н», «свобода», «древние права граждан» звучали совершенно злободневно. Сборник «Думы» можно считать одним из замечательных достижений декабристской поэзии, созданной в период между ликвидацией Союза благоденствия и организацией Северного общества. Здесь полностью сказался патриотизм и свободолюбие Рылеева, однако «Думы» не являются отражением высшей фазы его революционности: здесь нет Рылеева-республиканца.
Думы еще до выхода их отдельной книгой были одобрительно встречены современниками. П. А. Вяземский писал 23 января 1823 года Рылееву и Бестужеву: «С живым удовольствием читаю я думы, которые постоянно обращали на себя и прежде мое внимание. Они носят на себе печать отличительную, столь необыкновенную посреди пошлых и одноличных или часто безличных стихотворений наших». [1] Думы вызвали положительную оценку Ф. В. Булгарина в «Северном архиве» (1823), Н. И. Греча в «Сыне Отечества» (1823), А. А. Бестужева в «Полярной звезде» (1823), П. А. Вяземского в «Новостях литературы» (1823) и ряд других отзывов. Думы стали предметом литературных споров, их ждали, о них спрашивали. Выход их в 1825 году отдельной книгой также вызвал поток отзывов, как печатных, так и заключенных в частной переписке тех лет.
Известно, что среди подавляющего большинства положительных или даже восторженных отзывов современников резко выделяется очень скептическое мнение Пушкина. Это вполне объяснимо. Для большинства образованных читателей «Думы» явились как раз тем, чего ждали от литературы: они удовлетворяли интерес к национальной теме, к истории, к героической, гражданской идее. Они были возвышенны и чувствительны, в них сказывался романтический колорит исключительных характеров и обстоятельств. Но историзм и народность «Дум», скорее декларированные, чем осуществленные, не отвечали художественным устремлениям Пушкина, который преодолел уже романтический историзм. Его не устраивало невнимание Рылеева к точности живописания («...у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал — вот что меня огорчило...» [2]) и анахронизмы «Дум» («...герб российский на вратах византийских — во время Олега герба русского не было — а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Зап<адную> и Вост<очную> — у нас же он ничего не значит» [1]. Но больше всего Пушкина не удовлетворяло неумение Рылеева постичь дух изображаемой эпохи и показать свойственные каждой эпохе различные характеры действующих лиц. В мае 1825 года Пушкин писал Рылееву, что его думы «слабы изображением и изложением. Все они на один покрой. Составлены из общих мест (loci topici): описание места действия, речь героя — и нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен». [2]
Рылеев, которому еще раньше были известны критические замечания Пушкина, писал ему в марте 1825 года: «Знаю, что ты не жалуешь мои думы, несмотря на то, я просил Пущина и их переслать тебе. Чувствую сам, что некоторые так слабы, что не следовало бы их и печатать в полном собрании. Но зато убежден душевно, что Ермак, Матвеев, Волынский, Годунов и им подобные хороши и могут быть полезны не для одних детей». [3] Спор о думах состоялся в начале 1825 года. Пушкин в ту пору окончательно утвердился на позициях строгого историзма. «Думы Рылеева и целят, а все невпопад», [4] — писал Пушкин В. А. Жуковскому в конце апреля 1825 года. «Невпопад» в том смысле, что поэзия расходится с историей: Рылееву не хватает объективности, он пытается «уломать» историю в заранее изготовленную схему гражданских понятий.
Проблема рылеевского историзма не есть проблема правдивости, верности исторических лиц. Рылеев смело вкладывал свои лозунги и свои собственные мысли в уста героев. Однако было бы ошибкой считать, что в своих думах Рылеев умышленно искажал историю. Он обращался к истории прошлого, к отечественным преданиям и летописям, и все это делал для того, чтобы найти доступ к чувству многих, всей нации, и выдать идеалы, за которые декабристы боролись, за идеалы общенародные, завещанные предками. Священный авторитет праотцев, на которых должны были все равняться, Рылееву был дорог еще и потому, что вопрос шел не об отдельном человеке, а о народе-нации, о родной стране. Поэт создает некое собирательное лицо, заменяющее собой отдельные личности и нацию в целом.
Это происходило потому, что Рылееву, как и большинству наследников просветительских идей, был свойствен метафизический подход к истории. Человеческая личность, национальный характер представлялись им вечными и неизменными, с чем, как говорилось, Пушкин уже не был согласен.
