Полностью поглощенный тем, что происходило на самой арене военных событий, Рид не смог правильно оценить влияние этих конференций на ход войны. Его сомнения были симптоматичными для человека, который на первый взгляд примкнул к рабочему классу, но в действительности лишь бродил ощупью возле его дверей. В известной степени его нетерпение коренилось в чрезвычайном субъективном романтизме. Положительной стороной этого романтизма было то, что его ум и сердце были всегда открыты для свежих впечатлений, для нового опыта, для радостей жизни и мечты. Отрицательная сторона заключалась в том, что, когда обстоятельства, побуждавшие его к действию, не оказывали такого же влияния на рабочих или же действие это было слишком медленным, он падал духом. Ему еще предстояло решить задачу переделки своего сознания путем более полного слияния его самого с рабочим классом. Он еще должен был понять, почему социальное брожение представляло собой сложный процесс, дающий в разных случаях различные результаты и подчас противоречащий сокровенным чаяниям того или иного индивида.
Несмотря на свое подавленное настроение, Рид продолжал бороться с «судейской тиранией, с бюрократическим гнетом и индустриальным варварством». Он не мог оставаться безразличным к разыгрывавшейся вокруг него трагедии или, отгородившись от внешнего мира, замкнуться в своих страданиях. «Единственное, что я знаю, — говорил он в свои самые тяжелые минуты, — это то, что мое счастье построено на несчастье других людей. Я ем, потому что другие голодают, я одет, в то время как другие бродят зимой по холодным улицам почти нагими. Это сознание отравляет мне жизнь, лишает меня покоя». Другие, испытывая подобное смятение чувств, могли бы замкнуться, объявить во всеуслышание, что наступила эпоха без идеалов, и возвести в культ пессимизма свое скороспелое утверждение, что человек порочен по самой своей природе. Они могли бы поверить, что силы империализма настолько велики, что никто и ничто не может совладать с ними. Рид презирал тех, кто поддался такому настроению. Он считал это изменой и вел неустанную борьбу с такими настроениями, ибо подобное отношение означало по существу не только обезглавливание сил естественного противодействия империализму, но и трагическое по своим последствиям оставление народных масс на произвол судьбы. Отказ от борьбы был лишь другой формой оказания помощи империалистам в осуществлении ими своих целей. Рид не мог с этим мириться.
Шли месяцы. Они приносили с собой отрывочные известия из Европы об активном сопротивлении войне. На страницах газет начало появляться имя Карла Либкнехта и заметки о его антивоенной деятельности. Радости Рида не было границ. Это казалось ему верным признаком того, что слепой покорности европейских рабочих пришел конец, что начинается новая фаза в жизни общества, о которой он с надеждой писал в проникнутой самоанализом статье в 1917 году, накануне своего тридцатилетия. Статья эта была плодом его отчаяния, которое он пытался унять, бросая взгляд в будущее. И вот осуществлялось то, чего он страстно желал. Больше всего его волновали известия из России. Когда он был там в 1915 году, его поразило могущество сил этой страны, необъятность ее просторов. Само же царское правительство и его государственный аппарат не внушали Риду уважения. «Это как бы отдельная нация, навязанная русскому народу», — писал он. Он чувствовал брожение внутри страны, но не мог до конца ответить на свой же вопрос: «Бушует ли в недрах России могучий разрушительный огонь или это пламя погашено?»
Даже после свержения царя он все еще не верил, что происходят глубокие изменения. Коренные перемены могут иметь место, думал он, но в данный момент похоже на то, что русский капитализм лишь устранил чересчур громоздкий механизм, затруднявший ведение войны. Впрочем, скоро гневный ропот русских перерос в гром революции, и Рид убедился, что происходят «реальные перемены». А под «реальными переменами» он подразумевал «долго сдерживаемое восстание масс в России… и цель этого восстания — учреждение на земле нового человеческого общества». И он отправился в Россию, чтобы своими глазами увидеть происходящее.
Петроград пробудил в нем новые силы. Он прибыл в город в сентябре 1917 года, вскоре после провала контрреволюциониого заговора генерала Корнилова. Разгром сил Корнилова, пытавшегося осуществить coup d’etat (государственный переворот), раскрыл истинное соотношение сил в стране. Сторону контрреволюционеров приняли меньшевики, социалисты-революционеры и конституционалисты-демократы (кадеты). Рид правильно подметил, как быстро таяло их влияние. Против них и вероломного Временного правительства выступали большевики, которых возглавлял Ленин, возвратившийся из Швейцарии, где он жил в эмиграции. Не будь их, Корнилов мог бы овладеть Петроградом. Большевики сплотили рабочих и солдат на защиту города. Риду было ясно, что «на фоне бурь и быстрой смены событий… звезда большевиков неуклонно поднимается. Совет рабочих и солдатских депутатов, который после разгрома мятежа Корнилова приобрел огромное влияние, снова является подлинным правительством России, а влияние большевиков в Совете быстро растет».
