Тот в мире знаменит, полезен царству кто!
Драматизм действия пьесы усиливается литературным вымыслом Xераскова. Он выводит на сцену сестру Пожарского Софью. Оставаясь в занятой поляками Москве, Софья полюбила сына польского гетмана Желковского Вьянко. Пробравшись в лагерь русских войск, Софья начинает уговаривать брата сложить оружие и сдаться полякам. Пожарский с негодованием отвергает изменницу, однако появление ее в лагере, происшедшее несмотря на запрет, кажется боярам подозрительным и вызывает недоверие к Пожарскому.
Херасков объясняет, почему Софья стала польским агентом, — ее толкнула на эту дорогу любовь к Вьянко Желковскому. Она, по-видимому, ожидала успеха своей миссии, но Пожарский оказался сильнее, чем думала предательница. «Отечество мое мне ближняя родня», — восклицает он и устремляется в бой с польскими интервентами. Когда Софья закалывается над трупом своего возлюбленного Вьянко, убитого в поединке сыном русского князя Леоном, Пожарский грозно произносит:
Да тако всякая погибнет россиянка,
Которая забыть отечество могла!
Острота сюжетной ситуации заметно выделяет пьесу Хераскова на фоне современных ей классицистических трагедий.
Последнее по времени произведение Хераскова — трагедия в пяти действиях «Зареида и Ростислав» — было издано посмертно, в 1809 году, и увенчано премией Российской Академии. По своей идее и характеру это классицистическое произведение, в котором развивается мысль о том, что монархическая власть не может служить объектом домогательства подданных, так как получается по праву рождения:
Хотя б ты до небес геройством возносился,
Не князем, но слугой отечества родился.
С другой стороны, и монархи не могут безрассудно отдаваться своим страстям и обязаны помнить,
Что добрые цари суть миру утешенье,
А добродетель им верховно украшенье.
Комедийное творчество было явно не в духе литературного дарования Хераскова, и он не оставил в этой области значительных произведений.
Свойство комедии — издевкой править нрав;
Смешить и пользовать — прямой ее устав, —
учил Сумароков[1]. «Пользовать», то есть подавать советы, рекомендовать нормы поведения, Херасков умел, а шутка, сатирический выпад никак ему не удавались. Выше было сказано о первой комедии Хераскова «Безбожник», в сущности представлявшей собой моралистическую драму. B другой своей комедии «Ненавистник» (1770) Херасков театральными средствами развивает тему разоблачения клеветы, столь характерную для страниц его журнала «Полезное увеселение» десятью годами ранее. Змеяд, человек бесчестный и завистливый, строит из себя важного барина и думает укреплять свое положение в обществе, пороча людей, действительно достойных, и приказывая состоящим у него на хлебах дворянам везде расхваливать его. Змеяд хочет жениться на Прияте, дочери Здоруста. Милат, влюбленный в Прияту, входит в доверие к Змеяду, узнает его коварство и вражду к людям, заручается письменной инструкцией этого клеветника и затем публично разоблачает его перед семейством Здоруста. B заключительной сцене рассказано о том, что Змеяд, как вредный обществу человек, лишается чинов и высылается из города в свои деревни.
Сюжет комедии незамысловат, нравоучительная цель ее очевидна, однако некоторые особенности пьесы выделяют ее над общим уровнем комедийного репертуара семидесятых годов. Оставаясь в пределах жанра, определенных поэтикой классицизма, Херасков вводит в характеристики героев бытовые черты. Такова, например, фигура Здоруста. Простак-отец, обманутый 3меядом, он мечтает, став его тестем, выйти в знатные люди. Для чего, собственно, ему это нужно? Да просто из фанаберии, для того чтобы удивить «старинных приятелей», которые должны будут оставить в обращении с ним прежние привычки и для которых он будет через дочь испрашивать милости у Змеяда. Это провинциальное честолюбие он готов купить счастьем дочери. Здоруст гордится хорошим воспитанием своей Прияты, хотя все, что она умеет, — это «кроить и в пяльцах шить». Он рассказывает Змеяду.
Мы с матерью ее как ласточки сидели,
Друг с другом обнявшись, и все в окно глядели;
Так было перенять ей что-нибудь у нас...
По любому поводу Здоруст вспоминает какой-либо случай, бывший с ним ранее, и в виде аналогии приводит его собеседнику:
Вот так-то у меня в деревне был приказчик,
Великий, правда, вор, сутяга и рассказчик...
Да! Правда, у меня сосед такой-то был,
Который никого на свете не любил,
Со всеми ссорился, со всеми он тягался...
и т.д.
