ЧЕТКА ТРИДЦАТАЯ О СКРОМНОСТИ И О ТОМ, ЧТО НАДО СЛОМИТЬ ДРЕВО ГОРДЫНИ
Со всех сторон к тебе летит привет,
Но рта не раскрываешь ты в ответ.
О, почему ты так высокомерен,
Кичлив, заносчив и самоуверен?
Собою полон, полон пустоты,
А думаешь, что всех умнее ты.
Избавь себя от ветра самомненья:
Он тушит свет сердечного горенья.
Есть бедняки, что страждут без конца,
Чисты и благородны их сердца,
Им кажутся игрушками эмиры,
Твои вазиры и твои кумиры.
Но как ты смеешь с видом знатока
Смотреть на них с презреньем, свысока?
Далек от знанья тот, кто зазнается,
Под тяжестью плодов спина согнется.
Пустая ветвь стремится к облакам,
С плодами ветвь склоняется к ногам.
Набитыми карманами не хвастай-
Увы, они пустеют очень часто.
Мы не находим вежливости в том,
Что, видя кость, виляет пес хвостом.
Усы того, кто жаден, — знает всякий —
В сравненье не идут с хвостом собаки.
Хвалу услышав, не гордись, богач,
А голову ты в свой ларец упрячь.
Слова льстеца на дне ларца найдешь ты,
И до конца слова льстеца поймешь ты.
Ты поразмысли над своей судьбой,
Руководи отныне сам собой.
ЧЕТКА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ О ТОМ, ЧТО СПРАВЕДЛИВОСТЬ ЦАРЕЙ — ОСНОВА ПРОЦВЕТАНИЯ СТРАНЫ, А ИХ НАСИЛЬЕ — ПРИЧИНА ЕЕ УПАДКА
О, только потому престол мы ценим,
Что ты ступаешь по его ступеням!
От бога должность принял ты царя —
Так царствуй, правду и добро творя.
Опасен, вреден царь ожесточенный,
Поправший справедливости законы,
Венцу и трону в прах сойти дано —
Бессмертно имя доброе одно.
Ушел Джамшид, ушел с волшебной чашей —
Лишь имя в памяти осталось нашей.
Ты дурно жил? Придет, карая, смерть!
Дурное имя — вот вторая смерть!
Добро всегда творил, смерть попирая?
Знай: имя доброе есть жизнь вторая!
Насилья корень в сердце уничтожь,
Сломай всю ветвь насильников-вельмож.
А впрочем, если не возжаждешь мести,
То ветвь сама погибнет с корнем вместе.
На корень ты топор обрушил свой,
Ужели ветвь останется живой?
На свете том, где приговор выносят,
Пусть за грехи других с тебя не спросят
Где месть пылает, там сверкает меч, —
Стремись от мести сердце уберечь.
Гной на глазах рассудка — гнев и злоба:
Омыть от гноя надо глаза оба!
Тот пламень гнева, что всё злей и злей,
Водою благородства ты залей,
Чтоб у врага сжечь колосок, не боле,
Ужель сожжешь ты собственное поле?
Ты не казни людей. Да помнит шах:
Медлительность нужна в таких делах, —
Тому, кто обезглавлен, нет спасенья
До самого из мертвых воскресенья,
Но, если жизни сохранилась нить,
Преступника успеешь ты казнить.
Будь мягок, не суди сурово, скоро —
У слабых, бедных силы нет для спора:
Посевам нужен мягкий, легкий дождь,
Но губит их жестоких ливней мощь.
Когда, взыскуя правды и защиты,
Твой подданный придет — его прими ты,
Услышь его мольбу, его призыв
И помоги, насилье прекратив,
Всё сделай для него, умножь усилья,
Как будто сам ты жертвой стал насилья.
Страшась возмездья Страшного суда,
Ты никому не причиняй вреда.
Да будет пленным милость и пощада:
Чего тебе не надо — им не надо!
К нуждающимся ухо приклони —
Да быстро помощь обретут они.
Покуда в мире есть нужда людская,
Будь счастлив, неимущим помогая,
Не будь самоуверен, властелин,
И не кичись нарядом, как павлин:
Величье обретешь, когда смиренно
И набожно ты преклонишь колена.
Не перстни — украшенье царских рук,
А то, что руки дарят всем вокруг.
Гордись своим служеньем пред всевышним,
А слуг своих число считай излишним.
Надень добра и милости венец
И помни то, что говорил мудрец:
«В стране основа власти — справедливость,
Стране дарует счастье — справедливость.
