Характеризуя в «Эпистоле о стихотворстве» «великолепный» стиль оды и противополагая его простоте эпических произведений, Сумароков писал:
Сей стих <оды. — П. Б.>есть полн претворств...
То есть: стих оды полон того, что должно быть «претворено», превращено, переделано, переосмыслено:
...в нем <стихе оды. — П. Б>. добродетель смело
Преходит в божество, приемлет дух и тело.
Минерва — мудрость в нем, Диана — чистота,
Любовь — то Купидон, Венера — красота.
Далее Сумароков более подробно раскрывает смысл мифологических упоминаний в произведениях классиков:
Где гром и молния, там ярость возвещает
Разгневанный Зевес и землю устрашает.
Когда встает в морях волнение и рев,
Не ветер то шумит, — Нептун являет гнев.
И эхо есть не звук, что гласы повторяет, —
То нимфа во слезах Нарцисса вспоминает.[1]
В то время как для французского классика Буало все эти имена богов и богинь только поэтическая условность, для русского классика Сумарокова мифология тем и прекрасна и ценна, что позволяет низменное, конкретное, повторяющееся в разных прозаических вариантах вводить в искусство как возвышенное, отрешенное от местных, случайных черт, неизменное; мифология обобщает все частное, отбрасывает индивидуальное и заменяет его «вечно-прекрасным».
Таким образом, все в искусстве классицизма подчинялось основной задаче — созданию идеального мира прекрасной разумности, который должен еще больше «просвещать» читателей, приближать их к познанию истины, вести к «благу», к «беспорочной жизни».
Это делало классицизм искусством содержательным, «идейным». Для Сумарокова в особенности характерна борьба с формалистическими тенденциями в искусстве XVIII века. В соответствии со своими дворянскими позициями, Сумароков, требовал от писателей содержательности, «разума», просвещения. Характеризуя «несмысленных творцов», он писал в одном из своих последних произведений:
Пиитов сих ума никто не помутит:
Безмозгла саранча без разума летит.
Такой пиит не мыслит,
Лишь только слоги числит.
Вместе с тем Сумароков был решительно против холодной, рассудочной поэзии. Он требовал от поэта подлинного чувства, искренности. В стихотворении «Недостаток изображения» эта мысль выражена так:
Трудится тот вотще,
Кто разумом своим лишь разум заражает:
Не стихотворец тот еще,
Кто только мысль изображает,
Холодную имея кровь;
Но стихотворец тот, кто сердце заражает
И чувствие изображает,
Горячую имея кровь.
Оставаясь на всем протяжении своей литературной деятельности поэтом дворянским, Сумароков тем не менее проделал заметную эволюцию; сначала он был поэтическим выразителем всего «дворянского корпуса» в целом, был литературным идеологом всего правящего класса, а затем, приблизительно с конца 1750-х годов, в его творчестве, нисколько не утратившем дворянского характера, появляются и все больше растут черты критицизма по отношению к придворному дворянскому кругу, к заносчивому и наглому «вельможеству». Кончает Сумароков как поэт хотя и дворянский, но, при всех внешних выражениях своей верноподданности, явно враждебно настроенный по отношению к Екатерине II.
В творчестве Сумарокова, как и в других явлениях дворянской культуры тех лет, отразились изменения, которые произошли в русском дворянстве в 1750-1760-е годы.
Период после смерти Петра I характеризуется частой сменой правителей, большей частью происходившей путем дворцовых переворотов. В докладе на II съезде профессиональных союзов в 1919 году В. И. Ленин, говоря о характере переворотов, предшествовавших Великой Октябрьской социалистической революции, сказал: «Возьмите старое крепостническое дворянское общество. Там перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой». [1]
Дворцовые перевороты XVIII века нисколько не затрагивали социальной основы крепостнического государства, а приводили только к смене «кучек» правящего класса. Переворот 1741 года, устранивший от власти большую группу придворных немцев и связанных с ними русских вельмож и возведший на престол Елизавету, представлялся современникам торжеством всего русского дворянства в целом, хотя власть захватила «кучка» придворных дельцов, возглавлявшихся Бестужевым, Шуваловыми, Воронцовыми и отчасти Разумовскими. В течение очень короткого времени при дворе Елизаветы из перечисленных участников «кучки» образовалось новое сильное «вельможество», оттеснившее среднее дворянство от власти и опиравшееся на быстро росший бюрократический аппарат (подьячих). Хищения, которые производили в 1740-е, в особенности 1750-е годы Шуваловы, Воронцовы, Чернышевы и другие вельможи, высокомерие, чванство этой придворной верхушки сильно восстанавливали против нее культурное дворянство. Взяточничество и самоуправство чиновников также вызывали возмущение.
