! <…>
Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).
1Тертий Иванович — Т. И. Филиппов.
150. Вс. С. Соловьеву
20 декабря 1886 г., Москва
<…> А «Ниву»1 хотя мне и высылают, но я уже давно сам не читаю ее и большею частью даже и не вижу, а тотчас же ее посылают в Тулу одному родственнику. Что-то все газетное давно опостылило, и я, кроме «Московских ведомостей» и «Православного вестника», никаких газет не читаю. Как-то легче без них дышится; почти все газеты меня чем-нибудь да раздражают, а в старости главное – внутренний мир души. Вы спросите: чем же меня раздражает «Нива», она не политическая газета? Да мелочами разными, например – «Два веселых и милых таксика нашли крота и подбрасывают его на воздух!..» Как несчастному кроту-то весело и мило! Уж очень глупо; а я и рассержусь и Маркса2 и его помощников вдруг возненавижу… Вот и грех! Так зачем же. Хочу писать даже Фед<ору> Ник<олаевичу> Бергу, чтобы больше мне ее не присылал. Все как-нибудь не убережешься, заглянешь и рассердишь-ся. <…>
Публикуется по автографу (ЦГИА СПб).
1«Нива» – еженедельный иллюстрированный журнал, выходивший в Петербурге в 1870–1918 гг. В нем печатались Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков, А. П. Чехов, И. А. Бунин. В качестве приложения издавались собрания сочинений русских и иностранных классиков.
2 Адольф Федорович Маркс (1838–1904) – русский издатель и книгопродавец. Приехал в Петербург из Германии. В 1870–1904 гг. издавал основанный им и пользовавшийся широкой популярностью журнал «Нива».
151. К. А. Губастову
2 февраля 1887 г., Москва
Милый мой Константин Аркадьевич, почему и за что Вы меня, старца недужного, совсем забыли? Впрочем, «за что» можно бы и не писать; это подразумевает вину какую-нибудь с моей стороны. А так как таковой нет, то я спрашиваю себя часто:
– Почему он так давно не пишет?
И сам отвечаю: все мы более или менее постарели, со старостью, положим, добрые чувства наши (дружба и т. п.) становятся вернее, потому что любовь к переменам все слабеет и слабеет, и даже нередко привычное зло нам не так страшно, как непривычное и сомнительное благо. А не то что искать новых друзей и забывать старых! Но беда в том, что в то же время чувства с годами в нас слабеют, кроме жажды отдыха и покоя! Ну, и с дружбой то же…
Сидит Губастов в этой веселой, чистой, красивой и покойной Вене и думает: «Написал бы Константину Николаевичу… Да о чем? И у него теперь никаких, вероятно, приключений нет и у меня тоже. Слухи доходят, что жив; около года, что ли, тому назад книги его выписал» и т. д.
Да и до меня доходят слухи, что Вы еще в Вене и т. д. (в октябре я был в Петербурге и слышал это от князя H. Н. Голицына). Но я просто соскучился по Вас, и мне очень было бы приятно получить от Вас несколько дружеских строк. <…>
Теперь об отставке. История эта была бы длинна, если бы рассказывать ее по порядку: но вот главное: сами понимаете, что как человек, прослуживший в должностях второстепенных немного более двадцати лет, я больше, как на 1000 р<ублей> с<еребром> прав не имею; 1500 р<ублей> с<еребром> лишних дает мне правительство за мои литературные труды. Дело шло особым порядком. Прежде всего согласились Т. И. Филиппов с министром народного просвещения Деляновым1. Министр народного просвещения вошел с отношением к министру внутренних дел; товарищ министра внутренних дел, князь Гагарин, находящийся давно в дружеских ко мне отношениях (еще с 70 года на острове Корфу; женат на Аргиропуло), честно поддержал меня у графа Толстого2; граф Толстой и Делянов вместе вошли с предложением к Бунге3; Бунге (как и следовало немцу-профессору) более 1800 р<ублей> не давал, находя, что в моей деятельности ничего нет особенного. Но назначили Вышнеградского4, и он тотчас же согласился на 2500. И вот дня четыре тому назад мне велели подать прошение об увольнении от должности цензора. На этом пока остановилось, но так как по существу все уже решено и остались только формальности, то, вероятно, через две-три недели я буду свободен с 200 р<ублей> сер<ебром> в месяц.
Да, Губастов, что, если бы это было десять лет тому назад или даже в 80-м году в Варшаве? То ли б я мог сделать тогда! А теперь?.. Филиппов и Делянов еще рассчитывают и надеются на меня. Гагарин тоже, мои студенты тоже…
Но эти семь лет службы в Москве – годы тихие, правильные, скромные, но в высшей степени во всем средние, во всем «в обрез» – доконали меня. В денежном отношении – ни нужды и ни тени даже самого скромного избытка, в отношении труда – не трудно и не льготно, в отношении здоровья – одно лучше, другое хуже, – и во всем, во всем… Даже «общественное признание» теперь есть какое-то… Какая-то полуизвестность, какой-то «онорабельный», но уж ничуть не возбуждающий succès d'estime[50] в публике… и т. д.
Вот где был «скит»! Вот где произошло «внутреннее пострижение» души в незримое монашество!.. Примирение со всем, кроме своих грехов и своего страстного прошедшего, равнодушие, ровная и лишь о покое и прощении грехов страстная молитва…