Не будет подданный служить стране,
Пока не будет счастлив он вполне!»
РАССКАЗ О ТОМ, КАК В ЦАРСТВОВАНИЕ НУШИРВАНА ПРОЦВЕТАЛА ЕГО СТРАНА, В КОТОРОЙ СОВЫ НЕ МОГЛИ НАЙТИ ДЛЯ ЖИЛЬЯ РАЗВАЛИНЫ, А ЛАЧУГИ БЫЛИ РЕДКИ, КАК СОКРОВИЩА
Когда, добром и правдой осиянна,
Возвысилась держава Нуширвана,
Царь пожелал узнать: его страна
Богата или бедствует она?
И ложный слух распространил он в царстве,
Что болен, что нуждается в лекарстве, —
Так пусть в лекарственный приносят дом
Развалин и лачуг кирпичный лом:
Премудрыми предписано врачами
Лечить царя такими кирпичами.
Все жители кирпич искать пошли,
Как приказал им государь земли.
Но не нашлось у них в стране развалин.
Был каждый житель этим опечален:
Стараясь, цели не смогли достичь
И принести хотя б один кирпич.
Пришли, пустые руки простирая,
И молвили царю родного края:
«Добро — твой зодчий — так воздвигло дом,
Что мы нигде развалин не найдем.
В стране — благоустроенность, порядок,
И нет разрушенных кирпичных кладок,
И совы, что в развалинах живут,
Не знают, где им обрести приют».
Узнав о благоденствии державы,
Стал радостью богат властитель правый,
Сказал «Как хорошо, что был аллах
Моим наставником в благих делах!
Ему служа, я справедливо правил,
Сынов Адама от нужды избавил.
Лишь для того, чтоб истину постичь,
Я попросил мне принести кирпич:
Какой сырец-кирпич излечит тело,
Что развалилось или ослабело?»
ЧЕТКА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ О ТОМ, ЧТО ДОЛЖНЫ БЫТЬ МИЛОСЕРДНЫМИ СТОЛПЫ ГОСУДАРСТВА, КОИ СУТЬ ПОСРЕДНИКИ МЕЖДУ ЦАРЯМИ И ПОДДАННЫМИ И ОРУДИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ ИЛИ ЗЛА
О ты, кто пьян от близости к царям
И распустился так, что стыд и срам,
Перед тобою кравчий смерти скоро
Предстанет с кубком боли и позора!
Когда поднимет царь-убийца меч,
Когда захочет превратиться в меч, —
Ты стань щитом, чья мощь тверда стальная,
От смерти невиновных охраняя!
А если царь страны, рассвирепев,
В грозу и пламя превратит свой гнев,
Ты не дрожи, склонясь перед бедою,
Напротив, ты огонь залей водою.
А если бедняки, чей тяжек труд,
К царю, моля о щедрости, придут,
А царь поступит как жестокий скаред
И ничего несчастным не подарит, —
Свой голос ты бесстрашно подними,
Учи царя, чтоб щедрым был с людьми.
А если царь, что безрассудно правит,
В дареньях расточительство проявит,
Избавь царя от щедрости пустой,
Направь царя к средине золотой.
А если царь, пройдя дорогой срама,
Блюсти не будет правила ислама,
Царя от зла, от пьянства отврати,
К дороге мусульманства обрати.
А если царь, с насильником не споря,
Не устранит причину зла и горя,
Внуши ему, чтоб он борьбу повел,
Чтоб устранил и гнет и произвол.
Лишь так, и только так, ты обнаружишь,
Что государю служишь, с правдой дружишь,
А не служи всем прихотям царя,
С ним вместе беззаконие творя,
А не служи насилью и коварству
И горе причиняя государству.
Тот, кто избрал своим орудьем зло, —
Орудьем стал, несущим людям зло.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК ХАЛИФ ОМАР ВТОРОЙ — ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ — ПРИНЯЛ СОВЕТ СВОЕГО СЛУГИ-КАЗНАЧЕЯ
Омар Второй, что, как и Первый, вправе
В сердцах потомков жить в бессмертной славе,
Имел детей, украсивших дворец,
Таких же добрых, славных, как отец.
Был праздник. Детвора к отцу слетелась,
Как мотыльки — к свече, что загорелась,
И дети, тая как свеча, тотчас
(А слезы воском капали из глаз)
Сказали: «Ты забыл про наши нужды,
Рассеянный, делам житейским чуждый.
Мы голы, как свеча, о государь,
Раздеты мы, как на ветру фонарь,
На шелк и бархат нет у нас надежды,
Но просим хоть какой-нибудь одежды.
