чей кожи.
«Оцифровано всего ничего, — сказал он. — Есть еще кто-нибудь?»
Почерпнув смелости из своих заранее подготовленных заметок, я продолжил:
«Зато все есть в печатном виде. Как раз в прошлом месяце вышел двадцать пятый том его «Собрания писем»».
Доктор Мейсон читал что-то на экране, скорее всего письмо, но я знал, что он меня услышал. Я также знал, что он ждет, пока я перейду к главному, поэтому решил отклониться от своих записей и добавил:
«Я бы мог их отсканировать».
И в надежде затаил дыхание.
«Это займет по меньшей мере недели три», — ответил он, бросая взгляд на монитор справа, где компилировалась последняя версия программы. Готовность на тот момент составляла 32 процента.
«Можно привлечь студентов. Тогда и за неделю управимся», — выпалил я на одном дыхании. Сосредоточь доктор Мейсон на мне все свое внимание, мое смятение не осталось бы незамеченным.
Он глянул на меня, слегка прищурив левый глаз. В бледном мерцании монитора игра светотени на его лице придала ему сходство с изображениями на гравюрах.
«Что именно заставило вас остановиться на нем?» — поинтересовался он.
Ответ на этот вопрос был у меня уже готов. Я знал, что Мейсону дела нет до того, почему я считал Лавкрафта самой подходящей кандидатурой. Его интересовала моя оценка неврологических процессов, которые позволили исключить другие варианты. Я бросил взгляд на свои заметки и объяснил:
«С Лавкрафтом я познакомился совсем ребенком благодаря брату. Наши пути тогда еще не разошлись. Лавкрафт возвращает меня в старые добрые времена, и я неплохо разбираюсь в его творчестве. Именно поэтому, по причинам личного характера, мне интересны его письма, и я бы хотел узнать о нем побольше».
Я понимал, это не совсем то, что интересовало доктора Мейсона, но мне все равно хотелось объясниться. Он же просто смотрел на меня, возможно пытаясь понять, что у меня на уме. Пробежав еще одним, последним взглядом по своим запискам, я сказал то, что он хотел услышать:
«Многократность воздействия, в сочетании с базовой человеческой потребностью в разрешении противоречий и хорошим знакомством с данным предметом, склонили меня в пользу решения, которое я уже про себя признал лучшим, одновременно исключив из рассмотрения другие варианты равного или более выдающегося достоинства. Вдобавок Лавкрафт писал о чудовищах, а это круто».
Уголки его губ слегка растянулись в полуулыбке, а в глазах вспыхнул огонек.
«Крутизна — весомый фактор», — заметил он и одобрительно кивнул.
Его почти незаметная улыбка отразилась в моих глазах и, скользнув ниже, переродилась в широкую ухмылку уже на моем лице.
«Я зайду в систему межбиблиотечного абонемента и размещу соответствующие заявки», — объявил я с таким видом, будто этого еще не сделал, и, закрыв ноутбук, молча выскользнул из кабинета.
— А через месяц вы приступили к работе. Вы помните свой первый успешный сеанс тестирования?
— Да.
Помню голос доктора Мейсона по селектору в испытательной лаборатории. Я сидел в кресле оператора и жаловался, что слова сменяются чересчур быстро. Он посоветовал мне расслабиться и не пытаться угадать, какое из них будет следующим. Слова замелькали все быстрее, пока я окончательно не потерял всякую возможность думать наперед. Сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
Единственным источником света в комнате служил расположенный прямо передо мной тридцатидюймовый экран, на серовато-белом фоне которого с головокружительной скоростью сменялись слова, набранные крупным жирным шрифтом Times New Roman. Я начал быстро считывать текст с экрана: «ЯЗЫК ЛЕКСИКА ИДЕИ ОБРАЗЫ ВСЕ ПОДЧИНИЛОСЬ ОДНОЙ ДОВЛЕЮЩЕЙ ЦЕЛИ МЫСЛЕННО ВЕРНУТЬСЯ В МИР ЗАВИТЫХ ПАРИКОВ И ДОЛГИХ SS КОТОРЫЙ ПО НЕКОЙ СТРАННОЙ ПРИЧИНЕ КАЗАЛСЯ МНЕ СОВЕРШЕННО НОРМАЛЬНЫМ».
«Я полагаю, удвоенная SS просто обозначает множественное число, шипеть тут ни к чему».
Не сообразив, что это за непонятное слово, я просто протянул свистящий звук подольше — «эсссс».
«Прошу прощения, — извинился я, стараясь моргать почаще, чтобы увлажнить глаза. — Тут еще и пунктуации никакой нет. Это, видимо, меня с толку и сбивает».
«В версии 3.8 будет отмечена и пунктуация, и интонация, и все остальное. Подача у вас пока хромает. Не хватает естественности».
«Еще не привык», — ответил я, стараясь не звучать так, будто оправдываюсь. Мне не хотелось, чтобы Кэрри или Джин оказались в этом кресле. И я понимал, что с доктора Мейсона станется в одну секунду заменить меня на более подходящую, по его мнению, кандидатуру. Готовился я в одиночку, своими рабочими заметками и дневниковыми записями с другими делиться перестал: они могли позаимствовать хитрые приемчики, которыми я овладел в совершенстве, и занять мое место первого оператора.
«Мне просто нужно больше тренироваться», — добавил я.