Рид бродил по городу, прислушивался к разговорам рабочих, к тому, что говорили напуганные представители старого режима. Как отличался теперь Петроград от того города, который он видел во время своей прежней поездки. «Старый город переменился, — писал он другу. — Там, где было отчаяние, царит радость, там, где царила радость, господствует отчаяние. Мы в гуще событий, и это, веришь ли, восхитительно. Кругом столько драматического, о чем нужно писать, что я не знаю, с чего начать. По яркости, насыщенности действием и величию эти события заставляют бледнеть Мексику». В генеральном штабе революции — Смольном он расспрашивал всех, с кем только ему удавалось побеседовать. Он пытался постигнуть значение событий, по мере того как узнавал о них, и непрерывно записывал все в своем блокноте.
Все виденное утверждало его в мысли, что он является свидетелем величайших поворотных событий в истории человеческого общества, открывающих начало социалистической эры. Этот поворот, по словам Ленина, уже вырвал первые сто миллионов населения земного шара из когтей империализма и империалистической войны. Где бы Рид ни бывал — на фронте ли, на митингах, на улицах ли Петрограда, — он везде видел, какую жизненную силу, какое бурное ликование принесло с собой освобождение от оков прошлого. Народ выбрался из пропасти отчаяния и, став хозяином своей судьбы, показывал теперь, какой творческий гений таится в нем. Риду было понятно восхищение рабочего, который, глядя на Петроград, внезапно воскликнул, обращаясь к нему: «Все это теперь мое! Мой Петроград!»
Когда Ленин, выступая в Смольном на Втором съезде Советов в четверг ночью 8 ноября 1917 года, спокойно произнес электризующие слова: «Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка!», — Рид вскочил вместе со всеми и громко и радостно кричал, выражая свое одобрение. «Неожиданный и стихийный порыв поднял нас всех на ноги, — вспоминал он позже, — и наше единодушие вылилось в стройном, волнующем звучании «Интернационала». Какой-то старый, седеющий солдат плакал, как ребенок… Могучий гимн заполнял зал, вырывался сквозь окна и двери и уносился в притихшее небо… А когда кончили петь «Интернационал» и мы стояли в каком-то неловком молчании, чей-то голос крикнул из задних рядов: «Товарищи, вспомним тех, кто погиб за свободу!» И мы запели похоронный марш — медленную и грустную, но победную песнь, глубоко русскую и бесконечно трогательную… Во имя этого [во имя счастья народа] легли в свою холодную братскую могилу на Марсовом поле мученики Мартовской революции, во имя этого тысячи, десятки тысяч погибли в тюрьмах, в ссылке, в сибирских рудниках».
В ходе революции Рид нашел ответ на мучившие его вопросы. Отныне он больше не сомневался в рабочих. Восставший русский рабочий класс вел решительную борьбу, пополняя свои силы за счет своего союзника — беднейшего крестьянства. Там, где другие уклонялись от того, чтобы сделать логически необходимый следующий шаг, рабочие были непоколебимы. Ни обман либералов, ни временные поражения не могли отвлечь их от борьбы за свое полное освобождение.
Революция была своего рода школой, в которой Рид проходил ускоренное обучение. Она убедительно показала ему, «что в конечном итоге собственнический класс верен только своей собственности. Имущий класс никогда по своей воле не пойдет на компромисс с рабочим классом. Рабочие же массы могут не только вынашивать великие замыслы, но и обладают силой претворять эти мечты в жизнь». Именно в этом и заключалась суть внутреннего конфликта, существовавшего прежде в сознании Рида. Отныне этот конфликт больше уже не мучил его: Патерсон, Мексика, Ладлоу и, наконец, сама война — все это подготовило его к революции. В Петрограде и в Москве он уже знал, что надо искать в событиях и под каким углом зрения смотреть на них. Так сплелись воедино разрозненные нити его опыта прошлых лет. Это был трудный, но неуклонный рост.
Рид не мог уже больше удовлетворяться простой регистрацией своих впечатлений, как бы лирически они ни выражались. Более чем когда-либо, он стремился найти внутреннюю связь событий в этом процессе беспрестанных изменений и сдвигов. Различие между большинством его ранних произведений и произведений, посвященных революции, определялось разницей между позициями горячего сочувствия и непосредственного участия. В Мексике он принимал участие в партизанской войне, чтобы удовлетворить свою жажду впечатлений и придать драматический оттенок своему репортажу. Его отождествление с событиями было чисто физическим, оно определялось характером самого восстания. В России же это отождествление с революцией было полным и прочным. Наконец-то он понял, что революционное рабочее движение — это его якорь спасения. И он понял не только это. Он увидел также, что именно эта революция открыла перед всеми угнетенными новые перспективы. В результате его статьи приобрели эмоциональную силу и глубину мысли, выходящие за пределы умелого сочетания слов в ритмически построенном предложении. В них появилось острое восприятие сути исторических событий и более глубокое понимание значения теории. То, что он написал о русской революции в своей книге «Десять дней, которые потрясли мир»,