ами, увидя их вместе, вскричал:
— Какая прекрасная пара! наш уезд может похвалиться, что имеет двух красавцев; я бьюсь о бокале вина, — продолжал он, — что они друг друга любят и что они рождены один для другого.
При слове любят Миловида лицо свое покрыла румянцем и тем прелести своего лица еще умножила; а Добросерд, не могши собою владеть, вскричал:
— Вы, сударь, заклад ваш выиграли; я люблю Миловиду и льщусь, что и ею любим. — После того подошел к отцу своему и просил его о позволении хотя самыми учтивыми, однакож и сильными выражениями и заключил тем, что он без Миловиды жить не может...
— Ежели так, — сказал отец его с веселым и довольным лицом, — так надобно постараться, чтобы ты остался жить.
Добронрав не медля предложил Миловидиной тетке о их бракосочетании и просил ее усильно, чтобы она на сие согласилась. Осторожна, это было ее имя, с превеликою учтивостию отвечала, что она за особливую честь почитает быть в свойстве с Добронравом и иметь племянником Добросерда; но что она ни в какие обязательствы прежде вступить не может, пока не решится дело о деревнях, составляющих почти все Миловидино наследство.
— Дело это правое, — продолжала она, — и мы с племянницею надеемся, что правосудие сделает ее богатою невестою в нашем уезде.
— Какое препятствие! — вскричал Добросерд, — можете ли вы, сударыня, для приданого ожидаемого мною счастия меня лишать! Согласитесь на мое благополучие: Миловида и без приданого драгоценнее всех сокровищ в свете; не корыстолюбие просит вас о сей милости, но искренняя любовь.
— Но ты, любезный Добросерд, еще молод, — сказала Осторожна, — ты еще не ведаешь, что чем жарчае любовь, тем она скорее простывает, когда нет тех соков, которые ее питают и которые у нас богатством называются; любовь в бедности есть сугубое мучение для чувствительных сердец; ты теперь не думаешь о будущем, но взираешь только на настоящее.
— Боже мой! — вскричал Добросерд, — ябеда не только что отнимает у людей спокойствие, но и любви препятствует!
Никто не мог склонить Осторожну на другие мысли, сколько о том ни трудились, наконец условились помолвить их в тот же день, а свадьбу отложили до решения дела. Любовники, не могши получить лучшего, и тем были довольны. Добронрав первый налил кубок вина и выпил за их здоровье, а гости с превеликою охотою ему последовали. Пиршество окончалось, и гости разъехались. Добросерд ожидал решения дела с нетерпеливостию. Между тем Добронрав с своим сыном и друзьями, а Добросерд с отцом и Миловидою препровождали время очень весело, и неприметно прошло около семи месяцев: но в то время спокойствие их нарушилось. Добросерд получил ордер явиться немедленно к полку и иттить против неприятеля. Он начал собираться, уведомил о том Миловиду и узнал, сколь тягостно расставаться с любезным отцом и с любовницею. Сердце его боролося долго; наконец должность одержала победу над любовию, и он вознамерился с ними разлучиться. Не любочестие от отца и его любезной отвлекало, но подданническая должность: ибо если бы Добросерд по примеру других захотел остаться, то, имевши друзьями знатных бояр, легко бы мог сие сделать. Может быть, чтобы он и поколебался, если бы Миловида, делая насилие сердцу своему, в том его не подкрепляла. Добродетельная девица легче ста нравоучителей сердце своего любовника утвердить может.
— Поезжай, — говорила она ему, — куда зовет тебя должность, заплати ревностным оныя исполнением государю за награждение тебя чином; посвяти ему и отечеству себя во услуги; мы всем должны им жертвовать, подражай моему примеру; я приношу ему жертву стократ драгоценнее своей жизни; я отпущаю тебя... может быть, на смерть!..
Она не могла продолжать, слезы полилися из глаз ее; любовь, наполнявшая сердце Добросердово, в ту минуту претворилася в любочестие; они по нескольким разговорам простились. Добронрав, бывши свидетелем сего разговора, проливал слезы. Он целовал обоих их, сделал многие наставления своему сыну, и наконец с пролитием слез разлучились. Добросерд поехал в путь, наполня сердце свое храбростию и желанием себя прославить, чтобы тем больше еще достойным учиниться обладания Миловидою; а она, выпустя его из глаз, дала вольное течение слезам своим.