Тебе услышим где-нибудь упрек —
На нас он веет холодом, жесток».
Хоть были жалки плачущие дети,
Омар не принял в сердце слезы эти.
Был у Омара умный казначей,
Постигший суть вещей и суть речей.
Сказал Омар: «Ты к прежнему в придачу
Мне выдай всё, что я за месяц трачу,
Дела невинных деточек устрой,
Расход на месяц отнеси другой».
Ответил казначей: «О царь державный,
Ты в книге веры правой — лист заглавный,
Но разве поручителя найдешь,
Что ты еще неделю проживешь?
Ты достоянье подданных истратишь,
Умрешь, а как же долг в казну заплатишь?»
Тогда, слугу за разум восхвалив,
Так молвил детям плачущим халиф:
«Ступайте и роптать не смейте боле,
Не жалуясь, вы ждите лучшей доли.
Увы, минуя трудные пути,
Нельзя блаженство рая обрести».
ЧЕТКА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ В НАЗИДАНИЕ САМОМУ СЕБЕ, БОЛЕЕ ДРУГИХ ПОДВЕРЖЕННОМУ СЛАБОСТЯМ, А ПОТОМУ БОЛЕЕ ДРУГИХ НУЖДАЮЩЕМУСЯ В НАЗИДАНИИ
Джами, тебе звенеть строкой — доколе?
Стихов-звоночков звон пустой — доколе?
Иль ты забыл, беспечный сумасброд,
Что, как звоночек, сердце вдруг замрет?
Уж сломан саз — а музыка откуда?
Уж нет струны — откуда ж песен чудо?
В тетради жизни подведен итог,
В поэме дней последний слышен слог
Где рифма к слову «жизнь»? Где звук пьянящий?
Редифом «смерть» становится всё чаще!
Ты ищешь рифму, немощный старик,
А в тайный смысл творенья ты проник?
Когда ж за явной ты спешишь добычей,
Меняются твой норов и обычай.
В касыдах восхваляешь ты вельмож,[19]
Надеясь, что величье обретешь;
То, устремлен к иной, любовной цели,
Ты на газель охотишься в газели;[20]
То едкою становится строка,
Когда клеймишь глупца и простака;
То месневи творишь в часы затиший,
В одном размере — тысячи двустиший;
То горести, раздумия свои
Вместишь в четыре строчки рубаи;
То в хитром тарджибанде мысль готова
Распутать и опять запутать слово;
То вдруг отрывки создаешь, кыта,
Но цельной кажется их красота;
То, грустный, как в тюремной одиночке,
Грусть заключишь в две одиноких строчки;[21]
То хочешь имя в муамма найти,
Когда оно томится взаперти;
То пишешь марсия, стихи печали,
Чтоб плачем поминальным зазвучали:
В могилу, мол, какой-то шах сошел,
Насильнику свой завещал престол.
А лучше, скорби полон безысходной,
Ты сам себя оплакал бы в отходной..
РАССКАЗ О МУДРОМ САНАИ, ДА БУДЕТ НАД НИМ МИЛОСТЬ ГОСПОДНЯ, КОТОРЫЙ, УМИРАЯ, ПРОИЗНЕС ТАКОЕ ДВУСТИШИЕ: «ОТ СЛОВА ОТВЕРНУСЬ ДА СКЛОНЕ ЛЕТ: НЕТ СМЫСЛА В СЛОВЕ, В СМЫСЛЕ-СЛОВА НЕТ!..»
Был Санаи царем в державе слова,
Сверкал он разумом в оправе слова.
Вот небеса к решению пришли:
Смыть буквы дней его с доски земли.
Он был повержен на постель мучений,
На землю он упал, подобно тени,
При этом слово прошептал иль стих —
Чуть слышно, будто навсегда затих,
И, словно разговаривая с духом,
К его устам приник наперсник ухом.
Сказал такие строчки Санаи,
Извлек из сердца помыслы свои:
«Словами я играл и так и эдак,
От них я отвратился напоследок.
Из многих слов — а был велик запас —
Мне нужно лишь раскаянье сейчас,
Затем что в зданье кабака мирского
У слова смысла нет, у смысла — слова.
Сомкни уста: разумнее молчать,
Когда на всем — забвения печать».
ЧЕТКА СОРОКОВАЯ ПРОСЬБА К ЧИТАЮЩИМ МИЛОСТИВО И ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНО ОТНЕСТИСЬ К ЭТОЙ КНИГЕ И ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ЗЛОБНЫХ НАПАДОК И ЗЛОСЛОВИЯ
О ты, кто запах возлюбил словесный,
Но даже не глядит на сад чудесный!
