Полна душа твоя всегда
Одних прекрасных ощущений,
Ты бурных чувств моих чужда,
Чужда моих суровых мнений.
Прощаешь ты врагам своим, —
Я не знаком с сим чувством нежным
И оскорбителям моим
Плачу отмщеньем неизбежным.
Причина расхождения — не измена возлюбленной, не охлаждение к ней героя, а различие их взглядов на мир, то, что женщина «чужда» устремлениям возлюбленного. Рылеев предъявляет совершенно иные требования к любимой женщине. Вероятно, общность целей могла бы стать залогом прочной и счастливой любви. Отсутствие этой общности не отменяет любовь, но вносит в нее противоречия и страдания.
Сплетение в стихах интимнейших чувств с политическими страстями говорит о смелости и новаторстве Рылеева-лирика. Изображение сложности и противоречивости душевного состояния героя показывает, что психологизм, рефлексия, свойственные позднему романтизму, не минули и декабристской поэзии (ср. элегии Кюхельбекера 20-х годов или стихотворение В. Ф. Раевского «К моей спящей»). И все-таки в поэзии декабристов, и прежде всего в творчестве Рылеева, акцент делается не на борьбе противоречий, из которых нет выхода, а на изображении того пути, по которому следует идти.
Особое место в поэтическом наследии Рылеева занимают его агитационные песни, написанные им совместно с А. А. Бестужевым. Свое вступление в Северное общество Рылеев ознаменовал тем, что осенью 1823 года на одном из заседаний тайного общества предложил воздействовать на общественное мнение распространением свободолюбивых и противоправительственных песен. И подобные песни Рылеев стал сочинять сам.
Сатирические и «подблюдные» песни Рылеева и А. А. Бестужева следует рассматривать как наиболее яркое проявление декабристской потаенной поэзии, отмеченное печатью народности. Не следует забывать, что песни эти писались с оглядкой на восстание Семеновского полка.
Об агитационных песнях существует большая литература (работы М. А. Брискмана, Ю. Г. Оксмана, А. Г. Цейтлина и других). Выяснено, что песни неоднородны как по своему политическому содержанию, так и по степени приближенности их к фольклору, ориентация на который вообще несомненна. Агитационные песни, как правило, или имитируют народные («подблюдные») песни или сочинены «на голос» популярных романсов.
Некоторые из сатирических декабристских песен не рассчитывались на широкую агитацию. Такова песня «Ах, где те острова...», в которой множество собственных имен и намеков, понятных лишь в узком кругу людей.
Особо следует выделить песни Рылеева и Бестужева, созданные для распространения в народе. Это песни «Царь наш — немец русский...», «Уж как шел кузнец...» и «Ах, тошно мне...». Здесь размышления об исторической роли народа, политическая революционность, литературная установка на фольклор и стихийный демократизм «левых» декабристов сливаются воедино, особенно в последней из названных песен.
Песня «Царь наш немец русский...» предназначалась для солдат и написана как бы от их лица. Подобно другим агитационным песням, она дошла до нас в разных вариантах, более кратких и более пространных, с целым рядом подробностей. Однако подробности эти в основном частного характера («Волконский баба Начальником штаба. А другая баба Губернатор в Або. А Потапов дурный Генерал дежурный»), интересные лишь для посвященных. В песне использованы типично фольклорные приемы (песенные повторы, интонации), однако лексика ее не выдержана в народном духе и встречаются слова, не соответствующие солдатской речи («комплименты», «просвещенье»).
Песню «Уж как шел кузнец...» следует выделить особо. В ней царь, назван тираном и подлецом, достойным смерти. Оружие мщения — мужицкий нож, взятый из народно-разбойничьих песен. Вместе с царем казни достойны князья и вельможи, попы и святоши. Носителем социального мщения выступает кузнец.
Появление песни «Уж как шел кузнец...» следует поставить в прямую связь с дискуссией в Северном обществе о цареубийстве, она во многом предваряет эту дискуссию, а может быть, является ее отзвуком.
Отклонив анархический план Якубовича «разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабеж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу», [1] Рылеев и Бестужев отвергли и его предложение цареубийства из личной мести (Якубович лично ненавидел Александра I, но отказался от плана цареубийства, когда к власти пришел Николай). Однако мысль о цареубийстве как необходимом акте политической борьбы не вызывала сопротивления Рылеева.