Однако Пушкин, внимательный читатель «Дум», заметил, что, работая над ними, Рылеев не оставался на одном месте. Последние (по времени написания) думы «Иван Сусанин» и «Петр Великий в Острогожске» он отметил как удачные исключения. [1] В письме к Вяземскому от 4 ноября 1823 года Пушкин заметил: «Первые думы Ламартина в своем роде едва ли не лучше «Дум» Рылеева; последние прочел я недавно и еще не опомнился — так он вдруг вырос». [2]
Работая над думами в течение 1821—1823 годов, Рылеев менялся как поэт. В последних его думах появляется более пристальное внимание к фону, который в думе «Петр Великий в Острогожске» обрисован не схематично, а конкретно и самобытно, с подлинным знанием местности.
В «Иване Сусанине» правдивое изображение крестьянского быта, сосредоточенность на событиях и поступках героя (а не декларативный монолог, как в более ранних думах) делают образ костромского крестьянина живым и убедительным. И все же жанр думы — в том виде, как он сложился у Рылеева, — не давал возможности развернуть в нем этнографические или исторические описания. Заключительные строфы «Петра Великого в Острогожске», так понравившиеся Пушкину, собственно уже выводили произведение за пределы этого жанра, отличительную особенность которого составлял героический пафос.
Издавая «Думы» в 1825 году отдельной книгой, Рылеев почти ничего в них не изменил. Творчески он уже перерос их настолько, что не мог возвращаться к работе над ними. Но вместе с тем считал их полезными и нужными для читателя. Его взгляд на литературу как на общественно значимое явление, упор на ее воспитательную роль оставался неизменным. Рылеев только сопроводил свои «Думы» предисловием и историческим комментарием, в большей части написанным П. М. Строевым, отчасти самим поэтом.
Сохранилось две редакции предисловия Рылеева к «Думам». Более ранняя редакция (1823 или начало 1824 года) подчеркивает просветительский пафос всего сборника. Судя по этому предисловию, «Думы» предназначались для простого народа, а целью автора было «пролить в народ наш хоть каплю света». Резкие выпады против деспотизма и тиранов — врагов просвещения («...один деспотизм боится просвещения, ибо знает, что лучшая подпора его — невежество... Невежество народов — мать и дочь деспотизма...») — показывают, что предисловие это создавалось поэтом, который видел в поэзии средство борьбы с деспотизмом. Однако понимая, что такое предисловие цензура не пропустит, Рылеев создал другую его редакцию, в которой отбросил все рассуждения о деспотизме и просвещении, сократил большую часть ссылок на Ю. Немцевича и высказал очень примечательные соображения о фольклорных истоках своих дум. «Дума, старинное наследие от южных братьев наших, наше русское, родное изобретение. Поляки заняли ее от нас. Еще до сих пор украинцы поют думы о героях своих: Дорошенке, Нечае, Сагайдачном, Палее, и самому Мазепе приписывается сочинение одной из них... Соглашая заунывный голос и телодвижения со словами, народ русский иногда сопровождает пение оных печальными звуками свирели».
Это указание в предисловии 1824 года на связь с фольклором, никак до того не отразившуюся в самих думах, говорит о новом сдвиге в творчестве Рылеева, когда он, подобно другим романтикам, вплотную подошел к проблеме народности литературы и с этих позиций обратился к фольклору. Интерес к этнографии, историческому колориту, народному быту, слабо ощутимый в поздних думах, очень заметен в последующем творчестве поэта. Предисловие к «Думам» отражает, таким образом, позиции Рылеева не в период создания дум, а уже в период его работы над историческими поэмами.
Надо полагать, сам Рылеев, уже неудовлетворенный историзмом своих дум, решил дополнить их историческим комментарием. Написанные в большинстве своем точным прозаическим языком, содержащие даты, ссылки на летописи, значительный фактический материал, отсутствующий в думах, эти исторические справки иногда расходились с художественными текстами в трактовке поведения исторических героев и их оценке (см., например, думы «Глинский», «Курбский»), Но свой усилившийся интерес к историческим подробностям Рылеев уже реализовал в произведениях других жанров. Он шел к эпосу и драме.
1823 год — год окончания «Дум» и начала работы над поэмой «Войнаровский» — знаменует наступление нового периода творчества Рылеева. В этом же году он вступает в тайное общество, что определяет дальнейшее направление его творчества.
В первой половине 1823 года И. И. Пущин принимает Рылеева в Северное общество в качестве «убежденного», то есть члена так называемого «верхнего круга». Отсюда можно заключить, что по своим политическим взглядам Рылеев был готов к вступлению сразу в «верхний круг».