; так что, повторюсь, я готов признать, что отсюда и до самого конца за последовательностью трудно уследить, в повествовании появляются лакуны и временами даже я (и прежде всего я) и понятия не имею, что и почему происходит, ибо сам я был немало сбит с толку, когда мы вышли из дверей бара не на улицу, но в некое темное место, притом холодное — в смысле, стоял же солнечный субботний июльский денек, так? Я был одет не по-рабочему — сандалии, синие джинсы, футболка с надписью «Grateful Dead». И вот внезапно вокруг ночь, зима. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Руки и ноги обжигало холодом. Реджи завернул меня в одеяло и усадил возле пузатой печурки; сверху светила одинокая голая лампочка. Казалось, мы просидели там очень долго, будто бы провели вместе несколько месяцев, и он успел стать (и каким-то образом я знал об этом, словно уже побывал на его выставках) не знаменитым поэтом или драматургом (и в пику своим теперь уже покойным родителям не сертифицированным бухгалтером или менеджером в Кей-Марте), но весьма эксцентричным художником, о чьем таланте знали немногие избранные, который оказал мне честь и пригласил в свою студию в наспех обустроенном промерзлом амбаре где-то в глуши, во тьме, вдали от городских огней. И там я долгое время позировал для портрета, будущего шедевра, который во всей полноте явил бы ничего не подозревающему и по большей части не заслуживающему этого миру страсть и мрачную мудрость Реджи.
Глаза мои приспособились к освещению. Я различал повидавшие виды деревянные стены, высокие балки, хлипкий пол с темными щелями. Реджи сидел на высоком табурете, а мольберт с холстом был повернут от меня в сторону, чтобы художнику хватало света. Он рисовал и рассказывал, будто продолжая долгий разговор, помнившийся по какому-то сну, от которого я очнулся лишь наполовину. Реджи рассказывал, что в Королевстве Черного Стекла грядет катастрофа. В Чаще Лезвий собралась вражеская рать, затаился страшный недруг повелителей, которым он, Реджи Грэм, преданно служит, — Часового Короля и его супруги, Стеклянной Королевы. И уже совсем скоро этот недруг, Человек с Сотней Ножей, поведет свою армию в атаку, захватит Черный Стеклянный Дворец, разобьет все в дребезги, и страшные смертоносные осколки разлетятся в разные стороны и пронзят бесчисленное количество миров, существующих повсюду во тьме.
Подразумевалось, что именно миры света, миры, в которых встречались колледжи, частные средние школы, бары, Кей-Марты и прочее, — именно они не имели значения, были иллюзиями, просто снами, от которых я, позируя Реджи для портрета, лишь отчасти пробудился.
Пока он говорил, я встал и подошел взглянуть на портрет. Вот он я — в правом нижнем углу, примостился в маленьком круге света возле дровяной печурки. Реджи нарисовал и себя — сидящего за мольбертом и пишущего картину. Переводя взгляд с холста на его лицо и обратно, я не мог не заметить, что он действительно казался ужасно старым, но не иссохшим и слабым, нет, больше похожим на какого-нибудь бессмертного героя из популярного фэнтези, который веками сражается с магами и демонами, закаляясь, становясь все более заскорузлым и невероятно могущественным, эдакий гибрид Гэндальфа и Арагорна с маленькой примесью геймановского Песочного человека. Я рядом с ним на картине выглядел моложе и худее, чем был, казался очень слабым и уязвимым — бросались в глаза копна непослушных каштановых волос, нарочито выделенные круглые очки, тонкий острый подбородок, бледный лоб, широко раскрытые глаза. Теперь-то я понимаю, что не мог спросить его: «Это я или Гарри Поттер?» — потому что тогда книги о Гарри Поттере еще не были изданы.
Я ни о чем не спросил Реджи, просто стоял там и наблюдал, как он выписывает детали в верхнем левом углу — один темный мазок поверх другого, образы, которые я едва мог различить: Король с чуть светящимся циферблатом вместо лица (стрелки на нем показывали без минуты полночь), подле него Стеклянная Королева, черная и блестящая, а на зубцах ее короны, словно звезды, мерцают искорки света; позади них и чуть ниже, в середине картины зловещий Человек с Сотней Ножей (они крепились к двум поясам, напоминавшим патронташ) собирает свои войска в Чаще Лезвий.
На этой картине было много чего еще, но я не могу ни объяснить это, ни описать. Там изображался целый мир, гораздо более реальный для меня тогда, чем полузабытый сон об улицах, школах, барах, универмагах и прочем.
Я понял окончательно и бесповоротно, осознал всем своим существом, что Реджи Грэм всегда был гением из числа тех, кто призван пробуждать нас для настоящего мира, истинного царства, и, поскольку ему это удалось, больше ничто не имеет значения и никогда не будет иметь значения.
Так мне хотелось бы верить. Но помните: это все домыслы и ложь.
Какой я после этого сумасшедший? Может, и сумасшедший, ведь я не сказал: «Эй, Реджи, погоди-ка, это ж ты сам уже совсем слетел с катушек. Втащил меня в это… или врисовал? Врисовал в рисунок (уловили шутку?) — в свой личный психопатический вымышленный мир». Возможно, иные измерения и миры и существуют, но он же не рассчитывал, что я поверю, будто там живут стеклянные люди, встречаются волшебные королевства, чащи с листьями-лезвиями и создания, напоминающие шахматные фигуры, эдакая помесь «Алисы в Стране чудес» и «Властелина Колец» под кислотой и с (как мне скоро предстояло выяснить) существенным садомазохистским подтекстом?
Нет, я просто стоял там, а Реджи все объяснял и объяснял, с такой страстью, так убедительно, что я чувствовал, будто сам тысячу лет прожил в мире Черного Стекла и лишь иногда в неприметном обличье выбирался в мир света, чтобы завербовать нового, не обязательно горбатого помощника (элементы питания не прилагаются).
Но кто знает, разве не может абсолютный гений быть абсолютно сумасшедшим?
В это я не верю. Ни во что это не верю.
Так что это всего лишь предположение: Реджи рассказывал мне все это, а потом оторвался на минуту от портрета, чтобы показать черный стеклянный кинжал (похожий на те обсидиановые ножи, которыми ацтекские священники вырезали сердца жертв) и объяснить, что Человек с Сотней Ножей не всемогущ и не совершенен, пока у него всего девяносто девять ножей и недостает вот этого самого; и вдруг я услышал громкий шум, позади в темном углу амбара что-то громыхнуло, меня схватили со спины, развернули, и я оказался лицом к лицу с помесью гигантского насекомого и голого красного мужчины с поблескивающей кирпично-красной кожей. Многочисленные конечности этого существа хлыстами мелькали в воздухе, так что невооруженным глазом и не уследишь. Мне было больно, я падал, меня резали на куски, а Реджи Грэм вопил:
— Эта тварь явилась за кольцом! Не отдавай кольцо!
Но у меня не было времени думать ни о каких кольцах, я успел лишь сжаться в клубок и повернуться к созданию спиной, чтобы оно не сразу добралось до жизненно важных органов, и существо кромсало мою одежду, плоть и кости.
Снова раздался грохот. Боль не пропала, но теперь я сидел, прислонившись спиной к балке, в луже собственной крови, которая растекалась все шире, а вокруг валялись обломки красного стекла или глины. Передо мной возвышался Реджи, покачивая в руке кувалду. Выглядел он при этом весьма довольным.
— Так и знал, что однажды эта штука пригодится, — сказал он.
— Что это за хренъ такая была? — выговорил я, захлебываясь кровью.
— Человек-скорпион. Вражеский прислужник. Боюсь, там, откуда он явился, в Чаще Лезвий, таких тварей гораздо больше.
— Кажется, сейчас я умру от потери крови.
— Вполне вероятно. Генри, я не хотел, чтобы так получилось. Боюсь, все вышло из-под контроля. Времена действительно отчаянные. Я должен вернуться в родные края, выполнить свой долг перед повелителем и его королевой и, если придется, умереть за них. Прости.
Тут как раз настал подходящий момент закричать: «Реджи Грэм, да ты, на хрен, спятил!» — но я не смог, не смог ему возразить, лишь жалким голосом спросил:
— Так ты просто бросишь меня?
— Нет, конечно нет, — ответил он ласково, на скорую руку перевязал мои раны обрывками моей же одежды и помог подняться.
Своим черным ножом Реджи проделал в воздухе дыру, разрезал тьму — будто бы проделал длинную вертикальную прореху в стенке палатки — и вытолкнул меня туда.
Вот так я очутился посреди поля где-то в округе Ланкастер. Валялся там, раскинув в стороны руки и ноги, уткнувшись лицом в грязный снег. Потом перекатился на спину. Посмотрел вверх на знакомые звезды, немного полежал, уверяясь, что я снова дома, в своем мире, а не в фантазии Реджи Грэма. Рассудок еще не совсем меня покинул, и я понимал, что, скорее всего, тут и погибну: либо истеку кровью, либо замерзну до смерти, а утром, когда тьма уступит место привычному и обыденному, мое тело найдут стервятники или какая-нибудь собака. Если я не хотел этого допустить, нужно было позвать на помощь. Да, там, посреди поля, в кромешной тьме, в невообразимой дали от ближайшего фермерского дома или шоссе, я словно очутился на другой планете или на дне океана. Все мои силы (а я и не знал, что они у меня есть), немыслимые силы — вероятно, от стеклянного кольца, до сих пор лежавшего в кармане, исходила магия, — все они ушли на то, чтобы доползти до невообразимо далекого света и слабеющей рукой стучать в дверь, пока мне не открыли весьма удивленный фермер и его жена.
Какой я после этого сумасшедший? Давайте посмотрим какой.
Следовало многое объяснить. Я же старался избежать объяснений. Разумеется, в больницу, куда меня доставили, приехала полиция. И разумеется, история моя показалась им абсурдной. Оно и понятно. Но я снова и снова отказывался говорить то, что все хотели услышать, и потому сначала следователи, а за ними и психиатры начали терять терпение. Когда зажили раны (более или менее, хотя я больше не мог ходить без трости, у меня было повреждено сухожилие на правой ноге и навсегда остались ужасные шрамы), встал вопрос о том, нужно ли меня удерживать, и если нужно, то где. Я не стал ни на кого заявлять. Никаких суицидальных наклонностей у меня не обнаружили, да и такие ранения нанести самому себе попросту невозможно. Вероятно, главный следователь думал, что я извращенец, угодивший на чересчур отвязную садомазо-вечеринку. Доктора же не знали, что думать. Кто-то проболтался, и мною заинтересовались журналисты из желтой прессы. Я стал последним событием в области похищения инопланетянами. По сравнению с моим случаем пришельцы, устраивающие анальное зондирование, представлялись невинными ягнятами.