Оттого в «Словаре» на равных основаниях рядом с титулованными авторами стоят выходцы из «подлого» сословия, из крестьян, мещан, купцов. Нельзя не заметить сознательного намерения автора в тех случаях, когда говорится о писателях-разночинцах, выходцах из «среднего рода людей», а тем более из крестьян, особенно подчеркнуть их успехи, их заслуги, их вклад в русскую культуру. С таким пристрастием и любовью говорится о Ломоносове — сыне «промышленника рыбных ловлей», «муже великого разума, высокого духа и глубокого учения», о механике Кулибине — нижегородском купце, писателе Эмине — сыне «небогатых родителей», профессорах Поповском, Барсове, Крашенинникове, актере Федоре Волкове — сыне костромского купца, Десницком — «магистре свободных наук, юриспруденции докторе, римских и российских прав публичном экстраординарном профессоре», и т. д.
Вопрос о положительной программе Новикова-критика нельзя рассматривать в отрыве от его практической писательской деятельности в «Трутне», «Пустомеле» и «Живописце». Именно эта личная писательская позиция определила характер его критических оценок и позволила ему разобраться в современном состоянии литературы, разделить писателей-современников на два лагеря. Высоко оценивая роль Сумарокова, Новиков отдавал должное его историческим заслугам перед русской литературой, прежде всего за разработку сатирико-политических жанров. Вместе с тем отношение к Сумарокову у Новикова почти историческое: для Новикова это писатель, уже все свершивший, писатель, принадлежащий к прошлой эпохе.
Ориентировался же в своем «Словаре» Новиков не на Сумарокова, а на писателей молодых, близких ему самому по направлению, по образу мыслей, по пониманию задач литературы. Он стремится выдвинуть на первое место тех, «о ком сказать должно, что Россия надеется увидеть в них хороших писателей», то есть тех, кто недавно вступил в литературу и кто в ближайшие годы будет играть активную роль в ней. Кто же эти писатели? — Фонвизин, Майков, Эмин, Попов, Аблесимов, Аничков. Вот кому сочувствует Новиков, кого «похваляет», чья общеполезная, критическая по духу, деятельность снискала его признание. Эти писатели составляют один лагерь литературы.
Бесспорно, именно 1769 год — год сатирических журналов — позволил Новикову увидеть в литературе признаки социального и идейного размежевания, определил стремление защищать и отстаивать свои и своих единомышленников принципы и убеждения от нападок враждебной стороны. В центре борьбы встал вопрос — быть ли литературе независимой от правительства, напоминать ли о народных отягощениях или стать придворной, «карманной», поющей и пляшущей под дудку Екатерины II.
Отстояв свою личную независимость в полемике со «Всякой всячиной», Новиков, приступив к составлению «Словаря», стремился показать обществу, что в России есть целая группа писателей, ставшая именно на этот путь. Поддержал он эту группу не только своими положительными оценками их деятельности, но и опытом всей русской литературы. Своим «Словарем» Новиков утверждал: именно обществу и его авангарду — ученым, писателям разных сословий — принадлежит заслуга возведения здания русской культуры и литературы. В период, когда правительственная официальная идеология утверждала, что всеми своими успехами русская культура обязана просвещенной политике русских царей, и Екатерине II прежде всего, Новиков заявлял: Россия всему обязана инициативе, заслугам армии русских культурных деятелей. Правительство, верховная власть и, в частности, императрица Екатерина исключались им из процесса сложения и развития русской науки и литературы. Именно в этой связи и следует рассматривать дерзкий акт Новикова — он не включит в свой «Словарь» Екатерину II. [1]
Екатерина-писатель была главой враждебного Новикову лагеря. Исключение ее, кроме того, было удобно составителю, ибо, поместив ее в числе писателей, он обязан был говорить то, чему не верил, то есть лгать и льстить,— а это, как известно, было не «по склонностям» Новикова. Пропустив же Екатерину, он мог безопаснее бить по направлению, ею возглавленному. Вот почему главный удар был нанесен «карманному» поэту Екатерины — «при кабинете ее императорского величества переводчику» Василию Петрову. Следуя своему критерию общественной полезности, Новиков обрушивается на Петрова именно за направление его творчества. Действуя осторожно, он как бы отказывается от оценки, просто перечисляя его стихи: «Ода на карусель», поэма «На победы российского воинства», оды «На победы российского флота при Хиосе в Морее» и «На прибытие его сиятельства графа Алексея Григорьевича Орлова», такте «письмо к г. генерал-майору и кавалеру Потемкину». Уже названия стихов ясно свидетельствовали о творческом профиле поэта. Но этим Новиков не удовлетворился, и в конце своей характеристики он всему «направлению» придворной поэзии дает общественное определение — «случайные стихи» Термин этот формально произошел от придворной практики заказывать поэтам стихи «на случай». Поэтому, вводя в критический оборот новый термин «случайные стихи», Новиков выражал им свое отношение к подобной поэзии, это стихи заказные, оплаченные властью, проникнутые лестью. Но данный термин включал в себя и иной, политический и сатирический смысл. Дело в том, что практика фаворитизма Елизаветы и Екатерины породила особенную терминологию — про очередного любовника императрицы говорили «Он вошел в случай», отсюда общее наименование фаворитов — «случайные люди». Фонвизин через восемь лет после новиковского «Словаря» в своей «Всеобщей придворной грамматике» будет в сатирических целях обыгрывать это словоупотребление: «Какое разделение слов у двора примечается?.. двусложные — силен, случай, упал». Поэтому новиковский термин в применении к одам, в которых прославлялась не столько Екатерина, сколько ее любовник Орлов и его братья,— «случайные стихи», несомненно включал в себя и этот обличительный смысл. Поэтому то общество равнодушно к этим «случайным стихам», и они только «некоторыми много похваляются», то есть ценятся только заказчиками. Продажные стихи не могут быть художественно прекрасными, самостоятельными. И Новиков обличает жалкое эпигонство Петрова: «о сочинениях его сказать можно, что он напрягается итти по следам российского лирика».
«Случайные стихи» пишет и «двора ее императорского величества камер-юнкер» Павел Потемкин; примыкает к этой когорте и Василий Рубан. К той же категории придворных писатетей принадлежит и Козицкий.
Издавая «Опыт исторического словаря о российских писателях», Новиков тем самым полагал начало не только историческому изучению русской литературы, но, критически оценив деятельность современных писателей, выдвигал перед обществом задачу развития и поощрения литературы, независимой от власти. Эта же книга подводила первые итоги борьбы передовой литературы с правительственным лагерем «карманных» писателей, точно называла главные имена деятелей этого «случайного» направления, вдохновлявшегося Екатериной II.
Предисловие к изданию «Древней российской вивлиофики»
Вопросы русской истории привлекали внимание Новикова с начала 70-х годов. Работа над «Опытом исторического словаря» столкнула Новикова с многочисленными рукописными книгами и документами из прошлого России. Вот почему, в соответствии со своими просветительскими убеждениями, он поставил перед собой задачу патриотического воспитания «единоземцев» на примерах жизни предков, показывая «великость духа» русских людей. Первым крупным историческим изданием и была «Древняя российская вивлиофика», начавшая выходить помесячно с 1773 года. Это издание сыграло огромную просветительскую роль, знакомя широкие читательские массы с прошлым нашей родины. В то же время оно способствовало и развитию научного знания, так как ввело в оборот огромное количество ценнейших исторических материалов. В предисловии к этому изданию под заглавием «К читателю» излагались основные положения новиковских воззрений на историю России.
Стр. 373. Пусть припомнят господа наши полуфранцузы день святого Варфоломея...— В ночь на 24 августа 1572 года, в канун праздника св. Варфоломея, католики организовали в Париже чудовищное избиение своих религиозных противников — гугенотов. События Варфоломеевской ночи стали символом дикого проявления религиозного фанатизма и изуверства.
—...дабы не навлечь на себя гнева сих подражателей клеветы А* де Ш**.— Речь идет о книге французского аббата Шапа «Путешествие в Сибирь», выпущенной в Париже незадолго до выхода «Вивлиофики». Этот очередной иностранный путешественник, посетив Россию, не пожелал узнать ни страны, ни народа, ни его культуры и наполнил свою книгу безграмотными и невежественными суждениями о России и русских. Клеветническая книга Шапа была восторженно встречена придворными низкопоклонниками. Именно об этой «клевете» и пишет Новиков в своей статье, противопоставляя вздорным суждениям француза подлинные документы, характеризующие славное прошлое России.
Предисловие к изданию «Древняя российская идрография»
Публикуя рукописи «Древней российской идрографии», Новиков, как истинный патриот, стремился опровергнуть лживые утверждения невежд, что до Петра Россия знала лишь духовную литературу и не имела научных сочинений. Предисловие именно и формулировало эту задачу: «обличение несправедливого мнения тех людей, которые думали и писали, что до времен Петра Великого Россия не имела книг окроме церковных». Это издание вышло в 1773 году.
Обращение «К читателю» и посвящение Петру Кирилловичу Хлебникову предпосланы рукописи «Скифской истории», извлеченной Новиковым из книгохранилища. «Скифская история» написана Андреем Лызловым в 1692 году, издана Новиковым в 1776 году.