С другой стороны, превращение дворян из служилого сословия в сословие, не имеющее никаких обязанностей и обладающее только правами и привилегиями, развитие роскоши в дворянской среде, мотовство, непомерное усиление эксплуатации крепостного крестьянства — все это вызывало возмущение Сумарокова и некультурным поместным и столичным дворянством.
Именно поэтому в творчестве Сумарокова даже раннего периода, когда он еще ощущал себя выразителем интересов всего дворянства, уже встречалась критика придворного, «гордого, раздутого как лягушка» и великосветского щеголя, с одной стороны, и взяточников-подьячих — с другой. С течением времени чем менее отвечал культурный облик правившего слоя дворянства сложившемуся у Сумарокова идеальному образу «сына отечества», тем более чувствовал он себя обязанным выступать против возмущавших его порядков елизаветинского правления.
В конце царствования Елизаветы Сумароков, под воздействием охарактеризованных обстоятельств, переносит свои политические симпатии на жену наследника престола Екатерину Алексеевну, будущую Екатерину II, вокруг которой группировались более культурные придворные, недовольные Елизаветой и правившей от ее имени «кучкой». В 1759 году Сумароков издает журнал «Трудолюбивая пчела», который демонстративно посвящает Екатерине. Журнал, изобиловавший нападками на вельмож и подьячих, по истечении года был закрыт. В разных формах Сумароков продолжал борьбу в последующие годы.
Вступление на престол Екатерины II разочаровало Сумарокова. Новая «кучка» дворян, совершившая переворот и возглавлявшаяся братьями Орловыми, грубая, малокультурная и наглая, еще больше претила Сумарокову. «Политика» Екатерины оказалась направленной не на «общее благо», как понимал последнее Сумароков, а на удовлетворение личных интересов императрицы и ее окружения. Видя резкое несоответствие тогдашней действительности своему дворянскому идеалу, Сумароков решительно становится в оппозицию Екатерине и новой придворной «кучке». Чуть ли не с самого момента захвата Екатериной престола он проявляет свое недовольство ею, отражая позицию многих своих культурных дворянских современников. По ряду личных и общественных причин особенно усилилось отрицательное отношение Сумарокова к императрице в конце 1760-х — начале 1770-х годов и ярко выразилось в трагедии «Димитрий Самозванец». И даже восстание Пугачева, чрезвычайно взволновавшее Сумарокова и толкнувшее его на создание произведений, в которых в наибольшей степени проявились его дворянские взгляды — станс «Городу Синбирску на Пугачева» и «Стихи на Пугачева», — не заставило его изменить свое отношение к Екатерине: во втором стихотворении ее имя не упоминается вовсе, а в первом оно сопровождено холодными, официальными комплиментами.
В произведениях Сумарокова отразилась треть века истории русского дворянства перед восстанием Пугачева. Вместе с тем без знакомства с историей России этого периода нельзя понять и ряда особенностей поэтического творчества Сумарокова.
Характерное для классицизма требование следовать «правилам» привело к тому, что, наряду с общепризнанным в это время поэтическим кодексом, «Посланием к Пизонам»(«Об искусстве поэзии») римского поэта Горация, в каждой крупной европейской литературе XVII—ХVIII веков возник свой свод правил искусства классицизма. В связи с особенным значением в то время французской культуры, всеобщим авторитетом пользовалось «Поэтическое искусство» Буало, которое было достаточно широко популярно и в России: в 1752 году оно вышло в свет в не вполне удачном переводе Тредиаковского.
Однако еще за несколько лет до этого Сумароков, едва ли имея за спиной десять лет поэтической работы, выступил с теоретико-литературным документом, сыгравшим большую роль в истории русской поэзии. Это была изданная им в 1748 году брошюра «Две эпистолы Александра Сумарокова. В первой предлагается о русском языке, а во второй о стихотворстве».
В своих эпистолах Сумароков решал важный для той эпохи и кажущийся сейчас непонятным вопрос: может ли быть использован в качестве языка литературы русский язык? Историческое значение этой проблемы может быть правильно понято, если вспомнить, что в течение нескольких столетий литературным языком в России был язык, который одни ученые считают церковнославянским, хотя и сильно подвергшимся влиянию разговорного русского языка, а другие — древнерусским, усвоившим огромное количество церковнославянизмов.
Всего лишь за двадцать лет до появления эпистол Сумарокова начал свою литературную деятельность сатирик А. Д. Кантемир, произведения которого были написаны на таком церковнославяно-русском языке.