Я слышала, порядочный доход.
Да, плотником я сделаться хочу
И всех детей тому же научу".
Как плотник, сев на дерево верхом,
Она вооружилась топором —
И дальше ствол раскалывать взялась.
Работой обезьяна увлеклась,
И так была довольна, весела...
Вдруг-хвост её попал в расщеп ствола!
Беда, беда! Как хвостик ни тяни —
Ей вырваться нельзя из западни.
И то случилось с обезьяной тут,
О чем в стихах рассказов не ведут.
Знай же, что обезьяна попала в руки плотника, и он с утра до вечера бил ее палкой и заставлял танцевать всем на потеху. И попала обезьяна в беду. Так и тебе советую-не ходи ради дела, которого не сможешь выполнить! А то не избавишься ты тогда от насмешек и останется о тебе дурная слава". И сказал сыч:
"Я и сам понимаю, что не подобало мне взваливать на себя поручение совы, но судьба лучще знает, что случится.
Если человек лукавство в помощь делу призовет —
На позорный сам конец он то дело обречет.
Ты, видно, не знаешь историю о том, как верблюжонок поспорил с верблюдицей-своей матерью".
"Расскажи же историю верблюжонка" — попросил удод, и сыч сказал:
"В младенчестве рассказывали мне:
Жил караванщик в старой Фергане.
У бедняка верблюдица была
И верблюжонка родила к весне.
Верблюдица в урочный путь пошла,
Был долог путь, а ноша тяжела!
Стоял в пустыне нестерпимый зной,
И жег кусты колючие дотла.
Пустился верблюжонок догонять
Шагающую в караване мать.
Едва держась на тоненьких ногах,
То отставал он, то бежал опять.
Тревогою и зноем изнурен,
Так молока и ласки жаждал он,
Что пробежал в пустыне полпути,
Хотя был очень мал и не силен.
Изнемогая, он валился с ног,
В пути его песок горячий жег.
Как ни старался маленький верблюд,
Но караван догнать никак не мог.
По счастью для него, бедняжку мать
Заставил возчик на колени стать,
Чтоб у нее поправить на спине
В дороге набок сбившуюся кладь.
Тут верблюжонок, что рысцой трусил,
Догнал ее и жалобно спросил:
"Зачем спешишь, бессовестная мать?
Ты видишь, я совсем лишился сил.
Ваш караван ушел так далеко,
Что мне догнать вас было нелегко.
С тобою рядом я хочу итти,
Чтобы сосать в дороге молоко!"
Смотрела мать на милого сынка.
Из глаз ее струилась слёз река —
"Я не сама иду, — меня ведет
Всесильная хозяйская рука.
Еще не знаешь ты, что я — раба
И ждет тебя такая же судьба.
Да будь пылинка воли у меня,
Я б эту ношу сбросила с горба!"
И еще есть у древних добрых людей поговорка: "Трубачу только и дела, что дуть".
Тут удод сказал: "Верить слову верного-свойство людей добрых." А ты тоже-не подгребай все колосья только к своему току и не махай топором только в свою сторону. Будь подобен пиле: говори, как подобает, в обе стороны. Удод попрощался и ушел. А сыч направился к Куланкир-султану и вскоре добрался до его дворца. Он увидел дивные, величественные чертоги, о которых не сумеет рассказать и многоязыкая лилия, и красоты которых не смогут выразить никакие описания.
И сыч увидел величественное сооружение, но напуганный громкими криками стражей — "Эй! Эй! Поглядывай!" — не решился войти во дворец и сел у ворот! При Куланкир — султане находился один раб по имени Куйкун. Взгляд Куланкир-султана упал на скромно сидевшего сыча, и он приказал Куйкуну:
"Сходи и узнай, что там за птица сидит на пороге: в нужде ли она, в беде ли, голая ли, голодная ли? Если она достойна щедрот наших, приведи ее к нам".
Тогда Куйкун направился к сычу и, приблизившись к нему, сказал:
"Эй, дедушка, из какого вы высокого гнезда прилетели?"
Сыча обидел высокомерный тон Куйкуна, и он промолвил:
"О сынок, чем тебе вопрошать так, а мне отвечать так, лучше бы нам обоим сгинуть в бездне".
"Есть поговорка, — сказал Куйкун, — "Добрый человек скажет-обласкает, злой человек скажет — укусит". Что же ты считаешь меня ничтожеством среди столпов государства? Как говорится: "Не считайте нас маленькими — может быть мы еще поднимемся и покажем себя". И есть еще пословицы: "При удобном случае и раб может изловить и гуся и утку". "Если себя самого считаешь смелым мужем, то любого другого считай львом".
Поняв, что Куйкун слишком высоко себя ставит, сыч сказал ему:
"О сынок, ты уподобляешься дочери, которая смеет учить мать, или сыну, который начинает поучать отца. Есть древняя поговорка: "Пока корова пьет воду, телёнок лижет лед"[2]. Я, ведь, гость и тебе следовало бы относиться ко мне почтительно".
Тут Куланкир-султан понял, что Куйкун досаждает гостю и, метнув на раба суровый взгляд, поманил сыча, встал с места, посадил его рядом с собой и сказал:
"Добро пожаловать, отец, извините!"
Тут сыч заговорил и сказал:
"Сколько бы ни было во дворце вельмож и ученых, мудрецов и разумных людей, их всегда будет мало. Особенно трудно правителю обойтись без трех людей. Из них первый — это обладающий знаниями — мудрец, который указывал бы правильный путь; второй — везирь, обладающий верным мнением, который беспокоился бы о делах и нуждах государства, и третий — писец грамотный, к тому же осмотрительный и владеющий мечом. А те, что сейчас стоят вокруг тебя, — все они обжоры и рвачи, жрать они всегда готовы, а дать совет — ума нехватает. От древних мудрецов осталась поговорка: "Если человека покормишь — спасибо скажет, а если собаку покормишь — в ногу вцепится". И еще: "С добрыми людьми пойдешь-желанного достигнешь, со злыми пойдешь — сраму наберешься". Или еще: "К дурному пойдешь — беда пристанет, к котлу подойдешь — сажа пристанет"... Мы хоть баранов и не видели но помет бараний видели... От таких как у тебя вельмож полезного мало, а позора-много. Ждать от этих людей благородства все равно, что ждать от вербы абрикосов. Подобного никогда не бывает".
Слова сыча подействовали на Куланкир-султана, как свежий утренний ветерок, и наставления оставили глубокий след в его сердце.
У Куланкир-султана осталось кушанье от прежних гостей. Он поставил блюдо перед сычом и сказал:
"Когда мало пищи, кушать не помогают". Скажите: "Еды мало, да на душе спокойно" — и кушайте.
Сыч отвечал:
"Скупа твоя подачка, шах. Мне не нужна она. Огня истратил много ты, а пища не вкусна".
На это Куланкир-султан сказал:
"Благородный гость не станет угощенье хулить.
Разостлал хозяин скатерть-значит, нужно есть и пить.
"Пищи мало, да сердце чисто". Кушайте, пожалуйста"
"Кушать вкусно в обществе хозяина" — возразил сыч.
"Ладно, на пир и мертвая голова прикатится", — проговорил Куланкир-султан, и, протянув руку, захватил такой кусок, что сразу же стало видно донышко блюда.
Сыч, как ни старался, не нашел на блюде ни крошки пищи и сказал:
"В какой то священной книге написано: "Ешьте, пейте, но не предавайтесь излишествам". Что это у вас за манера есть пищу?".
"Излишества у нас не в обычае, — возразил Куланкир-султан.- А ел я, думая о том, что так или иначе придется отвечать на страшном суде. Чем брать от жизни немного и отчитываться на том свете во многом, лучше взять от жизни все, что можно и отчитаться там сразу за все. Вставай же и не мешкай с добрым делом".
Так отвечал Куланкир-султан, и сыч поднялся с места и направился к филину Бай-оглы и пришел к его жилищу. И достиг он желаемого, и стрела чаяний попала в мишень просьбы. Узнав спустя некоторое время о приходе сыча, Бай-оглы вышел к нему навстречу и, сказав: "Добро пожаловать! Я к вашим услугам!", почтительно поздоровался с сычом. Оба дружески облобызались.
Бай-оглы усадил сыча в своем гнезде и поставил перед ним угощение. Прежде, чем произнести хоть слово, сыч накинулся на пищу.
Тогда Бай-оглы молвил:
"Разговаривать во время угощения — добрый обычай, молчать за едой подобно животным не свойственно благородным существам".
"Говорить мне неизбежно придется, --отвечал сыч, — но у древних мудрецов была поговорка: "Сначала еда, потом — разговор". Но "раз пришел за водой, не прячь за спиной ведро". Мы узнали, что в вашем созвездии сияет в лучах счастья нежно взлелеянная ваша дочь луноликая Гунаш-бану. Признав ее достойной невестой для Куланкир-султана, сына совы Яаалак-биби, прибыл. я к вам сватом. Дайте доброжелательный ответ, я выслушаю его и отправлюсь во-свояси".
"Верно, — отвечал Бай-оглы, — дитя мое достигло брачного возраста. Я спрошу ее самое и дам вам ответ".
Филин поднялся и вышел к дочери и сказал:
"О, дитя мое, тебя полюбил Куланкир-султан, сын Япалак-биби, и прислал ко мне свата. Какой ты дашь ответ?".
Тут Гунаш-бану, как в обычае и в наше время у воспитанных девиц, поникла головой, словно говоря: "Молчание-знак согласия". Решив, что Гунаш-бану дает согласие, Бай-оглы сказал:
"Дочь моя, поистине, мечтает о замужестве".
Тут Гунаш-бану раскрыла уста и сказала:
"О, беспонятный старик, постыдитесь своей седой бороды! Разве молчание так нужно понимать? Разве таковы речи того, кто говорит ради доброго дела?".
"Осталась бы ты без головы!-воскликнул Бай-оглы.-Разве ты не знаешь, что девушка, сидящая всегда дома, скорее мужа найдет?".
Тут Гунаш-бану молвила: "Торговать с утра- в десять раз прибыльнее; посеешь поздно — потеряешь". А еще говорят: "Дело с утра на вечер не откладывают".