Ужель этот нищий — раб горя и бед — не нужен тебе?
Ты всем расточаешь улыбки свои — а этот бедняк,
Что был бы одним твоим взглядом согрет, не нужен тебе?
Потоками скорби разрушен мой дом. Ужели, скажи,
Скиталец, кому и пристанища нет, не нужен тебе?
Скажи, почему ты всегда с Огахи суха, холодна?
Ужель наше время постигший поэт не нужен тебе?
"Вот родинка и кудри-тучки..."
Вот родинка и кудри-тучки и алордяное лицо:
Сравню не с солнцем — с целым небом твое желанное лицо!
Его тюльпану уподобить? А как же брови и глаза?
Не у тюльпана же их взяло твое румяное лицо!
Я б кипарис назвал, пожалуй, когда бы были у него
Живые влажные рубины, благоуханное лицо.
О, я богат! Имею очи — серебряные рудники,
И даже золотые копи — желто-багряное лицо.
Приди, откройся, ради бога, мой мрачный вечер озари,
Яви мне ясное такое, всевышним данное лицо!
Терзают Огахи заботы, и разве он виновен в том,
Что у него, у горемыки, всегда шафранное лицо?
"Что может мир поджечь..."
Что может мир поджечь? На вздохов дым багряный взгляни.
Откуда тот огонь? На милой лик румяный взгляни.
Не запрещай стенать, когда я бьюсь, как голубь в сетях, —
На шествующее подобие платана взгляни.
Видал ли ты, как ртуть по бледному шафрану бежит?
На капли слез моих, текущих непрестанно, взгляни.
Не укоряй за то, что корчусь я, как волос в огне:
Разлука жжет меня; какая в сердце рана, взгляни.
Коль налетит тайфун, и берег валом горя зальет,
Ты на глаза мои — исток беды нежданной, взгляни.
Гебе смешно, что к ней паломничает только мой дух?
На плоть мою — на прах, лежащий бездыханно, — взгляни"
Не спрашивай, зачем я стал ее жалчайшим рабом, —
О друг, на моего бездушного султана взгляни!
Везет ли Огахи в любви, совсем нетрудно узнать:
На боль таящий стих из этого дивана[14] взгляни.
"Пируют с тобою..."
Пируют с тобою... А я без пиров остался,
Один я во мраке моих вечеров остался
Речей сладкогласных на всех у тебя хватило,
Один только я без приветливых слов остался.
Хвалебные гимны в твоем цветнике слагают,
Я плачу в темнице, во власти оков остался.
Влюбленным в тебя — всем доступно вино свиданья,
А мне яд забвенья на веки веков остался.
Любовь твоя школою жизни была для многих,
А я недоучкой среди мастеров остался.
С удачею брачный у них договор подписан,
А я — не попавшим в число женихов остался.
Ко всем ты добра, кто искал твоего вниманья,
А мой, о царица, без отзыва зов остался.
Достались всем горы зерна с твоего хирмана[15],
Мне ж — ворох соломы от щедрых даров остался.
Дворцы с твоей помощью строят, а я не в силах
Лачугу сложить — без дворца бедняков остался.
Всех благоустроила милость твоя, о зодчий,
А мне только жалкой развалины кров остался.
Смирись, Огахи, с тем, что старость проходит в горе.
Что делать, когда ты рабом средь рабов остался?
"Берегов, там, где слез моих море, нет..."
Берегов, там, где слез моих море, нет.
Что поделаешь, нет так нет.
Тишины, там, где плачу я в горе, нет.
Что поделаешь, нет так нет.
Люди могут в глазах у нее прочесть милосердие или гнев,
Для меня ж ничего в ее взоре нет... Что поделаешь, нет так нет.
Всех спасает она от сердечных мук, — для меня ж ни целебных средств,
Ни сочувственных слов в разговоре нет. Что поделаешь, нет так нет.
Я во мраке разлуки совсем ослаб: даже искорки, чтоб разжечь
Моих вздохов багряные зори — нет! Что поделаешь, нет так нет.
Мне души не вернули ее уста, но и глаз не моргнул палачу:
Мне ни жизни, ни казни в позоре — нет. Что поделаешь, нет так нет.
Мне обещана встреча была, и вот я на улицу к ней спешу,
А ее, будто мы с ней в раздоре, — нет. Что поделаешь, нет так нет.
Луч ее благосклонности светит всем, но и проблеска для меня
Ни в земном, ни в небесном просторе нет. Что поделаешь, нет так нет.
Все живет под счастливой ее звездой, но таких светил для меня
Ни в одном многозвездном узоре нет. Что поделаешь, кет так нет.
Я сказал ей, что море слез Огахи и безбрежно, и глубоко.
А она: — Берегов в этом море нет? Что ж поделаешь, нет так нет!
"Я ей сказал — Душа болит..."
Я ей сказал — Душа болит. — Моя ль вина? — она сказала. —
Боюсь, влюбленному в момент та боль нужна! — она сказала.
Я ей сказал: — Черней беды два глаза, два твоих нарцисса.
— Нет, полюбить тебя — беда, и не одна! — она сказала.
Я ей сказал: — Приблизь уста к моим губам, и я воскресну.
— Но разве смерть тебе, как всем, не суждена? — она сказала.
Я ей сказал: — Взгляни хоть раз, хочу тобой налюбоваться.
— Бесстыжий шут, не для тебя я рождена! — она сказала.
Я ей сказал: — Вознагради меня за муки поцелуем.
— И не надейся на него! — возмущена, она сказала.
Я ей сказал: — Но почему ты верностью пренебрегаешь?
— Когда ж красавица была в любви верна? — она сказала.
Я ей сказал: — Зачем же ты томишь мое больное сердце?
— Нет, это я твою болезнь лечить должна, — она сказала.
Я ей сказал: — Но, может быть, ты все же Огахи полюбишь?
— А жизнь отдашь? Ведь такова любви цена! — она сказала.
"Любимой моей угнетать предназначено..."
Любимой моей угнетать предназначено,
Душе — перед ней трепетать предназначено.
О небо, меня не пытайся мучить —
Лишь этой шалунье пытать предназначено.
Пускай твоих губ никто не коснется:
Их сладостью мне обладать предназначено.
Не трать своих стрел на любое тело:
Им в сердце мое попадать предназначено.
Для глаз моих пыль твоих ног — лекарство,
Ей кровь моих слез осушать предназначено.
Зачем мне Иса[16]? Устам моей милой
Сраженных судьбой воскрешать предназначено.
Газели о плавной твоей походке
Такою же плавною стать предназначено.
Прочь, солнце! Одной моей луноликой
На небе вечернем блистать предназначено.
Стиху Огахи — хвале ее кудрям —
Быть нежным, как тонкая прядь, предназначено.
"В день, когда тебя узрели соловей и горлинка..."
В день, когда тебя узрели соловей и горлинка,
Розу нежную призрели соловей и горлинка.
Ты вошла — и был с престола свергнут горный кипарис:
На него и не смотрели соловей и горлинка.
И не розу с кипарисом, а твое лицо и стан
Восхваляя, звонко пели соловей и горлинка.
Не переводя дыханья, не смолкая день и ночь,
О тебе выводят трели соловей и горлинка.
Погляди: трава примята на тропе твоей любви,
За тобою вслед летели соловей и горлинка.
Снизойди, помилосердствуй, вновь пройдись по цветнику,
Чтоб своей достигли цели соловей и горлинка.
От безмозглого невежды отличается мудрец,
Как от галки-пустомели — соловей и горлинка.
С Огахи кому сравниться? Хоть и много певчих птиц,
Но не все же в самом деле соловей и горлинка!
Маснави
"Отец над сыном плачет..."
Отец над сыном плачет средь руин,
Беду отца оплакивает сын.
Мать слезы льет над дочерью родной,
Рыдает дочь над матерью седой.
Как дым, затмили вздохи лик земли
И купол голубой заволокли.
Стал каждый победитель палачом,