Французский посланник Фейпу представил с 23 по 30 мая ряд нот по поводу этих событий, из которых ни одна не была принята во внимание дожем. При появлении адмирала Брюи с двумя кораблями и двумя фрегатами, возвращавшимися с Корсики, дож потребовал, чтобы эта эскадра не входила в порт, под предлогом, что ее присутствие раздражит чернь, которая прибегнет к эксцессам против французских семей. Фейпу имел слабость согласиться на это требование и послал Брюи приказ следовать в Тулон. Когда умеренные люди доказывали в сенате, насколько подобное поведение неблагоразумно, олигархи отвечали, что французы, занятые переговорами с Австрией, не осмелятся двинуть войска на Геную, а господствующее в Париже настроение противоположно демократическим идеям. Известно, что даже сам Наполеон не одобряет принципов клуба Моранди и дважды подумает, прежде чем подвергнется неодобрению правительства и партии Клиши, господствующей в Законодательном корпусе.
Но все эти ложные надежды рухнули. Как только Наполеон узнал о происшедшем, о том, что пролита французская кровь, что французские торговые дома охвачены унынием и притесняются, он отправил своего адъютанта Ла-Валетта к дожу и потребовал от него, чтобы все арестованные французы были немедленно переданы в распоряжение французского посланника, угольщики и носильщики обезоружены, а инквизиторы, руководившие убийствами французов, арестованы. В то же время он заявил, что «головы патрициев являются залогом за головы французов, а сама республика всеми своими складами и всем своим имуществом отвечает за их имущество». Одновременно он отправил приказ посланнику Фейпу, чтобы в случае невыполнения этих требований в течение 24 часов он покинул Геную и выехал в Тортону со всеми французами, которые пожелают следовать за ним.
Адъютант Ла-Валетт прибыл в Геную 29 мая, в 4 часа дня; в 6 часов он был введен в сенат, который, выслушав его речь и ознакомившись с письмом к дожу, обещал ответить в тот же вечер. Действительно, французы были тотчас же выпущены на свободу и доставлены в особняк посольства, среди большого скопления народа, выражавшего им свое сочувствие. Буржуазия и подлинный народ города, ободренные демаршем Наполеона, который заверил их в своем покровительстве, пробудились и громкими криками потребовали разоружения угольщиков и носильщиков. В тот же вечер было возвращено в арсенал более 4000 ружей, полученных при разоружении этих цехов, но в их руках оставалось еще 20 000 ружей. В сенате возникли страстные прения, но олигархия оказалась в меньшинстве. Дивизия французских войск находилась уже в Тортоне, и Генуя, осажденная с моря и суши, была бы быстро приведена к повиновению. Возможно даже, что было бы достаточно одного вида нескольких французских войсковых частей, чтобы побудить буржуазию и массы третьего сословия сбросить иго олигархии. Однако ответ сената был неудовлетворителен. Он был mezzo termine[104]. Фейпу решил выехать. Ла-Валетт должен был остаться в Генуе, чтобы обеспечить безопасность остающихся французов. Но когда от посланника поступило требование на выдачу паспортов, дож собрал сенат, который один только имел право их выдавать. После непродолжительной дискуссии было решено подчиниться требованиям главнокомандующего и постановлено: 1) отправить в Момбелло депутацию в составе господ Камбиазо, Серра и Карбонари; 2) арестовать трех инквизиторов; 3) угольщиков и носильщиков разоружить. Это постановление побудило посланника Фейпу остаться на своем посту, что успокоило встревоженный народ. Угольщики и носильщики, действовавшие лишь по приказанию дожа и в действительности не имевшие никакой личной заинтересованности в этом деле, стали очень послушными, как только дож искренно решил подчиниться.
5 июня делегаты сената подписали в Момбелло конвенцию, которая положила конец конституции Дориа и установила демократический строй[105].
Народ отпраздновал победу с живостью, свойственной духу партий и природе жителей юга. Он предался эксцессам: сжег Золотую книгу и разбил статую Дориа. Такое надругательство над памятью великого человека оскорбило Наполеона. Он потребовал от временного правительства, чтобы эта статуя была восстановлена. Однако крайние элементы взяли верх, и конституция отразила это. Духовенство было раздражено, дворянство ожесточено; они были отстранены от всех должностей. Конституция должна была поступить на утверждение народа 14 сентября 1797 г. Ее отпечатали и расклеили во всех общинах. Многие из деревенских кантонов заявили, что она для них неприемлема; повсюду духовенство и дворянство подстрекали крестьян к восстанию, и оно разразилось в долинах Польчевера и Бизаньо. Мятежники овладели фортами Эперон, Теналья и бастионом Лантерн, господствующим над портом. От генерала Дюфо, посланного в Геную для организации войск республики, численность которых возросла до 6000 человек, временное правительство потребовало выступить на его защиту. Он прогнал мятежников и вновь овладел крепостной оградой и фортами. 7 сентября спокойствие было восстановлено в обеих долинах и крестьяне разоружены.
Эти известия вызвали недовольство Наполеона. Он был тогда поглощен переговорами с Австрией и не мог уделять особого внимания генуэзским делам, но советовал щадить дворянство и удовлетворить духовенство. Он отложил обнародование[106] конституции, сделал в ней все изменения, которых просило духовенство и дворянство, и, очищенная таким образом от демагогического налета, конституция была введена в действие с общего одобрения. Наполеон любил Геную. Он хотел сам отправиться туда для умиротворения и объединения партий, но события, столь быстро следовавшие одно за другим, помешали этому. После Кампо-Формио, в момент отъезда из Италии, он написал из Милана 11 ноября 1797 г. генуэзскому правительству следующее письмо:
«Спешу ответить, граждане, на проявление доверия ко мне с вашей стороны… Вам нужно сократить административные расходы, дабы не пришлось переобременять налогами население… Недостаточно ничего не делать против религии, нужно еще не давать никакого повода для беспокойства самым щепетильным из верующих и не предоставлять никакого оружия людям злонамеренным. Отстранение всех дворян от общественных должностей было бы возмутительной несправедливостью, вы сделали бы то же, что делали они… Вопрос о порто-франко является яблоком раздора, брошенным в вашу среду… Город Генуя должен держать свой порт открытым в зависимости от воли Законодательного корпуса…
Почему лигурийский народ так быстро изменился? Его первые порывы к братству и восторженность сменились опасениями и страхом. Духовенство первое сплотилось вокруг дерева свободы. Оно первое сказало вам, что мораль евангелия является демократической. Но люди, подкупленные вашими врагами и непосредственные помощники тирании во всех революциях, воспользовались промахами, пусть даже преступлениями некоторых из духовных лиц, чтобы писать против религии, и духовенство удалилось! Начались массовые репрессии, и число ваших врагов возросло!.. Когда в государстве, особенно в небольшом государстве, усваивают привычку осуждать, не выслушивая оправданий, приветствовать речи рукоплесканиями, потому что они произнесены со страстью; когда называют добродетелью преувеличения и исступление, преступлениями — умеренность и справедливость, — тогда такое государство близко к гибели… Поверьте, что во всех местах, куда призовут меня долг и служба родине, для меня будут в числе самых дорогих те минуты, когда я смогу быть полезен вашей республике… Я с удовлетворением узнаю, что генуэзский народ единодушен и счастлив».
В Париже, в Совете Пятисот, обсуждалось тогда предложение Сийеса об изгнании из Франции всех дворян с возмещением стоимости их владений промышленными товарами. Советы, данные Наполеоном Генуэзской республике, казались адресованными Французской республике, которая ими воспользовалась; во всяком случае экстремистский и ужасный проект, который повсюду вносил тревогу и беспорядок, был отклонен. Больше о нем не было и речи.
Ни один из французских батальонов не перешел за Тортону. Генуэзская революция восторжествовала благодаря влиянию одного третьего сословия.
Если бы не проделки инквизиторов и клуба Моранди, она была бы проведена без нарушения порядка, без потрясений и без всякого, даже косвенного, вмешательства Франции.
Сардинский король находился в ложном положении. Болонский договор одновременно и существовал и не существовал[107]. Директория не высказывалась ясно, но было очевидно, что она не хотела его ратифицировать. Наполеон же продолжал считать, что эта ратификация необходима. В Италии и так уже было достаточно поводов для раздора. Он считал ратификацию этого договора нужной для того, чтобы оказать давление на Австрию и ускорить переговоры. В случае их неудачи и войны он придавал большую важность присоединению к его армии прекрасной дивизии старых пьемонтских войск, цену которым он знал. Считая себя лично связанным статьями этого договора, он употреблял все средства, чтобы гарантировать внутреннее спокойствие во владениях короля. Но такое поведение подверглось сильной критике. Недовольных пьемонтцев с каждым днем становилось все больше и больше. Они прибегли к оружию, но революционеры были разгромлены. Подобное крайне щекотливое положение вызывало недовольство всех якобинцев Франции и Италии, и когда королевская партия восторжествовала, аресты и притеснения, к которым она прибегла, явились постоянным поводом для жалоб в главную квартиру.
Когда Директория в конце сентября подписала свой ультиматум по поводу переговоров в Кампо-Формио, она уведомила Наполеона, что настаивает на своем решении не ратифицировать договор о союзе с Сардинией. Министр иностранных дел, сообщая Наполеону о намерениях Директории, посоветовал ему переманить сардинских солдат при помощи итальянских вербовщиков и таким образом получить поддержку 10 000 человек пьемонтского контингента, без всяких обязательств перед туринским двором. Но кадровых солдат, составляющих всю силу войска, нельзя было переманить, притом подобная операция потребовала бы длительного времени, а речь шла о немедленном выступлении в поход. Подобное поведение Директории было одной из причин, побудивших Наполеона подписать мир в Кампо-Формио, не принимая во внимание ультиматум французского правительства от 29 сентября, включение которого в протокол привело бы, по его мнению, к разрыву. Однако Директория поняла, наконец, сколь важно усилить Итальянскую армию 10 000 человек пьемонтского контингента, она решила ратифицировать Туринский договор и 21-го октября направила его в Законодательный корпус. Но было уже поздно: 17-го в Кампо-Формио был подписан мирный договор с Австрией. Таким образом, после кампаний Наполеона в Италии сардинский король сохранил свой трон, но могущество его было ослаблено потерей Савойи и графства Ницца, а также крепостей, часть которых была разрушена, а другие отданы французам, державшим в них свои гарнизоны. Но зато он приобрел огромное преимущество в союзе с республикой, гарантировавшей неприкосновенность его владений. Однако этот государь был свободен от каких-либо иллюзий относительно своего положения. Он знал, что обязан сохранением своего трона одному Наполеону, знал, как мало было искренности в дружбе к нему Директории, и не забывал, из-за каких политических соображений был принят этот союз. Он предчувствовал свое падение. Окруженный со всех сторон демократиями — французской, Лигурийской и цизальпинской, он должен был еще бороться с мнением своего народа. Пьемонтцы громкими криками призывали революцию, и двор рассматривал уже Сардинию, как вероятное убежище.