В отличие от Никиты Муравьева, Рылеев и Александр Бестужев были сторонниками самых решительных методов борьбы, и сама идея цареубийства их горячо волновала. Когда в ноябре 1825 года, в связи с первой присягой Константину, обсуждался план дальнейших действий, Рылеев был за то, чтобы пойти на крайние меры. «Предполагалось, — говорил Каховский на следствии, — в первых днях по известии о кончине императора, если цесаревич не откажется от престола или если здесь не успеют, то истребить царствующую фамилию в Москве в день коронации; сие тоже говорил Рылеев, а барон Штейнгель сказал: лучше перед тем днем захватить их всех у всеночной в церкве Спаса за Золотой решеткой. Рылеев подхватил: „Славно! Опять народ закричит: любо! любо!..“». [1] На заседании тайного общества Рылеев говорил о цареубийстве словами, очень близкими песне «Уж как шел кузнец...»:
А молитву сотворя —
Третий нож на царя.
Слава!
Понятно, что под песней «Уж как шел кузнец...» не могли подписаться умеренно настроенные декабристы вроде Никиты Муравьева и тем более Федора Глинки.
В. И. Штейнгель в своих показаниях довольно точно воспроизвел борьбу внутри Северного общества, которая продолжалась до самого 14 декабря: «Начались частые приезды к г. Рылееву и рассуждения. Я заметил, что Александр Бестужев и Каховский, которого в это только время узнал, были пламенными террористами. Помнится мне, что именно 12-го числа, пришед к Рылееву, я застал Каховского с Николаем Бестужевым, говорящих у окошка, и первый сказал: „С этими филантропами ничего не сделаешь; тут просто надобно резать, да и только...“». [2]
В песне «Уж как шел кузнец...» больше всего ощущается связь с фольклором. Она тоже известна в нескольких вариантах, которые все имитируют песни «подблюдные». В песне Рылеева и Бестужева сохранен фольклорный припев-повтор «Слава!», использованы и такие фольклорные приемы, как троекратность («три ножа») и последовательное усиление мотива («Первый нож На бояр, на вельмож... Второй нож На попов, на святош... Третий нож На царя»).
Иначе проявилась народность в песне «Ах, тошно мне...». Тут перед нами случай, когда поэты-декабристы идеологически преодолевают расстояние между собою и народом, столь фатальное для всего их движения.
Эта песня — пример наибольшего сближения декабристской поэзии с народом, с народной поэзией по существу, в широком идейно-политическом смысле. Именно народ подсказал поэтам-декабристам эту песню, в народном творчестве следует искать ее основной источник. В солдатской прокламации 1820 года о судебном беззаконии было сказано: «В судебных местах нимало нет правосудия для бедняка. Законы выданы для грабежа судейского, а не для соблюдения правосудия». [1] В песне Рылеева и Бестужева о тех же судебных местах говорится почти языком солдатской прокламации:
А уж правды нигде
Не ищи, мужик, в суде:
Без синюхи
Судьи глухи,
Без вины ты виноват.
Здесь нет стилизации под фольклорную песню, да и написана она «на голос» популярного сентиментального романса Нелединского-Мелецкого. Но, звучащая от лица крестьян, песня эта правдиво и разносторонне рисует народную жизнь «изнутри», изображенную самими крестьянами. И эта народная точка зрения выражена в песне удивительно точно. Народ здесь не идеализирован, он лишен того романтического ореола, которым окружался со времен «Записок русского офицера» Ф. Глинки во всех декабристских произведениях. Народ показан угнетенным, но не сломленным, полным юмора и здравого смысла. Жизнь его показана конкретно, но без излишних деталей, мельчащих картину. Крепостное право («людями, как скотами, долго ль будут торговать?»), барщина, взяточничество судейских, солдатчина, государственные налоги («То дороги, то налоги разорили нас вконец»), засилье кабаков, попы-мироеды — кажется, ни одна существенная сторона народной жизни не оставлена без внимания. И авторы смотрят на эту жизнь не «сверху», из Петербурга, а «снизу», из крепостной деревни. Для них «баре с земским судом и с приходским попом» — высшее начальство и вершители их судьбы.
В песне «Ах, тошно мне...» отсутствуют интонации и фразеология лирических и исторических народных песен, нет ни отрицательных сравнений, ни параллелизмов, ни постоянных эпитетов. А между тем народный характер песни очевиден. Это достигается и языком песни, в котором широко использована простонародная лексика (причем авторы тактично избежали нарочитых просторечий и вульгаризмов), меткие народные выражения, поговорки («По две шкуры с нас дерут: Мы посеем, они жнут», «Без синюхи судьи глухи, Без вины ты виноват» и т. п.). Они придают описаниям ужасов народной жизни некоторый юмористический оттенок. Эта способность народа подсмеиваться над своими угнетателями, стоять выше их больше всего говорит о жизнеспособности народа, о сохранении им чувства собственного достоинства. И хотя в песне не содержится призывов к восстанию, уничтожению царя и вельмож, как в других агитационных песнях, конец ее звучит очень смело, намекая на многое. Вся последняя строфа составлена из народных пословиц и поговорок: