Ему пришло на ум еще новенькое. Со временем составлять он хочет ведомости, в которых все новизны напишет всего города, и надеется получить от того великий барыш. Например.
В Казанской венчали на сей неделе двенадцать свадеб; такий-то женился на такой; за ней приданого столько; барская барыня в собольей шапке еще ходит; девок ее зовут так и так.
К такой-то вдове недавно зачал ездить такий-то: о чем соседи в размышлении находятся.
К такому оброк привезли из деревни; но как он очень мотает, то сего не на долго станет: о чем весьма сожалеют те, кои к нему ездят обедать.
Соседка его купила попугая, но кошка его съела: о чем хозяйка скорбит. И прочая, и прочая, и прочая.
Чрез сие он надеется удовольствовати тех доброхотных людей, кои более пекутся о поступках и делах ближнего, нежели о своих собственных. На все же те известия, кои шепчут на ухо, употребить хочет он печать самую мелкую, дабы без очков читать оных не можно было; чтоб только одним старушкам сии откровения делать, знав, что их обыкновенная осторожность не допустит до распространения сих слухов; а наипаче молодым не положат они на ум того, что до них не следует.
Сведав сие, мы думали, что нам бы непростительно было утаить сие важное известие от наших читателей.
Господин наставник!
По причине полезных наставлений, которые в ваших листах часто читаю, пришло мне на мысль назвать вас теперь сим именем. Я не думаю, что наставления в том только и состоят, когда какий писец бранит и поносит все, что он ни найдет худого. Пускай кто хочет, смеется чрезвычайно или улыбается таинственно, когда удастся ему подозревать, что такий-то кусок (так я перевел в сем случае французское слово piece) на кого-нибудь из знаемых ему целит. Ваши наставления совсем другим вкусом писаны; не едко, но приклонительно, не с бранью, но с ласканием и ободрением. Хотя кто и свою погрешность в них сыщет, однакож не себя. Я бы очень желал читать во «Всякой всячине» наставление и для тех, кои, не зная, не ведая Омира, Пиндара, Софокла, Виргилия и прочих изящных писателей, с презрением об них раздобаривают. Напротив же того подобало бы им и тех почитать, кои столь счастливы, что читать сих удивляющих толь многие веки творцов могут и читают, кольми паче которые и наизусть их учат. Ибо и в России, как во всей Европе, уже самым делом сбылось, наверное, кажется мне, положить
можно, что таким же, а не иным образом, то есть чрез прилежное древних греческих, латинских и им подобных новейших образцов чтение и подражание надлежит распространиться наукам. Еще прошу вас, сделайте увещание, чтоб никто, не рассудя или и не имея сил столько, чтоб рассудить, о чем какое сочинение писано, не толковал оного на свой счет и не клепал бы, что его характер, сиречь умоначертание, описано там, где об нем и не думано, да и думать о том, как еще о небылице, в то время, когда оное сочинение гораздо пред тем писано, не можно было. Если же кто и впрямь такое дурное имеет умоначертание, какое тем или иным сочинителем вообще похулено, посоветуйте такому лучше исправлять порок свой, нежели увеличивать оный прибавлением к тому и других пороков. А то обоих сих родов люди не постыдятся; первые всегда пышно восклицать о себе: и мы яблока плывем; вторые гневаться на тех, кои задолго прежде рождения их писали. Я же, сожалея о их злом роке, есмь навсегда
вашим усердным слугою
Галактион Какореков.
Месяца Липца 20 числа
в самое куроглашение.
Г. издатель!
Некогда читал некто следующую повесть: у некоторых моих сограждан, говорит сочинитель, нет ни одной такой склонности, коя бы более притягала мое удивление, как неограниченное их самолюбие. Обыкновенный к тому повод бывает невежество и ласкательство.
Если бы сие самолюбие было ограничено и хорошо управляемо, оно бы могло быть очень полезно для тех, кои теперь оным обеспокоены.
Для чего человек, который заражен самолюбием? для чего, говорит сочинитель, не берет он книги в руки? Он бы тут много увидел, чего ласкатели никогда ему не говорят.
Все самолюбивые много раз и многими были во книгах осмеяны; самолюбивый, конечно, их не читает затем, что он с приятностию привык слушати льстецов, бесстыдно во глаза его похваляющих. Если бы сей человек, если бы вздумал такие новости читать, то бы сие для него гораздо было полезнее, как мнения, что такий-то не так пишет, как он; или что такая-то безмерно в последней комедии хвалила то, что ему не нравится, или что она намерена шить платье, коего покроя он терпеть не может; или что многие хвалят те сочинения, кои несогласны с его умоначертанием, или что осмеливаются тогда писать, когда он пишет; или, наконец, что все то худо, что не по его и ему не нравится. Такий самолюбивый угнетает разум и обезнадеживает всех, чем-нибудь быть надеющихся. Его умоначертание наполнено самим только собою: он не видит ни в ком ни дарований, ни способностей. Он хочет, чтобы все его хвалили и делали бы только то, что он повелевает; другим похвалу терпеть он не может, думая, что сие от него неправедно отъемлется, и для того требует, чтобы все были ласкатели и, таскался из дома в дом, ему похвалы возглашали, что, однако, есть грех.