Ни который народ не был приведен до такой крайности, чтобы торжествовал успехи неприятельского против себя оружия; но у нас сие делается. Орудия, коими до сего времени турки врагов своих поражали и которые возвещали наводимый ими на всю Европу ужас, ныне только нас самих приводят в трепет и возвещают народное несчастие. Неизвестно, по какой ложной политике, при всякой одержанной неприятелями над нами победе диван делает торжество: но народ обманам сим не верит. Всякий выстрел из пушек серальских умножает всенародное уныние и напоминает предстоящую нам погибель; письменные известия, получаемые из армии, от народа тщательно скрывают: но ему повседневно из армии приходящие солдаты сказывают истину. Они, возвещая храбрость неприятельскую и смертоносное действие их орудий, сделали то, что в Константинополе о победе над россиянами и думать не смеют. Слово российский солдат наихрабрейшего турка приводит в трепет, и в армию никто больше иттить не хочет. Янычары, до сего времени для получения золота во всякую опасность ввергавшиеся, ныне оное презирают. Ни султанский гнев, ни деньги, ни проклятие, муфтием налагаемое на тех, которые не пойдут в армию, не делает их храбрыми. Повсюду говорят о падении турецкой монархии; народ во отчаянии бродит по улицам и вопиет: «Проснись, Магомед, мы все погибаем!», но совсем неизвестно, где он теперь и что о народе своем промышляет. Турки точно в такое же бедственное россиянами приведены состояние, в какое турками за несколько сот лет приведены были греки. Янычары Магомеда призывают на помощь, но сабель из ножен не вынимают.
Старый муфти, яко начинатель сей для нас несчастливой войны, всячески старался уговаривать янычар, чтобы они шли в армию и побеждали неприятеля; он рассыпал пред ними султанскую казну, грозил проклятием, называл их трусами, но ничто не помогло. Янычары его не слушаются. Султан за сие чрезвычайно на муфтия огорчился и недавно отправил его для набору армии из тех янычар, которые служили под предводительством Магомеда султана, приведшего всю Европу в трепет; может быть, он сие окончает удачнее и хотя тем воспятит неприятельские нам поражения.
На место старого выбран новый муфти, который меньше прежнего к войне имеет склонности. Он, собравши всех толкователей Алкорана, предложил им для решения самую претрудную задачу, а именно: отчего русские солдаты несравненно превосходят храбростию турок? Толкователи пришли от сего вопроса в недоумение; они очень долго потели, приискивая приличное сему в Алкоране; наконец заключили, что храбрость сия и неустрашимость происходят от завивания и пудрения волос. Муфти предложил сие султану и давал свое разрешение, чтобы всем янычарам обрить бороды и завивать волосы. Султан приказал немедленно требовать у министра некоторой доброжелательной нам державы, чтобы он для турецкой армии выписал парикмахеров, пудры и помады: решение сие произвело в серале ободрение тем паче, что по сие время ядры, пули и сабли нам не помогали; но от народа сие еще скрывают: ибо сколько сераль на сей счастливый вымысел ни надеется, но, однакож, страшится ввести сию перемену. Впрочем, сие почитают вдохновением святого пророка Магомеда, почему и великую на сие полагают надежду. Многие любимцы султанские начали уже тайные делать приуготовления к торжеству по получении над русскими победы.
Дружелюбие нашего двора с Отоманскою Портою всему свету известно; если бы были мы посильнее и побогатее, то давно бы знаки оного свет увидел; но мы находимся в таком состоянии, что и в своих нуждах на наши руки надеемся мало, а обороняемся всегда головами. Впрочем, по требованию Порты набираются у нас по всем местам парикмахеры и заготовляется бесчисленное множество пудры и помады, что в скором времени к блистательной Порте и отправится. Вспоможение сие немалой важности: ибо все жители нашего города небеспричинно опасаются, чтобы не ходить им с незавитыми и непудреными волосами до того времени, пока заведутся новые парикмахеры. Впрочем, во что бы сие ни стало, только двор непременно вознамерился сие исполнить. Поговаривают, что министерство наше вознамерилось к Порте отправить несколько тысяч книг о парикмахерском искусстве.
Государь мой!
Мне сказали, что вы превеликий охотник отгадывать загадки, да я и сам это же приметил; вы ни одной из напечатанных в ежемесячном сочинении под заглавием «Щепетильника» древних загадок не оставили, чтобы не трудиться оную отгадать. И так во удовольствие ваше сообщаю я несколько загадок, да только не древних, а новых. Древности вам не нравятся затем, что вы любите новое, а сочинитель всячески обязан стараться читателю своему угождать, хотя это и невозможность. Вот мои загадки, извольте их отгадывать и пришлите ко мне решение, ежели за благо рассудится.
Ласкатель бесстыдно всех знатных господ в глаза похваляет, угождает их слабостям, а за очи смеется тому, что они ему верят, а иногда и бранит их; какого за то ожидает он награждения? Отгадай.
Взяткохват судья, не имеющий ни совести, ни чести, вершит дела по своим прибыткам; указы толкует, как ему угодно, правосудие продает с публичного торга, бедных и беспомощных людей обижает, богатых грабит, а знатным угождает; подчиненных своих примером своим ко взяткам поощряет: чего Взяткохват за похвальные свои труды ожидает? Читатель, отгадай.
Вертопрах волочится за всякою женщиною, всякой открывает свою любовь, всякую уверяет, что от любви к ней сходит с ума; а приятелям своим рассказывает о своих победах: на гулянье указывает тех женщин, в коих, по уверению его, был он счастлив и которых очень много; но в самом деле Вертопрах может ли быть счастлив? Читатель, отгадай.