Нельзя не заметить желания Хераскова оживить с помощью этих средств фигуру Здоруста, наделить его жизненными чертами. В известной степени он проделывает это и с другими персонажами.
Сам «ненавистник» Змеяд очерчен в пьесе резкими и прямыми чертами без всяких оттенков и переходов. Это обычный отрицательный персонаж классицистической комедии, выражающий свою сущность в монологах для зрительного зала:
Злоречие всего полезнее для света,
Понадобней оно ружья и пистолета;[1]
Когда случится нам злодея поразить,
Что лучше клеветы на свете вобразить!
Она прямехонько к своей стремится цели
И лучше действует, чем яды и дуэли,
Всё портит, всё валит, а паче в оный век,
Где каждый умным быть желает человек...
Эти стихи приводят на память знаменитый монолог о клевете, который произносит Базиль в «Севильском цирюльнике» Бомарше (1774), однако написаны они четырьмя годами ранее.
Хераскову принадлежит несколько ранних образцов русской сентиментальной драматургии: он опубликовал слезные драмы «Друг несчастных» (1774), «Гонимые» (1775), «Школа добродетели», «Милана» (1798). Здесь есть безвинно страдающие отцы, очаровательные, но несчастные дочери, злые вельможи, жестокие ростовщики. Памфил, доведенный до исступления голодом своих детей, отнимает деньги у прохожего — и тот, увидев нужду семьи, прощает этого «добродетельнейшего преступника, чувствительнейшего отца» («Друг несчастных»). Гишпанский вельможа дон Ренод несправедливо преследует дона Гастона, который с дочерью удалился от света. Ряд нечаянных и счастливых совпадений соединяет любящих друг друга детей этих враждующих гишпанцев, и дон Ренод познает всю бездну своих злодеяний («Гонимые»).
Все это кажется теперь наивным, но не забудем, что Херасков пытался показать на русской сцене жизнь частных людей, их горести и удачи, что он взывал не к разуму, а к чувствам зрителей, стремился исторгнуть у них слезы умиления и добивался своей цели.
В числе переводных драматических произведений у Хераскова есть «Юлиан-отступник» Вольтера и «Сид» Корнеля. Однако неправильно считать эти пьесы «почти дословною передачей на русском языке известнейших французских трагедий Корнеля и Вольтера», как утверждал М. Хмыров[1]. Херасков не переводил, а переделывал, причем — увы! — написанные им трагедии сильно уступают оригиналам. Так, в «Сиде» Херасков прежде всего сократил число действующих лиц, убрал донью Урраку, инфанту Кастильскую, и ее воспитательницу Ленор. Вторая героиня, кроме Химены, или Шимены в его транскрипции, показалась, видимо, Хераскову лишней. Вместе с ней оказалась убранной драматическая тема трагедии Корнеля — инфанта любит Родриго, но по своему царственному положению она не может выйти замуж за простого дворянина, а потому уступает Родриго Химене и, превозмогая горесть, хлопочет о их браке. Исключил Херасков также фигуры двух кастильских дворян, дона Ариоса и дона Алонсо, передав их реплики в основном дону Санчо (дону Саншь). У Корнеля Родриго, будущий Сид, — юноша, для которого поединок с графом Гормасом служит первым серьезным боевым испытанием. По Хераскову же, Родриго — опытный воин, «которого гремит повсюду слава», и потому не удивительно, что ему удается убить н а дуэли графа. Самое, пожалуй, любопытное в этой переделке «Сида» то, что Херасков не решился изложить сцену оскорбления дона Диего так, как она была написана Корнелем за полтораста лет до его переделки, в 1636 году. У Корнеля граф дает пощечину дону Диего, нанося ему величайшее из возможных для дворянина оскорблений. Пощечина эта широко известна, сцена не раз подвергалась резкой критике с точки зрения дворянской сословной чести и вызывала восхищение передовых умов.
Осторожный Херасков не решился тут следовать за Корнелем, он умолчал о пощечине. В разгаре ссоры между доном Диего и графом Гормасом Херасков вставляет ремарки: «Хочет ударить его», «Диего вынимает шпагу», дон Гормас «обезоруживает его и на театре повергает» (д. I, явл. 2), после чего Диего поручает Родриго мстить за оскорбление. Психологический анализ поступков, великолепно проведенный Корнелем в речах Химены и Родриго, Херасков упрощает, видимо не поняв и не оценив величайшего мастерства французского трагика. Он больше клонит в сторону родительского упрямства домостроевского толка. В его трактовке дон Гормас, оскорбив дона Диего, решает отдать свою дочь не за Родриго, а за дона Саншь, и в ответ на сомнения избранного им жениха заявляет: