оловы берет. Чувство исчезло. «Мы вызываем друг в друге скорее чувства, чем мысли», — подумал Костя, надел берет и с величайшим любопытством уставился на малыша. И тут же это любопытство с такой силой вновь накатило на исследователя, что его мысль наконец заработала.
Ринулся назад в институт, чуть было не влетел туда прямо в берете, но вахтер на проходной потребовал пропуск. «Чушь какая-то! — подумал Костя. — Он меня, я его тысячу раз видел, а изволь как дурак опять вынимать пропуск!» И в его мозгу отозвалось: «Я ж его, мать твою, тысячу раз видел, а как попка требую пропуск!» Костя снял берет и направился в конференц-зал. Весь институт ждал его.
Костя звонким голосом доложил научные результаты своей прогулки и перешел к обобщениям. Первое. Незнакомые люди думают о нас меньше, чем нам кажется. Можно сказать, почти не думают. Второе. Люди думают о нас примерно то же, что мы думаем о них. Это явление Костя назвал зеркальным эффектом. Третье. Мысли о нас у детей из-за их повышенной эмоциональности проявляются сильней, чем у взрослых.
Тут смеха ради Костя водрузил себе на голову синий берет с блестящим перышком. Никто не обратил на это внимания, и множество импульсов со всех сторон пронзили его мозг. «Вот что значит талант!» — импульс шел от очень талантливого человека. «Он же растяпа, надо все перепроверить», — импульс шел от известного растяпы и путаника. А что думает педант и аккуратист? Ясное дело: «Костя — сухарь, зануда, зато его данным можно верить». А это от кого же? «Карьерист!» Да, это и вправду исходило от карьериста. Зеркальный эффект блистательно подтверждался.
«Кривляка! — уловил Костя. — Что ему наука! Лишь бы покрасоваться перед всеми, побыть в центре внимания. У него, видите ли, бездна обаяния!» Лучше б он этого не улавливал. Вот, оказывается, какова женщина, которая в институте милее всех Костиному сердцу. Он уже от огорчения начал снимать берет, когда в его сознание проник сначала слабый, но все более нарастающий гул: «Гений! Гений! Он, конечно, гений!»
«Если с зеркальным эффектом все правильно, — думал Костя, ища глазами источник импульса, — то среди молодых сотрудников института, поскольку гул идет из задних рядов, находится гений. А если так, то для меня дело чести распознать его, помочь в самом начале его великого поприща. Может, он и сам не знает о своей гениальности».
Импульс нарастал и приближался к кафедре, за которой стоял Костя. «Гений! Гений! И какой лапочка!» — излучала в его мозг лаборантка Люся, не поступившая в этом году в университет. Она несла на подносе стаканы с горячим чаем.
«Вот тебе и зеркальный эффект! — растерялся Костя. — Влюбилась, что ли? А может, она все-таки гений? А может, я — гений?»
1969
МЕНЯ ПРИГЛАШАЮТ НА МАРСЛИРИКО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ДАВАЙТЕ ПОЗНАКОМИМСЯ
Для меня космическая эра началась за десять лет до запуска первого спутника. Это произошло совершенно случайно. Мне просто повезло. Мне вообще везет. Особенно с людьми.
Если я все-таки чего-то достиг в жизни, то этим я обязан людям, которые во мне ошибались. Заставь меня сейчас, через полмесяца после сессии, сдать те же экзамены — и я провалюсь с треском. Наспех, в одну-две бессонные ночи прочитанные «кирпичи»-учебники да чужие тетрадки с записями лекций — вот и вся моя эрудиция.
Предоставьте меня самому себе, и я буду валяться в постели чуть ли не до обеда, читать что попало, слоняться по городу и, если есть деньги, смотреть по три кинофильма в день. Вместо обеда я часто питаюсь пирожками и мороженым. Вместо того чтобы сходить в театр или на концерт, до глубокой ночи играю в домино. Вместо конспектов и записей лекций заполняю тетрадки бородатыми рожами и бессмысленными узорами. Зато, придя в гости, я копаюсь в книгах и отрываюсь от них только для того, чтобы попить чаю в обществе хозяев. На лекции по древней истории я готовлюсь к семинару, на семинаре — к английскому, на английском играю в «балду». Если вы видите меня задумчивым, то вполне возможно, что я размышляю, какие слова получатся из букв, составляющих вашу фамилию.
Между тем меня считают серьезным, вдумчивым человеком. Какая ошибка! Но лишь благодаря этой ошибке я время от времени берусь за ум и хочу быть тем, кем кажусь. Я завожу дневник. «С сегодняшнего дня — новая жизнь». У меня уже много старых блокнотов, которые начинаются этой фразой.
Сейчас я твердо решил стать другим человеком. Ведь мне уже скоро девятнадцать. Я окончил первый курс истфака, зачислен коллектором в археологическую экспедицию и перед ее началом еду в Ленинград, в гости к Лиле Мезенцевой.
Мы познакомились зимой за обедом у общих друзей. Я читал свои стихи. Несколько дней мы бродили по Москве. Чтобы согреться, спускались в метро, осматривали станцию за станцией… Вот и все знакомство. Вполне достаточно, чтобы понять, что Лиля умна, красива. А я рядом с ней… Что говорить? И вот совершенно неожиданно Лиля пригласила меня в Ленинград.
Я был счастлив, что со мной дружит такая девушка и что я, владея своими чувствами, не влюблен в нее. Влюбиться — значит все испортить и потерять ее дружбу.
ГОЛУБАЯ ФУТБОЛКА
Итак, лето 1947 года. Я занял место, как говорится, «по студенческой плацкарте» — на багажной полке. Мой собственный багаж уместился в потрепанном портфеле: мыло, зубная щетка, полотенце, толстая книга «Первобытное общество» и бублик. Милиционер спугнул базарчик на перекрестке, но я все-таки догнал одну торговку и купил этот бублик.
На мне новенькая голубая футболка с белым воротником, приобретенная специально для поездки в Ленинград. Чувствуя ее прикосновение к телу, я казался себе сильным, волевым, энергичным. Я устроился поудобнее, раскрыл «Первобытное общество» и начал новую жизнь, разумную и деятельную.
Проснулся я от того, что кто-то тянул меня за ногу. Проверяли билеты. «Первобытное общество» заменяло мне подушку. Я смущенно спустился, предъявил билет и вдруг обнаружил, что моя новенькая футболка покрыта серыми пятнами. Лежа на багажной полке, я вывалялся в пыли.
Был рассвет. Пассажиры укладывали чемоданы. К туалету стояла очередь. Значит, выстирать футболку я не успею. Но прийти к Лиле в таком виде было совершенно невозможно. Новая жизнь нелепо оборвалась, не успев начаться. Поезд неотвратимо приближался к Ленинграду.
И тут произошло первое из чудес, ожидавших меня в этом городе. Пожилая женщина в сером платке, спросив, к кому я еду, объявила, что не отпустит меня, пока не выстирает футболку.
Мы вместе вышли из вагона. Я нес ее чемодан. По радио передавали правила уличного движения в городе Ленинграде. Правила, прочитанные для пассажиров московского поезда, были самыми обыкновенными, и это задело мое самолюбие столичного жителя.
Мы штурмом взяли трамвай, приехали куда-то, пересели, потом опять пересели. И вот первый дом, первый двор, первая лестница, первая комната в Ленинграде. Железная кровать, старое зеркало, стол, накрытый клеенкой. К зеркалу прикреплена фотография стриженого парня в пилотке, похожего скорее на студента, чем на солдата. На потемневшем потолке у самой стены выступ лепного узора. Значит, эта комната — часть зала большой квартиры, принадлежавшей когда-то какому-нибудь питерскому купцу или чиновнику.
Хозяйка ушла стирать, а я сидел полуголый, поеживаясь от утреннего холода, и ел манную кашу с воблой.
Потом женщина выгладила еще сырую футболку, довела меня до трамвайной остановки и объяснила, как ехать дальше.
Я заметил надпись на стене дома: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
— Вот какие правила уличного движения были в городе Ленинграде! — усмехнулась женщина.
Так я и не узнал ни ее имени, ни того, как она догадалась, что значит для меня моя смешная беда. Не узнал, чья была фотография, не запомнил адреса. Я просто привык, что мне везет.
Колеся по городу, я то и дело замечал здания, знакомые по книгам, в окружении множества незнакомых и не менее прекрасных. На улицах тихо и многолюдно. Развалин почти не было. Были пустыри с цветами и молодыми деревьями. Были старые дома в строительных лесах.
АНДАЛУЗСКИЙ АКЦЕНТ
— Так вот вы какой! — сказала Лилина бабушка, открыв мне дверь. — Милости просим! А наша барышня еще не встала.
— Здравствуйте! Наконец-то! — раздалось за стеной. Какой голос! И он звучит так радостно не для кого-нибудь, а для меня. Просто чудеса!
Оказывается, всю эту ночь Лиля провела на экскурсионном теплоходе. Было очень весело. Жаль, что я не приехал раньше. А то здесь были проводы белых ночей. Ну ничего. Я увижу в Ленинграде все, что захочу. Лиля уже составила программу, и мы ее выполним до моего отъезда. Если, конечно, я согласен бродить с утра до вечера.
Бабушка ввела меня в просторную светлую столовую и стала накрывать на стол. Дверь на балкон была открыта. Оттуда лился солнечный свет и доносились короткие гудки автомобилей, трамвайные звонки и дневное деловитое чириканье птиц. Ленинград оказался очень зеленым городом. (А я считал, что почти все деревья спилены во время блокады.)
Подумать только! Я в Ленинграде. И трамваи внизу ленинградские, и крыши домов ленинградские, и вон те огромные липы ленинградские. И самый воздух, свежий, влажный — тоже ленинградский. И, ей-богу, в этой светлой комнате, где все стены от пола до потолка заставлены книгами, вполне ощутимо пахнет морем.
— Здесь вы будете спать, — сказала бабушка, тронув спинку дивана. Над диваном тоже были книжные полки. Маленькие пестрые томики «Библиотеки поэта», фигурка обезьяны в позе роденовского «Мыслителя», уютная лампа, на круглом столике… Э, нет, насколько я себя знаю, спать я здесь не буду. И я улыбнулся книгам.
И вот Лиля вбежала в комнату. И я всем своим существом ощутил дружеский взгляд блестящих серых глаз. И почувствовал, как горят у меня щеки, как стесняется дыхание и бьется сердце. Вот что делает с человеком дружба, не отравленная глупой, никому не нужной влюбленностью.