СОНЕТ И ЭПИТАФИЯ{*}
Я век свой по свету за пищею скитался,
Пристанища себе нигде я не имел,
Везде я странствовал, жил тамо, где хотел,
Чужим я был одет, чужим я и питался.
Убогим сиротой от матери остался,
Но свет, прияв меня, как сына воспитал,
Всяк пищу мне давал, и мною всяк гнушался,
Но я отцами всех на свете почитал.
Всечасно был гоним я в свете роком строгим,
Родился сиротой, живот скончал убогим,
И видел множество различных счастья проб.
Как жизнь та ни гнусна, но я об ней жалею,
Я небом был покрыт, а днесь покрыт землею,
Мой дом был целый свет, а ныне тесный гроб.
1755
«КОЛЬ БУДУ В ЖИЗНИ Я НАКАЗАН НИЩЕТОЮ...»{*}
Коль буду в жизни я наказан нищетою
И свой убогий век в несчастьи проводить,
Я тем могу свой дух прискорбный веселить,
Что буду ставить всё богатство суетою.
Когда покроюся печалей темнотою,
Терпеньем стану я смущенну мысль крепить:
Чинов коль не добьюсь, не стану я тужить,
Обидел кто меня — я не лишусь покою.
Когда мой дом сгорит или мой скот падет,
Когда имение мое всё пропадет, —
Ума я от того еще не потеряю.
Но знаешь ли, о чем безмерно сокрушусь?
Я потеряю всё, когда драгой лишусь,
Я счастья в ней ищу, живу и умираю.
<1760>
СТАНСЫ
«ТОЛЬКО ЯВЯТСЯ...»{*}
Только явятся
Солнца красы,
Всем одеваться
Придут часы.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
К должности водит
Всякого честь;
Полдень приходит —
Надобно есть.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
Там разговоры
Нас веселят;
Вести и ссоры
Время делят.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
Ложь и обманы
Сеет злодей;
Рвут, как тираны,
Люди людей.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
Строги уставы
Мучат нас век:
Денег и славы
Ждет человек.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
Тот богатится,
Наг тот бредет;
Тот веселится,
Слезы тот льет.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
Счастье находим,
Счастье губим.
Чем жизнь проводим?
Ходим да спим.
Боже мой, боже!
То же да то же.
Время, о! время,
Что ты? Мечта.
Век наш есть бремя,
Всё суета.
Боже мой, боже!
Всякий день то же.
Сколько ни видим
В мире сует,
Не ненавидим —
Любим мы свет.
Боже, о! боже,
Любим и то же.
<1761>
«ВСЯК НА СВЕТЕ СЕМ ХЛОПОЧЕТ...»{*}
Всяк на свете сем хлопочет,
Чтоб фортуну основать.
Мастером кузнец быть хочет,
Не учась коня ковать.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Вымысля наряд дурацкий,
Плав разумным хочет слыть;
Карт игру продав, посадский
Хочет в море с флотом плыть.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Живописец, если смыслит
Написати углем нос,
То себя таким уж числит,
Что напишет весь хаос.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Затмевая рассужденье,
Кто насилу пять сочтет,
Силясь тот в нравоученье,
Что ни придет в разум, врет.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Кто на гуслях марш умеет,
Как ходили под Дербент,
Тот хвататься не робеет
И за всякий инструмент.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Сплел стишок другой писатель,
Уж несется высоко;
А несмысленный читатель
Смыслит книги глубоко.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Всяк на свете беспокоен
Состоянием его,
Уповая, что достоин
Лучшей части для него.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
О! когда б мы получили
Всё, что наши льстит умы,
Все бы мы счастливы были,
Но не знали б счастья мы.
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
Кто себя не ограничит
И прославиться спешит,
Тот свой ум как ни величит,
Но лишь только свет смешит.
Чем нестися в мыслях выше,
Лучше всем нам жить потише.
<1762>
БАСНИ
СОРОКА В ЧУЖИХ ПЕРЬЯХ{*}
Сорока в перья птиц прекрасных убралась,
Как будто вновь она в то время родилась.
Но можно ли одной убором любоваться?
Сестрицам надобно в порядке показаться.
Отменной выступью пошла,
И стадо птиц нашла;
Взгордяся перьями чужими,
Ворочалась пред ними;
То подымает нос, то выставляет грудь,
Чтоб лучше тем птиц прочих обмануть.
Но величалась тем Сорока очень мало:
Природной простоты убранство то не скрало,
Могли тотчас обман все птицы угадать.
За то, чтоб наказать,
По перышку из ней все начали щипать.
Вся тайна оказалась,
Сорока бедная сорокою осталась.
1756
ВДОВА В СУДЕ{*}
Убит Муж на войне; Жена вдова осталась
И в горести своей стенала и терзалась:
«Кому вдовство мое, — вещает, — защитить?
И как остаток мне пожитку сохранить?»
Грустила год о том и с грусти умирала,
А умираючи — деревни потеряла.
Бессовестной душе обиду такову
Не жалко произвесть, чтоб разорить вдову.
Чтоб выздороветь ей — таков устав был неба;
Устав грабителей ей был — сидеть без хлеба,
Таскаться по миру и прицепить суму, —
Тягаться с ябедой не женскому уму.
Слезами облившись, под окна потащилась
И божьим именем несчастная кормилась.
Подав полушку ей, дал некто сей совет:
«В суде побей челом о деревнях, мой свет,
Не век тебе с сумой и в рубищах таскаться».
Она ответствует: «С чем в суд мне показаться?
Кто что мне ни подаст, я только тем кормлюсь;
Подьячие берут, так с чем я поделюсь?»
«Есть люди добрые, — ей говорят, — и тамо,
О деле говорить поди к судьям ты прямо».
Она, то выслушав, надежду что дают,
К судье приходит в дом, ан всеношну поют.
Она хотя тот день почти куска не ела,
Но богомольщика дождаться захотела.
Авось и он что даст. Как всеношну отпел —
«Увидеть льзя ль судью?» — Нет! спать судья пошел.
Слуги столкать с двора голодну осудили.
Вдова та просит, чтоб в подклет ее пустили.
«Нам тесно и без вас», — ответствовали ей
И дали тут толчок на ужин из дверей.
Заплакав, заклялась вдругорь к душам быть адским,
Пошед, попалася на улице десятским;
Без фонаря она, ей то в вину причли,
В полицию ее назавтра отвели;
Посажена в тюрьму, пришла ее кончина;
Чем выкупиться ей? у ней нет ни алтына.
Напрасно бедная твердила та Жена,
Что до конца во всем разорена она;
Суперники ее подьячих подкупили
И бедную вдову в остроге уморили.
Пример нам подает несчастная вдова,
Надежда в свете сем на правду какова:
Кто защищение и помощь потеряет,
Тот с праведливостью в гоненьи умирает.
<1760>
ДВА ПОКОЙНИКА{*}
Филандр поутру встал, Филандров Момсик с ним;
Филандр стал одеваться,
А Момсик чиститься, зевать и вытягаться.
Поставили им есть двоим;
Филандр, наевшися, спросил напиться квасу,
Напился Момс воды.
Филандр к вечернему гулять срядился часу,
И Момс за ним туды.
Филандр сел на коня, как знатная особа,
А Момс бежал пешком, и погуляли оба.
Филандр назад домой, и Момс за ним прибрел,
Филандр стал ужинать, и Момс тогда поел.
Филандр лег на постель, а Момс зарылся в сене;
Филандр довольно спал, и Момсик спал не мене.
Филандр на свете жил, не думал ничего,
И Момс не более его.
С Филандром Момс пил, ел, ложились, просыпались:
Так Момс с Филандром жил! и оба так скончались!
<1760>
ДРОВОСЕК{*}
Не много на свое искусство уповай
И воли быстрому желанью не давай,
Держись, при том держись, что сделать разумеешь,
За все хватаяся, напрасно лишь потеешь.
Крестьянин негде был,
Дрова рубил;
Для этакой науки
К профессору не лезь,
Имей топор да руки,
Так мастер тут и весь.
А мой крестьянин был дрова рубить охотник,
И вздумалось ему, что он столяр и плотник;
Такими думами себя он веселил
И сосну с кореня претолстую свалил;
Колоду вырубя, мужик колоду гладит,
Из ней корыто ладит.
Долбил,
Рубил,
Колода вся изрыта.
Однако не было и виду в ней корыта,
Не так пошел топор,
А плотник на упор,
Еще колоду роет,
Да не корыто уж, теперь он ковшик строит.
Сказал: «Не возвращусь домой без барыша,
Добьюсь ковша».
Сертит, потеет,
А ковш не спеет,
Топор и долото
Работают не то;
Долбушка сделалась, да некакие рожки,
Не вышел ковш, так выдут ложки;
Стал мастер ложки выдолбать,
Считает в ужине обновкой щи хлебать.
Скажи, Минерва, мне, художеств мастерица, —
Чем кончил наш мудрец?
Что вышло из его работы наконец?
Спица.
1763
ИСТОЧНИК И РУЧЕЙ{*}
Источник некогда с вершины гор стремился,
Шумящим в быстрине течением гордился,
И в пышности своей Ручей он презирал,
Который светлый ток в долины простирал.
На все его слова сказал он с тишиною:
«Источник! Можешь ли за то гнушаться мною,
Что я в теченьи тих,
А ты опасен, вреден, лих?
Твоим достоинством я сердца не прельщаю,
Хотя передо мной имеешь громкий глас.
Ты землю пустошишь, а я обогащаю,
Так кто ж полезнее для общества из нас?»
1764
ДВЕ ЩЕПКИ{*}
В ночи близ кучи дров лежит гнилая Щепка,
А щепка такова всегда во тьме блестит,
Но подле той одна здоровая лежит.
Пошла тотчас прицепка.
Здоровой говорит сиятельная Щепка:
«Куда придвинула, голубка, ты бочок?
Подвинься, или дам безумке я толчок.
Ты, подленькая тварь, учтивости не знаешь
И, сверх того, мое сиянье заслоняешь».
А та ответствует: «Не чванься, Щепка, ты,
Заимствуя свой блеск от темноты,
Но утро разберет сие смятенье наше,
Тогда увидим, кто из нас обеих краше».
Мы видим в наши веки
Сияющих умом и славой в темноте:
Сиянье пропадет, лучи погаснут те,
Когда увидят их разумны человеки.
1764
ДВЕ СОБАКИ{*}
Не знаю, у кого служили две Собаки,
Но были участи у них неодинаки.
Одна дворовая была
И ночью от воров двор целый берегла;
Хозяева ее при ней спокойно жили,
А в награждение услуги таковой
Пост вечный на сию служанку наложили:
Держи ты караул, дружочек мой,
От скуки песни вой.
С поварни иногда за жадною нахалкой
Гонялся повар с палкой,
А паче ежели незваный этот гость
Спроворит смачну кость.
Другая не в таком была Собачка теле;
С боярином она валялася в постеле,
С хозяйкой чай пила
И будто дочь у них любимая жила.
Вкруг шеи ленты ей вязали,
Ласкали, лобызали;
А бедный сторож тот,
Который исхудал, как непроворный кот,
От голоду сего и от ударов таял,
И больше уж не лаял.
Случилося, что вор,
Не слыша лаянья, вломился в этот двор
И Псу голодному кусок бросает хлеба.
Пес думал, что к нему то ангел послан с неба
От голоду спасти; хватает, не ворчит,
Вор шарит и тащит, а часовой молчит.
Хозяин тот себя несчастью подвергает,
Когда он тех пренебрегает,
Кто честь его, и дом, и жизнь остерегает,
И с теми надвое щедроты не делит,
Кто служит в пользу нам и кто нас веселит.
1764
ЧЕЛОВЕК И ХОМЯК{*}
Наспавшися в норе, Хомяк окончил сон,
А только полгода изволил выспать он.
«Не стыдно ль засыпаться, —
Увидев Хомяка, вещает Человек, —
И, сокращая век,
В норе своей валяться?»
Хомяк ответствовал насмешке таковой:
«О бедный Человек! Живот скучняе твой.
Я лучше проводить хочу во сне полвека,
Чем, следуя тебе,
Полвека проводить в безделках и гульбе
И в свете представлять скота, не человека».
1764
ФОНТАННА И РЕЧКА{*}
В средине цветника Фонтанна кверху била
И громко о своих достоинствах трубила,
А близ ее текла
Река по камышкам, прозрачнее стекла.
Фонтанна гордая, шумя под облаками,
Сказала так Реке:
«Куда придвинулась ты, лужица, боками?
Не лучше ли б ползла, бедняжка, вдалеке
И поле дикое в своем теченьи мыла?
Пожалуй-ка, построй себе подале дом,
Ты видишь, какова моя велика сила:
Я там всходя реву, где молния и гром;
А ты, в моем соседстве,
О подлости своей не мыслишь, ни о бедстве».
Такою гордостью Река огорчена,
Фонтанне говорит: «Я ввек не уповала,
Чтобы, в железные трубы заключена,
Бедняжкой ты меня и подлой называла.
Причина храбрости твоей и высоты,
Что вся по самые уста в неволе ты;
А я, последуя в течении природе,
Не знаю пышности, но я теку в свободе».
На подлинник я сей пример оборочу:
Представя тихие с шумящими водами,
Сравнять хочу граждан с большими господами,
И ясно докажу... однако не хочу.
1764
ВЕРБЛЮД И СЛОН{*}
Верблюд гордился! Чем? Горбатою спиною?
Никак, гордился он своей величиною
И вздумал удивить высоким ростом свет;
Скотину мелкую он карлами зовет.
Попался встречу Слон, Верблюд повесил уши,
Как делают всегда такие подлы души,
Которые себя почти боготворят,
Пока, кто лучше их, перед собой не зрят.
Что карла пред Слоном Верблюд, так то не дико,
Одним сравнением всё мало и велико.
1764
КОТЕЛ, СОБАКА, ДВЕ КОШКИ{*}
Искусно красть
Давнишна страсть;
И страсть сия продлится,
Доколе свет стоит и солнце не затмится.
Обычай тот
Имеет скот,
И с этим мастерством свои желанья ладит:
Коза капусту крадет,
А козу крадет волк.
На волка воровской слагают люди толк,
Такие ж вымыслы сплетая друг для друга.
Заразой эта страсть земного стала круга.
Далеко от своей я сказки улетел;
Воротимся назад, начнем: стоит Котел,
Стоит на очаге, под ним огонь курится,
Конечно, что-нибудь в Котле моем варится,
Посмотрим — посмотреть, я чаю, нет греха,
Ведь это не украсть, — варится в нем уха,
И бьется пеной,
А повара тут нет,
Я чаю, он поет
Любовные стихи перед своей Еленой,
И сладким завтраком любовницу гостил.
Огонь потух, Котел простыл.
Собака прибежала
И духом чувствует, где мяса часть лежала.
На чувства таковы Собака не глуха,
Понравилася ей простылая уха;
Хлебает Пес уху, хлебает так, без ложки,
И выхлебал до дна.
Проворство таково увидели две Кошки,
Придвинулась одна
И ну лизать остатки;
Другой понравились мошенничьи ухватки,
Товарищ прилетел,
Звенит Котел.
Хозяин звон услышал,
В поварню вышел,
А был хозяин лих.
Проворство видя их,
Что не осталося в Котле ему ни крошки,
Кричит: «Меня объели Кошки,
Но плутней таковых я больше не стерплю
И вас, мошенников, конечно, утоплю».
Что сказано, так то исполнено тотчас:
Две Кошечки, снесли в реку напиться вас.
Так плутни в деревнях помещик разбирает:
Приказчика хранит,
А старосту казнит,
Ворища в стороне, воришка умирает.
1764
КОМАР{*}
Летающий Комар во уши всем журчал,
И многим он своим журчаньем докучал.
Встречаем комаров таких же и в народе,
Которы льнут к ушам
И шепчут нам
О свадьбах, о вестях — журчанье это в моде.
Свалит лишь только жар,
Летает мой Комар
По рощам, по гуляньям,
По балам, по собраньям;
И носится, как ветр,
Иль песни страстные поющий петиметр,
Иль тварь иного роду,
Которыя язык
Во век свой не дает в покое жить народу, —
Зловредный клеветник.
Когда бы мы язык комарий разумели,
То, чаю бы, вестей с три короба имели.
По рощам и полям,
Я мышлю, нам
Комар вот это трубит:
Вот этот эту любит,
Та с тем была вчера;
А этот в шашки
Недавно прошахал деревни до рубашки;
Мы слышали бы то от Комара.
Безделки от вралей такие ж люди слышат,
Когда клеветники во уши нам поют:
Как люди говорят, и кашляют, и дышат,
Где банки делают, где любятся, где пьют.
Комар в собраниях своим языком волен,
Однако не был он музыкою доволен;
Людей он стал кусать
И кровь из них сосать.
Сносить от тварей боль, так то против рассудка,
Когда кусают нас, какая это шутка;
И некто Комару обиды не спустил
И, дав ему щелчка, нахальство отомстил.
Что гнусен клеветник, так то пример не новой,
Но бойся, злой язык, судьбины Комаровой.
1764
ПОРОХ И ВОДКА{*}
О! черный Стиксов сын, погибель смертных рода,
Ты воздух весь мрачишь,
Блестишь, как молния, и, будто гром, гремишь;
Тобою рушится и гибнет вся природа;
Причина общих слез,
Родитель твой исчез.
Ах! для чего тебе несчастие не мстило
И вдруг тебя с твоим творцом не поглотило.
Теперь, читатели, пронзаю ваш я слух,
Имея лирный дух;
Однако пышна речь тотчас переварится,
Из лиры я хочу во притчу претвориться.
А давешнюю речь
Заставлю я теперь из штофа Водки течь.
То Водка говорила
И Порох за его нахальство так журила:
«Полезнее б ты был, когда бы ты молчал».
А Порох отвечал:
«Напрасно, Водочка, меня пренебрегаешь
И, зло свое забыв, без жалости ругаешь:
Не меньше в свете сем ты портила умов,
Чем я срывал голов».
1764