151), и форма тела, влияющая на скорость падения (143), — все это взято из конкретной обстановки; это — баллистика, а не теоретическая механика. Стоит ли подчеркивать, что теория impetus’a бесспорно привлекала внимание Леонардо именно по своей связи с проблемами полета ядра. Схоластика была поставлена на службу военной инженерии.
Кровеносные сосуды руки (W. An., B. 10)
Нельзя, конечно, думать, что многое из проектировавшегося и намечавшегося Леонардо было действительно осуществлено им. Будь так, миланские герцоги оказались бы непобедимыми в боях со своими противниками. Леонардо забегал вперед, в будущее, и многое, что было сокрыто в его манускриптах, позднее появилось независимо в других странах и в других условиях: «смертоносные органы» (272), приспособление для потопления кораблей (449), зажигательные плоты (450).
Окружающая действительность, война питала творчество Леонардо, но она же парализовала реальное его воплощение: в разгар войны не время было заниматься военно-техническими экспериментами. Неисчерпаемая сила изобретательности, бьющей ключом, безотносительно к реальным возможностям, — вот что отличало Леонардо в военной инженерии, и не только в военной инженерии. И трудно иногда решить, имеет ли в виду запись уже зрелый, продуманный проект или только задание, без знания реальных путей осуществления. «Сделай стекла для глаз, чтобы видеть луну большой» (314) — что это? указание на действительное знание зрительной трубы или только тема для продумывания? Уже у предшественников Леонардо некоторые отрывки давали повод для гаданий: так, слова Роджера Бэкона о том, что далекие вещи смогут казаться близкими, оставляют в неизвестности, смутное ли то пророчество о зрительной трубе, или же сообщение о действительно ведомом автору секрете. И чем глубже в Возрождение, тем случаи такие чаще. Порта, Кардано — трудно различить у них, где кончается знание и на знании основанное предсказание и где начинается магическое фантазирование, вдохновенное пророчествование, прожектерство и мистификация. Средневековье окружало ученых легендами (вспомним говорящую голову Альберта Великого), люди позднего Ренессанса сами творили легенды и сами окружали себя легендами. Леонардо не принадлежит к числу ни тех, ни других: он не всегда замечал пределы реальных возможностей, подчас творил легенды против воли. Пришлось ждать XVII и XVIII веков, чтобы многие проекты Леонардо получили плоть и кровь. Показательно это и в другой области, близкой к военной инженерии, — в области гидротехники. В XV веке появляются камерные шлюзы. В «Архитектуре» Альберти (середина XV века) встречаем первое их описание. По подсчетам Ломбардини, за период 1438–1475 гг. в Милане уже было построено до 90 километров судоходных каналов с 25 шлюзами. С достоверностью устанавливается, что в 1494–1498 гг. Леонардо руководил постройкой канала Мартезана, доведя его до внутреннего рва Милана. Достоверно также, что Леонардо усовершенствовал систему шлюзов. Но самое значительное, ряд поистине грандиозных проектов остался неосуществленным. Неосуществленными остались: поздний проект соединения Соны и Луары (от Макопа до Тура или Блуа), проект каналов в Вальтелинской долине (для доставки товаров водным путем в Германию) и проекты каналов в долине реки Арно, в частности проект канала от Флоренции до Пизы и Ливорно (через Прато — Пистойю, Серравалле и озеро Сесто). Проекты Арно не сбылись — ил и тина остались там, где воображению Леонардо рисовались ровные, в точности размеренные каналы, которые внесли бы переворот в сельское хозяйство, промышленность и торговлю страны.
Но занятия его гидравликой и гидродинамикой опять привлекли внимание позднее. Когда доминиканец Арконати в 1643 г. для кардинала Барберини из многих рукописей составил «Трактат о движении и измерении воды», то этот труд оказался не простым памятником пиетета к имени Леонардо: проблемы были и тогда волнующими не теоретически только, но и практически.
Повторяем, век был немилостив к Леонардо: в разгар непрекращающихся войн не время было заниматься лабораторными испытаниями военных изобретений и осуществлением больших гидротехнических проектов. Но немилостивы были и покровители Леонардо. Техническое изобретательство не было еще высоко ценимой функцией, изобретатели и инженеры не смели еще занять ранг, занимаемый полководцами, князьями церкви, учеными и литераторами. Об этом лучше всего свидетельствуют сборники биографий замечательных людей (ср. примеч. к 3). Когда Леонардо защищал живопись как науку, то это было борьбой за социальное признание живописца, спор о превосходстве живописи и поэзии был спором о социальных рангах. Точно так же в области техники приходилось считаться с принижением ее до уровня ремесленничества, с воззрением на нее как на профессию, менее полноценную социально, чем литература, например, — как на ремесло, не науку. Не отсюда ли выпады Леонардо против гуманистов, чванных и напыщенных, умение коих сводится к умению хорошо цитировать авторов (2, 3, 13 и др.)? По адресу гуманистов он находит слова более едкие, чем но адресу схоластов даже, и трудно сказать, кого он ненавидит более, — «отцов народных, которые наитием ведают тайны», или тех, кто щеголяет чужими трудами, изощряя свою память.
Особенно рельефно проступает эта покинутость на самого себя в той сфере, которая живо влекла внимание Леонардо — в сфере авиации. На эти работы он не получал никакой субсидии меценатов, и характерно, что Вазари сохранил нам лишь сообщение об увеселительных фокусах с летающими фигурками, наполненными нагретым воздухом. Именно об этих фигурках ничего нет в опубликованных манускриптах, хотя птицы и авиация все вновь и вновь возвращаются в записях Леонардо. Леонардо был здесь предоставлен самому себе и в другом отношении: кроме полулегендарных сказаний, тянущихся с древности (искусственный голубь Архита), скупых и темных указаний отдельных авторов (Аристотель, Гален), лишь в одной связи вопросы полета птиц всплывали определенно и настойчиво. Имею в виду соколиную охоту и посвященные ей трактаты. Трактаты эти носят ясные следы внимательного изучения полета птиц и особенностей их анатомического строения. Император-спортсмен Фридрих II посвящает соколиной охоте большой трактат De arte venandi cum avibus (1244–1250), обильный практическими наблюдениями и начинающийся с обширного теоретического вступления с целой массой орнитологических сведений. Живо интересовались соколиной охотой и в Милане, чему свидетельством многочисленные трактаты.
Трудно решить, в какой мере Леонардо использовал подобные трактаты, но в основном, по-видимому, записи его зиждутся на собственных наблюдениях — как над полетом птиц, так и над специально сконструированными моделями (ср. 225 и 226). В размышлениях своих Леонардо руководствовался также в значительной мере аналогией воды и воздуха, плавания и летания (210, 213), и так более разработанная часть науки служила путеводной нитью в области новой. Как известно, камнем преткновения Леонардо явилось отсутствие достаточно мощного мотора. Рисовавшийся ему в воображении полет с Монте Чечери не осуществился, как не осуществились каналы в долине Арно, истребительные повозки и многое другое, погребенное в манускриптах.
Но во всех этих исканиях, пусть не нашедших своего приложения в окружающей действительности, красной нитью проходит одно: стремление поднять до науки то, что почитается ремеслом, построить практику на фундаменте точного знания. Техник и живописец, Леонардо требует себе места среди ученых именно как техник и живописец, как «изобретатель» в противовес «пересказчикам чужих мыслей».
Его могли упрекать — и он сам предвидел это — в отсутствии систематически пройденной школы. Но в школах он и не мог найти в готовом виде того, чего искал. Школой его было общение с практиками, как он, и с книгами старых авторов, по-новому прочитанными. Он учился у Верроккьо, ваятеля, живописца, музыканта и ювелира, изучавшего математику и перспективу; он общался с Браманте, архитектором и живописцем, занимавшимся математикой; с математиком Пачоли; с математиком и космографом Тосканелли. Вокруг него атмосфера была насыщена математическими и космографическими интересами. Живописцы упорно устремляли свое внимание в область перспективы и анатомии. Годы учения Леонардо у Верроккьо (1466–1476) совпадают с годами особенно оживленных исканий в области перспективы. Как и другие представители новой итальянской интеллигенции, Леонардо пытался внести теоретические обобщения в область практики — и свою технику, и в свою живопись. Но такой выход в новую практику был смертелен для систематической стройности старой науки. Ошибочно было бы считать тот «опыт», на который Леонардо указывал как на единственного истинного учителя (17), чувственным сырьем сенсуализма. «Опыт» Леонардо — это воспринимаемая глазом живописца вселенная. Подчеркивание конкретного многообразия природы (72) свидетельствует о том, что анализ Леонардо упирался не в аморфную массу чувственных дат. Аналитический взор практика-художника усматривает в опытно-данной действительности все новые несходства и все большее богатство индивидуального своеобразия