Когда как друг тетрадь стихов прочтешь,
Тогда мы скажем: этот друг хорош!
Духовной радостью благоухая,
Тетрадь стихов для нас — подобье рая:
Переворачивая каждый лист,
Поймешь: то — райский лист, и он душист!
Ты вправду хочешь, чтоб стихов отрада
Дышала прелестью живого сада?
Тогда из сердца изгони корысть,
От ненависти помыслы очисть,
Ты злобствованья путь покинь угрюмый,
Всё время размышляй, всё время думай,
Ты не беги по строчкам, как перо, —
В стихи, как циркуль, ты вонзись остро!
Глубокий смысл ищи ты в каждой строчке,
И в каждой буковке, и в каждой точке.
В стихах прекрасна мысли глубина:
Чтоб истину постичь, дойди до дна.
Пусть речь груба, созвучие не ново, —
Не в этом суть. Лишь мысль — всему основа.
Пусть хороша фисташка и тогда,
Когда не видно в скорлупе плода,
Но вкусный плод еще приятней будет,
Когда он лопнуть скорлупу принудит.
Заметив слабости в строках иных,
Пройди ты благородно мимо них,
А если нет ошибки иль описки,
То не вопи ты, как завистник низкий!
Что недостатки, промахи стиха
Для любящих? «Любовь слепа, глуха»![22]
Пусть строчки в стройном строятся порядке,
Но ты, выискивая недостатки,
С трудом найдя один — почти ничто, —
Один, ничтожный, выдаешь за сто!
То к мысли честной не питаешь веры,
То видишь в строчке нарушенье меры,
То рифма за живое не берет,
То речи отвергаешь оборот,
То, не поняв сужденья смысл глубокий,
Обрушиваешь злобные упреки,
Но от поэзии ты так далек,
Что нас не обижает твой упрек:
Ведь боль свою не выражал ты в слове,
Из сердца не исторг и капли крови
Из-за того, что пламя чувств твоих
То не вмещалось, то вмещалось в стих.
К тебе, как птицы, рифмы не слетались,
Ты не ловил их, мучаясь, печалясь,
Скрестивши ноги, ночи напролет
Не сиживал, надеясь: мысль придет!
Не извлекал ты из ларца вселенной
Раздумий долгих жемчуг сокровенный,
И тонкий смысл ты не точил, пока
Не становился тоньше волоска.
Вовеки не поймешь ты муки слова,
Коль не родился для труда такого!
РАССКАЗ О ГОРОЖАНИНЕ И КРЕСТЬЯНИНЕ
К садам и нивам, скукой в сердце ранен,
Отправился в деревню горожанин.
И, гостю неожиданному рад,
Повел его крестьянин в щедрый сад.
Плоды дерев подобны были чуду:
Цветенье, изобилие повсюду.
Граната груди девичьи — плоды —
От поцелуя выросли воды,
А лозы винограда на беседках —
Как семьи, полные достоинств редких.
Свисает нахшабийский виноград,
Его плоды как яхонты горят
Вкусней фахри не знаю винограда —
Сердец услада, языка отрада.
Наш горожанин посмотрел вокруг —
Бык жадности его пришел на луг.
Не отводя от пышных веток взгляда,
Он бросился на них, как волк на стадо.
Срывал он алчно яблоки с ветвей —
Не пожалел и яблони злодей.
Он раскрывал чудесные гранаты —
Ломал ларец, рубинами богатый.
Кисть винограда он сорвал с лозы —
Свалил беседку с бешенством грозы.
Бесчинствовал приезжий горожанин,
С тоскою на него смотрел крестьянин.
«Скажи всю правду, — задал гость вопрос, —
Тебе я огорчение принес?»
Ответил: «Что тебе скажу я ныне, —
Тебе, в ком чести, правды нет в помине?
Ты посадил хотя б одно зерно?
Взрастил хотя бы дерево одно?
Хотя б одним ростком украсил поле?
Когда листок болел — страдал от боли?
Была ль рука с лопатою дружна?
Ты думал о плодах, не зная сна?
Хотя бы ночь не спал из-за полива,
Всю ночь в земле копаясь терпеливо?
Хотя бы раз подумал ты о том,
Что я свой сад взрастил с большим трудом?
Как можешь проявить ко мне сердечность
Ты, чьи плоды, чей урожай — беспечность?
Больному посочувствует больной,
Когда болезнью болен с ним одной».