Тридцать-сорок секунд из аппаратной не доносилось ни звука. Я живо представил, как доктор Мейсон обдумывает ситуацию.
«Мисс Томас и мистер Келлер тоже неплохо разбираются в текущей версии программы. Рано или поздно нам, конечно, придется разработать систему подготовки, которая позволит вводить в процесс новых носителей, но сейчас на это время тратить не стоит. — Решая мою судьбу, он, по своему обыкновению, размышлял вслух. Помолчав немного, добавил: — Попробуйте-ка еще разок».
«Слава богу», — прошептал я про себя и откинулся в кресле, снова оказавшись в паутине проводов, которые соединяли приклеенные к моей голове, груди и правой руке датчики с контрольными устройствами, ответственными за биоуправление и физический мониторинг. Пережитое напряжение было нешуточным, и я проделал несколько дыхательных упражнений, чтобы расслабить тело и очистить ум от посторонних мыслей.
«Сразу перейдем к вопросам и ответам, — донеслось по селектору распоряжение доктора Мейсона. — Начнем с автобиографии, вопросы из части А».
Я мог с легкостью представить доктора Мейсона и Джин сидящими у селектора в аппаратной. Страшный беспорядок, царивший там, должно быть, сводил доктора Мейсона с ума, хоть он в этом ни разу не признался. После того как я выложил фото комнаты в «Фейсбуке», мой друг Джейкоб сравнил ее с «кибер-осьминогом», что было своего рода отсылкой одновременно и на Ктулху, и на сериал «Семейка Брейди»{255}. Под столом царила неразбериха из системных блоков со снятыми боковыми панелями, информационных кабелей, удлинителей и стоечных систем хранения данных. Оказалось, что гораздо дешевле использовать отдельный компьютер для каждой единицы мониторингового оборудования, а еще ведь нужна была аппаратура для резервирования, да и для контроля — всего устройств набралось с дюжину. Весь этот поток информации выводился на шесть экранов, расположенных на рабочей панели, четыре из которых использовались по большей мере для отслеживания состояния мониторингового оборудования, регистрирующего всю совокупность изменений показателей моей мозговой активности; в такт с тем, как мои нейроны реагировали на раздражители, различные участки на экранах меняли цвет от бледно-серого до ярко-синего. Остальные мониторы были оснащены интерфейсом для взаимодействия с «призраком» — непрерывно изменяющейся информационной панелью, которая обеспечивала связь между письмами Лавкрафта и моим сознанием. Звучит серьезно, но вся эта конструкция была не мудренее дешевенького ноутбука в сравнении с одиннадцатью суперкомпьютерами IBM, находящимися двумя этажами ниже, они-то и обеспечивали обработку текстов нашего мистера Лафкрафта.
«Начинаем», — объявил по селектору доктор Мейсон. Я открыл глаза: передо мной экран, в ушах — голос из динамиков. «Расскажите-ка мне об одном из своих самых любимых детских воспоминаний».
Несколько миллисекунд спустя передо мной встал выбор: можно было сказать пару вырванных их контекста слов о матери Лавкрафта, в которых не сквозило ни особой нежности, ни грусти, но был и второй вариант, и он мне показался просто идеальным. Я начал читать вслух: «Когда я был совсем маленьким, мое королевство располагалось прямо рядом с местом, где я родился, в доме 454 по Энджелл-стрит. Когда мне было года четыре-пять, наш кучер построил для меня, и только для меня, просторный летний домик. Все его великолепие принадлежало исключительно мне, и я мог заниматься там всем, что душе угодно!» Конец предложения я произнес с подъемом, передавая не поблекший в памяти детский восторг. Голос был определенно мой, но одновременно будто и чужой и все еще звучал неестественно, однако ритм языка мне поймать удалось.
Впрочем, предаваться сомнениям было некогда: доктор Мейсон уже задавал мне следующий вопрос: «Расскажите еще о чем-нибудь, что приносит вам радость». Я удивился такой просьбе. Для того чтобы работать с концептами, а не просто вычленять факты, требовался настолько глубинный уровень контекстуального анализа, какой с трудом смогло бы «вытянуть» наше программное обеспечение.
На этот раз слова нашлись чуть быстрее. Доктор Мейсон без предупреждения ускорил темп, так что у меня оставалась лишь секунда на выбор из вариантов, предлагаемых Лавкрафтом. Сейчас это показалось парой пустяков.
«Я люблю котят, благослови, Господи, их крохотные усики, и мне плевать, за кем из нас главенство, за ними или нами! Они страсть какие миленькие — это все, что мы знаем и что нам положено знать!»
По правде говоря, у меня сильная аллергия на кошек, однако слова лились из моего рта быстрее, чем я мог ухватить их смысл. Вся эта слащавость мне, честное слово, несколько претила, но малейшее неудобство сглаживалось тем воодушевлением, которое я ощущал, растворяясь в процессе передачи мыслей ушедшего в иной мир человека.
«А как насчет отрицательных эмоций? Что вас расстраивает?»
На экране вспыхнули новые слова. Я пробежал глазами варианты, сосредоточившись на ключевой лексике. Снова выбор оказался легче легкого. Один из ответов, довольно забавный, касался прилюдного поедания джентльменами бананов, но то, что вылетело у меня вместо него изо рта, прозвучало, судя по всему, куда более прямолинейно. «Что до этих расплывчатых рассуждений на тему американских расистских настроений — так все это просто бред собачий!»