Перевод С. Лихачевой
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПИСЬМА, РАССКАЗАННАЯ ДЖЕЙСОНОМ В. БРОКОМДж. В. Брок
Произведения писателя и художника Джейсона В. Брока публиковались в сборниках «Разделочные ножи и число жертв» (Butcher Knives & Body Counts), «Животный магнетизм» (Animal Magnetism), «Каллиопа» (Calliope), «Как вода для кварков» (Like Water for Quarks), «Эфирные рассказы» (Ethereal Tales), «Темная вселенная» (Dark Universe) (комиксы), «Бегство Логана: последний день» (Logan’s Run: Last Day) (комиксы), в «Сувенирной книге» для Comic-Con в Сан-Диего (San Diego Comic-Con’s Souvenir Book), в журнале «Фангория» (Fangoria) и многих других изданиях. Он является арт-директором и ведущим редактором журнала «Темные открытия» (Dark Discoveries) и соредактором (совместно с Уильямом Ф. Ноланом) антологии «Кровавый рубеж» (The Bleeding Edge, 2010). Брок выступил создателем документальных фильмов «Чарльз Бомонт: Короткая жизнь волшебного человека из «Сумеречной зоны»» (Charles Beaumont: The Short Life of Twilight Zone’s Magic Man), «Хроники Акермонстра» (The AckerMonster Chronicles) и «Образ, отражение, тень: Художники фантастического» (Image, Reflection, Shadow: Artists of the Fantastic). Он живет в Портленде, штат Орегон, любит свою жену Санни, рептилий/амфибий и веганство/вегетарианство.
Когда редактор попросил меня написать что-нибудь для этой антологии (той самой, что вы сейчас держите в руках), я знал, что мне придется здорово потрудиться. Началась бурная переписка: когда книга должна выйти? кто издатель? заявлена ли тема? есть ли ограничения по объему? — и т. д.
Редактор, как обычно, был вежлив, ответствен и немногословен. Да, чуть не забыл: еще и педантичен. Как бы то ни было, стоило мне хорошенько все обдумать, и я совершенно отчетливо понял: мне нечего ему предложить! Ну и незадача! Мне действительно хотелось поучаствовать в создании этой книги, но я ума не мог приложить, о чем писать.
Последовали недели, наполненные душевными муками, неудачными вступлениями, приступами раздражительности и чувством тревоги. Срок сдачи неумолимо близился, и я вернулся к привычному сценарию — моей стратегии выживания в такие времена:
1. Просмотрел все свои заметки и записные книжки в надежде наткнуться на перспективную задумку, которую нужно было бы лишь немного доработать (сомнительная затея, доложу я вам).
2. Казнил себя за леность (хотя был полностью занят другим делом, о нем расскажу чуть позже).
3. Слушал громкую музыку (моя обычная, пусть и вредная, привычка).
4. Не ложился допоздна, мучаясь бессонницей (еще одна привычка, от которой я не могу избавиться).
Наконец, несколькими месяцами позже, когда оставалась всего пара недель до сдачи рукописи, я поинтересовался у моего (чрезвычайно терпеливого) редактора, не примет ли он работу в научно-документальном жанре, и в ответ получил: «Конечно! Только поторопитесь». Мне тут же полегчало — у меня как раз была задумка, над которой я корпел уже довольно давно, но не был уверен, во что она выльется. Я надеялся, что статья подойдет, поскольку чувствовал немалую вину за то, что часами возился с ней, наводил справки, рыская по разным библиотекам, книжным магазинам и интернет-ресурсам, вместо того чтобы работать над рассказом для антологии, за который я должен был взяться несколько месяцев тому назад.
Краткое пояснение: занимаясь исследованием в рамках проекта, не имеющего отношения к данной теме, я наткнулся на старую копию классического труда Жоржа Батая[42] «Histoire de l’oeil»[43] в «Городе книг Пауэлла»[44] в Портленде, штат Орегон. Когда я перебирал пальцами крошащиеся страницы книги, из нее что-то вылетело и спланировало на пол — письмо. Все в пятнах, истрепанное и пожелтевшее от времени, оно было плотно сложено. Я поднял его. То, что я прочитал, наполнило меня удивительным беспокойством; с трудом разбирая затейливый, убористый почерк, я утратил всякий интерес к сочинению Батая и, хоть и понимал, что поступаю некрасиво, не смог удержаться и оставил письмо себе.
Ниже излагается содержание этого странного послания; примечания были составлены мной на основе изысканий, которые, как я уже отметил, заняли больше полугода и отвлекали меня от других дел, все сильнее завладевая моим временем и вниманием.
Дорогая моя[45].
К тому времени как ты прочтешь это, меня[46] уже не будет в живых; скорее всего, и тебе останется недолго[47]. Ввиду этого, перед самой смертью, я хотел бы вернуться к вопросу, который ты мне как-то задала, а я на него так и не ответил…
Помнишь, ты спросила, было ли в моей жизни событие, которое совершенно вывело меня из равновесия? Я еще посмеялся над самой идеей чего-то подобного и заявил, что далек от таких банальностей; на самом деле мне не хотелось воскрешать его в памяти. Но я забегаю вперед: позволь мне, так сказать, начать с азов…
Это произошло около восьми лет назад[48]. Стоял ничем не примечательный унылый осенний полдень, и я прогуливался по старому Еврейскому торговому кварталу[49], когда вдруг увидел его. Меня только от одного воспоминания в дрожь бросает! Как бы то ни было, переходя улицу, я поднял глаза и уперся взглядом прямо в этот ужасный предмет, красующийся — вот уж верх непристойности! — в витрине торговца старинными книгами и антикварными редкостями[50].
Хотя я уже много месяцев чувствовал недомогание — меня то и дело лихорадило[51], и мой лечащий врач советовал избегать лишних волнений, — я спешно пересек бульвар и прижал ладони к холодному стеклу витрины.
Меня обуял ужас оттого, что жизнь вокруг продолжалась, как если бы на свете не было ничего более естественного. Внимание мое сузилось до предела и сейчас было сосредоточено на этой самой секунде, на этом мгновении, пронизанном отвращением и осознанием, которые пробудила эта вещица. Небо на миг помрачнело. На меня накатила дурнота, в желудке неприятно засосало. Я оторвался от витрины. В этот момент мне показалось, будто из мира исчезли все краски, а холодный воздух стал спертым, словно дыхание великана. Тут какой-то налетевший на меня прохожий выругался и тем самым вернул меня к реальности. Я вытер проступивший на лице пот, поправил галстук и решил зайти в лавку.
Перешагнув узорчатый порог под невыносимо громкое для моих обостренных чувств звяканье старинного дверного колокольчика, я оказался внутри, где затхлая атмосфера сочеталась с нешуточным — даже по сравнению с промозглой поздней осенью снаружи — холодом. Внутри у меня все заледенело: колючий воздух здесь казался живым, и куда бы я ни посмотрел, взгляд мой наталкивался на что-то неописуемо омерзительное. Из каждого уголка этой на удивление просторной лавки выглядывали жуткие гравюры и сумрачные портреты, а тускло освещенный торговый зал, казалось, едва мог вместить все objets d’art, которые владелец насобирал за многие годы. Отовсюду так несло гнилью старой мебели и еще более старых книг, что у меня защипало в носу. Я окинул взором бутыли с хранящимися в мутной зеленой жидкости эмбрионами-уродцами, обтянутые шершавой кожей засушенные головы с пустыми глазами, разноцветные куклы вуду с Карибских островов, диковинные кожаные фолианты, видимо с арабского[52] Востока, корешки которых были украшены надписями на санскрите…
Когда мой взгляд вновь обратился к витрине, на которую я глазел всего минуту назад, за спиной с ужасающей бесповоротностью захлопнулась тяжелая дверь, и я ощутил, как горло у меня сжалось. Напрасно я во все это ввязался. Я уже было решил развернуться, уйти прочь и попытаться забыть об этой безумной кунсткамере, но не успел…
— Mon Dieu![53] Вы вернулись, как я погляжу, — раздался голос владельца лавки откуда-то из глубины комнаты.
В последнее время я испытывал серьезные приступы дежавю; и по мере того как хозяин, сутулый, весь покрытый морщинами, шаркая, подходил ко мне все ближе, неприятное чувство в очередной раз накрыло меня мощной, вызвавшей головокружение волной.
— Au contraire, Monsieur[54]. Я совершенно уверен, что не имел еще удовольствия посетить ваше славное заведение… Может, это был мой брат-близнец?
Моя неуклюжая попытка пошутить была встречена непроницаемым молчанием старика, который стоял теперь прямо передо мной, опираясь на узловатую деревянную трость, увенчанную набалдашником в виде серебряного черепа, задумчиво поглаживал белую бороду и внимательно рассматривал меня, прищурив пронзительно-голубые глаза за толстыми очками в проволочной оправе. Выждав немного, он расправил покрытые шалью плечи и сверкнул улыбкой.
— Oui, довольно занятный двойник. Чем могу служить? — Старик помолчал, затем наклонился вперед и с заговорщицким взглядом поверх очков тихо, но внятно продолжил: — Позвольте выдвинуть предположение — вещица в витрине, угадал?
На мгновение мне показалось, что мир крутнулся вокруг своей оси. Я еще раз оглядел тесное помещение, заполненное укутанными пылью диковинками и редкостями со всех концов света, масками из неизведанных уголков Африки, амулетами племен каннибалов из Папуа — Новой Гвинеи, магическими побрякушками дикарей Южной Америки и азиатских фанатиков.