[93]
<Конец 1934 — начало 1935>
88, boulevard Flandrin. XVIe[94]
Дорогой Михаил Семенович,
Прилагаю письмо М. Леви — псевдоним которого Агеев. Это автор «Повести с кокаином»[95], которую Вы, вероятно, читали и во всяком случае слыхали о ней.
Он живет постоянно в Константинополе и принадлежит к очень хорошему эмигрантскому (еврейскому) кругу. В случае, если его предложение Вам подойдет, он представит конторе «Сегодня» необходимые поручительства и гарантии, так что с этой стороны Вам беспокоиться нечего.
Я думаю, что «сватая» его Вам, я оказываю услугу не только замечательно даровитому молодому писателю, каким М. Агеев-Леви несомненно является — но и газете «Сегодня». Т. к., если Вы возьмете его своим представителем — дело попадет в честные и расторопные руки.
Шлю Вам сердечный привет. |
Ваш Г. Иванов.
P. S. Известите меня, если можно, о принятом Вами насчет Леви решении.[96]
16. В. Ф. Ходасевичу[97]
Дорогой Владислав Фелицианович,
Нам обоим ужасно досадно. Вчера кто-то из бывших у нас на четверге[98] сказал, что Вы не пришли к нам, т. к. были уверены, что этот четверг не состоится. Только услышав это, я вспомнил, что действительно сказал Вам это в «Мюрате»[99] — спутал числа и считал, что четверг приходится на новый год. Потом моя путаница разъяснилась, а о сказанном я забыл. Единственным извинением мне служит, что «сухие грибы» перешибли в памяти все остальные впечатления этого вечера[100]. Пожалуйста, извините мою невольную бестактность и непременно приходите к нам следующий раз. Ир<ина> Вл<адимировна> шлет Ольге Борисовне[101] и Вам сердечный привет, и мы оба надеемся, что она тоже прийдет.
Преданный Вам
Георгий Иванов.
24, rue Bois le Vent XVI
Метро Muette
Пятница 27 декабря < 1935>.
17. В. Ф. Ходасевичу[102]
30 мая 1937.
Дорогой Владислав Фелицианович,
Благодарю Вас от души за Вашу статью о моей книге. Она доставила мне большое и неподдельное удовольствие.
Еще раз спасибо. Шлю искренний привет.
Ваш
Георгий Иванов.
18. П.М. Бицилли[103]
8 июня
1937
Рига
Многоуважаемый
Петр Михайлович
Надеюсь, Вы получили из Берлина мою новую книгу стихов. Пишу отдельно, чтобы послать Вам привет и благодарность за многие лестные обмолвки обо мне, которые всегда доставляли мне большую радость. Не лукав<лю>: не оттого, что лестно, а оттого, что исходит от Вас. К «технике славы» я равнодушен — да и какая слава в эмиграции. Но мнение человека, понимающего все и в то же время беспристрастного — тем более дорого. В частности, Ваша заметка о хореях («Пляска смерти», кажется) — самое глубокое и верное, что я читал о современной поэзии за много лет[104].
Напишите, если можете, обо мне в следующих «Записках»[105]. Если Вы сейчас же сделаете заявку Рудневу[106], я думаю, не будет возражения. А то отдадут дураку Мочульскому (пишущему очень лестно)[107] или, еще хуже, симпатичному Мише Цетлину[108]. Если Вы скажете Рудневу, что хотите написать побольше, т. е. для «Жизни и культуры», а не рецензию[109], то, думаю, он тоже согласится. Но, конечно, не упоминая, что я Вас просил — иначе будет «кумовство». Т. е. нечто, чего наши «рыцари интеллигенции» боятся хуже Гитлера. Впрочем, Гитлера, конечно, они боятся больше всего на свете — «культура» и есть, по их понятиям, — бессильность добра к всякому «фашизму».
Очень жалею, что не видел Вас в Ваш приезд — когда-то — в Париж. Не теряю надежды познакомиться с Вами: не приедете ли на выставку[110]. Мой постоянный адрес 131, rue du Ranelagh XVI. Здесь я гощу у «бывшего русского моря» ненадолго. К Болгарии отношусь с нежностью: мой брат и сестра родились там. Мой отец был одним из русских офицеров при Батенбергском[111]. Дает ли мне это, кстати, основание получить визу, если я вздумаю съездить в Болгарию?
Не знаю, как Вы относитесь к Солоневичу[112] и видите ли его. Если видите, передайте ему привет: я всегда на здешних собраниях с пиэтетом поминаю его имя и деятельность, что очень невыгодно рисует меня в глазах «российского патриота» Вишняка[113]. Но Солоневич хорош будет тогда, когда можно будет (если можно будет) драться с большевиками. «Культура» его, увы, ужасна. Но ужасно было в культурном отношении все русское прошлое, начиная с Каткова[114]. И «верность традициям», увы, соблюдается в этой области особенно четко и твердо.
Вся эта банальная болтовня имеет только одно значение: послать Вам самый сердечный и искренний привет. Преданный Вам
Георгий Иванов
19. Р. В. Иванову-Разумнику[115]
<18. IV. 1942>
Villa Pamasse,
Anglet (В. P.)
Monsieur Georges Ivanoff.Это адрес.
Многоуважаемый Разумник Васильевич!
Я прочел Ваше объявление в «Новом Слове»[116]. Очень рад, что Вам удалось убежать из советского ада. Мы с Вами мало знакомы, однако Вы, вероятно, помните мое имя — ругали меня когда-то за акмеизм[117]. Я не совсем понимаю, где Вы находитесь, что это за лагерь? Если мое письмо дойдет до Вас, и Вы мне ответите[118], я в свою очередь, с радостью, напишу Вам обо всем, что Вас интересует.
Я в эмиграции с 1922 года. Вы все время были «там». Оба можем сообщить друг другу много, много. Меня, например, очень интересует судьба Ахматовой, Мандельштама, М. Л. Лозинского[119]. Услышать от Вас о той России, к которой принадлежите и Вы и я, и которая двадцать пять лет была в небытии, очень бы хотел. Что–то потустороннее есть в этом письме к Вам: оба мы как призраки, вдруг столкнувшиеся в каких-то стратосферах. То, что Вы спаслись, самое главное, и я был очень взволнован и обрадован, прочтя Ваше имя и адрес. Хотя мы почти не знаем лично друг яруга, я думаю уместно сказать, что я крепко целую Вас[120].
Ваш Георгий Иванов (Владимирович).
20. Р. В. Иванову-Разумнику[121]
26 мая 1942
Многоуважаемый Разумник Васильевич!
Получил Вашу открытку. Немного задержался с ответом, т. к. был я в Париже.
Еще раз испытал чувство большой радости, что Вы спаслись так чудесно. Читал обе Ваши статьи в «Нов<ом> Слове»[122]. О калифе этом правильно сказано — четверть века кошмара, «а спал-то он две минуты»[123]. Но калиф-то вынул голову из воды, стал опять калифом? А мы? А миллионы погибших? А вообще Россия?
Как ужасно, что Вы сообщили о Манд<ельштаме>[124]. Я всегда надеялся еще увидеть его. Это был упоительный, тихий, никем не оцененный. Знали ли Вы его лично? Напишите, пожалуйста, все, что знаете о его жизни в <С.> С. С. Р. и обстоятельствах смерти. И что же какой-нибудь Пастернак или «орденоносец» Лозинский[125] не могли своему другу никак помочь?
Где жена Гумилева и его дети?[126] Зоргенфрей?[127] Скалдин? (ученик В. Иванова)[128]. Вообще назовите мне имена, какие вспомните, мне все интересно. Официальную сов<етскую> литературу я отлично знаю по всяким «Лит<ературным> Совр<еменникам>» и «Звездам»[129], — но там ведь ни слова о «нашей» литературе, выброшенной так основательно за борт.
Здесь во Франции был одно время «расцвет» эмигрантской поэзии. Критики «богоискательства»[130]. Беру, конечно, в кавычки, но все-таки было в нек<оторых> областях очень недурно. Если Вы можете доставать книги, перечтите первые три-четыре номера «Чисел» — интересно Ваше впечатление. Ну и «Совр<еменные> Записки», «Звено». Но «Числа» любопытны особенно потому, что это эмигрантские «Весы»[131] — и в хронике отчеты, и следы кипевшей и бурлившей, хотя и искусственно, как содовая вода, но все-таки высокого плана литературной жизни.