Читав сие, понял он причину, для чего сперва тысячами некоторые листы охотно покупали. Хотите ли оную узнать? Боюся сказати, прогневаются: одно желание посмеяться самолюбию авторскому к сему поощряло.
Ему пришло на ум еще новенькое, со временем составить он хочет книгу, всякий вздор, в которой все странные приключения напишет всего города, и надеется получить от того великий барыш: например.
Такий-то на сей неделе был у своей родни и передавил все пироги, данные некоторой простодушной старушке в подаяние; такий-то всякий день бранится со своими соседами за колодязь; такий-то там-то приметил, что все девицы кладут ногу на ногу очень высоко; тот-то насмешник подсмеял одну женщину, велев ей для усыпления читать сочинения такого мужа, который за полезные переводы заслужил от всех похвалу и благодарность, и что от той насмешки весь город хохотал целую неделю насчет насмешника.
Эдакий-то в досаду мусе Фалий не перестает марать и перемарывать свои комедии и непостижимыми своими умоначертаниями отягощать актеров.
Тот показывает, якобы он единоначальный наставник молодых людей и всемирный возглашатель добродетели: но из-под сего смиренного покрова кусает всех лишше Кервера.
Этот перекрапывает на свой салтык статьи из славного аглинского «Смотрителя» и, называя их произведением своего умоначертания, восклицает: ими яблока плывем, и прочая, и прочая, и прочая.
Чрез сие он надеется удовольствовати всех читателей, показывая себя таким доброхотным человеком, кой более печется о поступках и делах ближнего, нежели о своих собственных. На все же те куски (piece), кои шептать бы только на ухо должно, употребить хочет он печать самую крупную, дабы и без очков читать оные можно было; а паче, чтоб сии откровения угодность делали старушкам, знав, что их обыкновенная говорливость скорее распространит сии слухи; а наипаче молодым людям положат они на ум то, чего бы знать им не надлежало и что до них не следует.
Сведав сие, я думал, что мне непростительно было утаить сие важное от вас, г. издатель, известие и от ваших читателей.
Слуга ваш ....
Воистину удивительная вещь! Есть люди, кои бранят наше сочинение. Но как неволи нет читать оное, то просим покинуть. А если продолжать и за сим чтение и брань, то уже известно будет, для чего бранят. Здесь объявляется: знатно, где ни на есть нашли себя описанных; а как сами себе непрелестны показалися, то вздумали отомстить нам ругательством. Но сие не льнет; ибо лишь бы мы не ошиблись во правилах нравоучения, все прочее для нас не важно. Если же бы в сих мы имели несчастье обмануться, то бы мы имели причину просити прощения у тех, коих бы мы своими правилами провели. Скажут, что не мы правила выдумали. О сем и спора нет. Скажут, что мы переводы списываем. Признаемся, что и сие бывает: легко узнать оные можно: осмеливаемся сказати, что почти все переводы, здесь внесенные, слабее настоящих сочинений. Не смеем же ласкать себя, чтобы тот, кто более нас поносит, нам завидовал. Если же паче чаяния оно так, то сие нам немалую честь делает, хотя бы сам ругатель в том и не признался. Но как бы то ни было, мы отдаемся на беспристрастное рассуждение публики, не беспокоясь нимало о разных об нас бреднях и показав тем самим, в каком холодная кровь выигрыше бывает над кипящею: и для того продолжаем со всегдашнею бесперерывною охотою.
Г. издатель!
Я уверен, что вы ненавистник пороков и порочных и что вы не следуете мнению утверждающих, что порочного на лицо критиковать не надлежит, но вообще порок; да и то издалека и слегка. Я не ведаю, какой они от таких дальных околичностей ожидают пользы. Известно, что признание во своих слабостях и пороках самому себе делают весьма немногие: кто сам себе признается во своих проступках, тот ежели не совсем исправляется, так по малой мере борется со своими страстями, и тому, по мнению моему, потребны наставления, а не критика. Другие, кои больше самолюбивы и ослеплены страстями, критику, на общий порок писанную слегка, от его действий весьма удаленную, тотчас совращают на лицо другого; такой тогда еще более ищет причин удалить оную от себя, нежели как критик, его пороки критикующий, искал от его лица удалиться. В таком случае обыкновенно много помогают ласкатели: ибо ежели бы кто стал критиковать поступки знатного господина, тогда ласкатели, бесстыдно предупреждая его признание, тотчас сыщут невинное лицо, на которое совратят критику. Невинный тогда страждет, а порочный насмехается своим пороком в лице другого. Вот в