итической поэзией.
Лексика «Гражданина» вызывает ряд исторических ассоциаций. Говоря о том, что его современники — это «племя переродившихся славян», Рылеев вводит очень важную для него тему русского прошлого. Образ славянина как носителя героических и патриотических чувств постоянно присутствует в декабристской поэзии. Для Рылеева славянин не просто предок. Это тоже своеобразное слово-сигнал, влекущее за собой представление о национальной доблести, мужестве, суровой простоте нравов, свободолюбии. (Так тема прошлого раскрывается в «новгородских» образах В. Раевского и Кюхельбекера, в думах самого Рылеева, в стихотворениях Н. М. Языкова и В. Н. Григорьева.) Молодые люди — «переродившиеся славяне», эти слова должны были многое сказать читателю. Имена Брута и Риэги также были именами-сигналами. Первое отсылало к античной истории, к теме древних республик и тираноборстза, со вторым связана была злободневная в 20-е годы тема испанского восстания. Поставленные в последней строке стихотворения, имена эти особенно запоминались и воспринимались как боевой призыв.
Если тема Гражданина дана в высоком стилистическом ключе, то тема «хладных юношей» стилистически ей противопоставлена. «Нега», «сладострастье», «праздность» — слова, ассоциирующиеся с темами интимной лирики. Ими насыщает Рылеев характеристику «юношей». В первой строфе — «изнеженное племя», во второй — «объятья сладострастья» и «постыдная праздность» (интересно, что первоначально в автографе было: «беспечная праздность», но Рылеев заменил традиционный эпитет своим резко оценочным определением — он судит праздность с позиций гражданских); в последней строфе — «объятья праздной неги», где эти слова нагнетаются. «Сладострастье», «нега» и «праздность» приводят к страшному греху — к «хладности». Повторение эпитета «хладный» в третьей строфе («Пусть с хладною душой бросают хладный взор») [1] концентрирует внимание читателя именно на этой особенности молодого поколения. Борьбе с «хладностью», то есть с современной эгоистической моралью, поэт-декабрист придает столь же важное значение, как некогда обличению тиранов и временщиков.
Можно сказать, что основное противоречие, раскрытое Рылеевым в стихотворении, — противоречие между объективным ходом времени и заблуждениями людей, этого объективного хода истории не понимающих. «Роковое время» — образ, возникающий уже в первом стихе, — развит в последующих строфах стихотворения: «народ, восстав», будет искать «свободных прав» в «бурном мятеже», то есть настанет время неизбежного народного возмущения. Гражданин понимает, куда направлен ход событий, он с историей заодно. Иным будет удел тех, кто не хочет «постигнуть... предназначенье века».
В стихотворении отсутствуют мотивы сомнений, грусти и разочарования, свойственные некоторым другим произведениям Рылеева, а характерная для него тема обреченности («Исповедь Наливайки») переосмыслена. Обреченным оказывается не герой, а те, кто не понимает его, не идет вместе с ним, кому грозит позор и жалкая участь. Поэтому Рылеев не только клеймит их, но и убеждает. В этом агитационный эффект стихотворения. Здесь нет канонизированного конфликта добра со злом. Это скорее конфликт веры с безверием; убежденности с равнодушием. Едва намеченная Рылеевым, тема эта стала ведущей в классической русской литературе.
Впоследствии Герцен с болью писал о людях XIX века, утративших идеалы все до единого, от распятия до фригийской шапки». Он говорит о «застое», о «китайском сне», в который погрузилось «неречистое мещанство». [1]
Герцен писал о европейцах, но это был больной вопрос и русской жизни. Равнодушные, утратившие веру — это и печальное поколение, изображенное Лермонтовым, и отчасти плеяда «лишних людей», и скептики Достоевского, и рационалисты Л. Толстого. Каждый писатель по-своему трактует безверие, но для каждого из них безверие, равнодушие, холодность — один из опаснейших недугов времени.
Исходя из самой действительности, Рылеев возвысил злободневную политическую сатиру до уровня безупречного художественного произведения, затрагивающего глубочайшие проблемы русской национальной жизни.
Поэзия декабристов никогда еще не поднималась до такой мужественности и силы, которых Рылеев достиг в «Гражданине», как будто поэт накануне 14 декабря ударил в набат, с тем чтобы поднять борцов на битву. Отзвуки «Гражданина» слышались 14 декабря на Сенатской площади. Выходя из дому, декабрист А. М. Булатов говорил своему брату: «И у нас явятся Бруты и Риеги, а может быть, и превзойдут тех революционистов». [2]
Другие стихотворения Рылеева этого периода показывают, как много новых тем поставил он в поэзии, как усложнился и психологизировался образ ею лирического героя, сохраняя всю цельность и самобытность образа поэта-борца.
Интересны созданные им лирические образы женщин, а также его любовная лирика последних лет.
Весной 1825 года написано стихотворение «Вере Николаевне Столыпиной», обращенное к дочери Н. С. Мордвинова по поводу смерти ее мужа, сенатора А. А. Столыпина, близкого к декабристским кругам. Это типично декабристское дидактическое стихотворение рисует идеальные образы гражданина и гражданки. Рылеев говорит о высоком общественном предназначении женщины. Он одним из первых в русской литературе создал образ героини, не уступающей мужчине ни своими гражданскими добродетелями, ни своим личным мужеством. Намеченный уже в думах («Ольга при могиле Игоря», «Рогнеда»), образ этот развит в «Войнаровском», где показана идеальная женщина-гражданка, разделившая со своим мужем и его убеждения, и его участь. Вера Николаевна Столыпина уподобляется великим женщинам прошлого. Она должна подчинить свое личное горе «священному долгу» перед обществом и воспитать своих детей как героев и борцов с «неправдой».
Зимой 1824—1825 годов Рылеевым написан был цикл любовных элегий. Цикл этот явно автобиографичен. Хотя и ранняя лирика поэта несла в себе отзвуки действительно пережитых чувств, она ограничивалась традиционными мотивами тоски в разлуке с возлюбленной или радости обладания. Зрелые стихи Рылеева — это рассказ о неповторимом чувстве, это история любви, радости и горести которой конкретны и индивидуальны. Из элегий Рылеева мы узнаем, как поэт встретился с женщиной, с которой у него поначалу были обычные светские отношения: может быть, легкое кокетство с ее стороны, легкое ухаживание — с его («У вас в гостях бывать накладно...»). Но обаяние женщины, частые встречи с ней, общие воспоминания (она родом из тех мест, где раньше жил поэт) и общие интересы поселяют в душе поэта глубокое чувство, с которым он пытается бороться, так как не хочет нарушить свой долг по отношению к другой женщине («В альбом Т. С. К.»). Побеждает чувство: женщина узнает о страданиях героя и награждает его ответной любовью («Исполнились мои желанья») . Но счастье его не может быть ни полным, ни долгим. Любовь осознается как запретная и преступная («Покинь меня, мой юный друг...»). Это история чувства разделенного, но вместе с тем несчастливого, это рассказ о сомнениях и колебаниях между влечением к любимой женщине и голосом совести:
Боюся встретиться с тобою,
А не встречаться не могу.
Эти сомнения отразились и в последнем стихотворении цикла — «Когда душа изнемогала...». Наступившее после размолвок и ссор примирение не дает и не может дать герою счастья. Мысль об обреченности этого чувства уже не покидает поэта.
Весь этот лирический цикл внушен, по-видимому, глубоким увлечением Рылеева некоей Теофанией Станиславовной К. [1] О ней есть туманные сведения в воспоминаниях Н. Бестужева. Т. С. К. — красивая молодая женщина, полька по национальности, обратилась в 1824 году к Рылееву по уголовному делу ее мужа. По словам Н. Бестужева, она произвела на поэта сильное впечатление не только своей красотой и умом, но и свободолюбивыми высказываниями. Рылеев, не избалованный обществом просвещенных женщин, увидел в К. свой идеал.
Хотя Рылеев не достиг в любовной лирике той глубины и психологической тонкости, которую мы видим в произведениях Пушкина или Баратынского, тем не менее в своих стихах он стал выражать подлинные чувства. Но особое восприятие мира поэтом-гражданином проявилось и тут. Страдания влюбленного, на которого сильное воздействие оказывают представления о долге, нравственной чистоте, выполнении взятых на себя обязательств, переплетаются со страданиями гражданина и патриота. Свидетельством этого является замечательное стихотворение «Ты посетить, мой друг, желала...», завершающее, по нашему мнению, любовный цикл 1824 года. В этом произведении любовная тема получила новое и неожиданное освещение. Вся элегия говорит о невозможности личного счастья для героя. Знаменитые слова:
Любовь никак нейдет на ум:
Увы! моя отчизна страждет,
Душа в волненьи тяжких дум
Теперь одной свободы жаждет —
неоднократно цитировались для подтверждения стоической суровости героя, который отвергает все личное ради высокой цели. Но думается, элегия эта отражает более сложное душевное состояние человека.
Героиня далеко не безразлична ему. Он говорит о ней с нежностью и благодарностью. Ее любовь могла бы принести счастье и успокоение. Но этот путь героем отвергается:
Я не хочу любви твоей,
Я не могу ее присвоить;
Я отвечать не в силах ей,
Моя душа твоей не стоит.
И причина этого вынужденного, но необходимого расхождения — «несходство характеров», мотив, широко распространенный в позднейшей лирике, но совершенно неожиданный в элегии 20-х годов: