1. Таращанск, 14 мая
В час тридцать пять минут пополудни, когда в большой комнате бухгалтерии (по-новому, счетного цеха) Таращанского завода газовых ламп после перерыва все заняли свои места и установилась деловая тишина, изредка прерываемая стрекотом арифмометров и короткими очередями пишмашинок, старший счетовод Андрей Степанович Кушнир — сорокалетний крепыш с залысой шевелюрой и обширными, всегда сизыми щеками, кои делали его лицо издали похожим на сливу, встал, беспомощно посмотрел по сторонам, провел ладонью по лбу, вздохнул… и в полный голос запел «Ох, да не шуми ты, мати зелена дубравушка». Сотрудники бухгалтерии подняли на него расширенные глаза, замерли.
Лицо у Андрея Степановича было величественным, печальным и ничуть сейчас не напоминало сливу. Взгляд был устремлен в раскрытое окно на заводской двор, где двое рабочих сгружали с машины дымящиеся параллелепипеды сухого льда.
— …не мешай мне, добру молодцу, думу думати, — сильно и грустно выводил он густым баритоном.
Главбух Михаил Абрамович, естественно, изумился и обеспокоился более других. Он устремил взор на счетовода, кашлянул и хотел было громко, с должной серьезностью сказать: «Между прочим, Андрей Степанович, здесь вам не зелена дубравушка, а счетный цех, и не темна ноченька, а рабочий день!» Но — не смог. Перехватило горло. Какая-то степная, разбойная грусть-тоска овладела вдруг Михаилом Абрамовичем — будто это ему, добру молодцу, главну бухгалтеру, «…на допрос идти перед грозного судью — самого царя».
Андрей Кушнир — он же Степаныч или Андрюша — был известен сотрудникам как человек самый заурядный. Жил в Таращанске безвыездно, отлучился только на три года служить в армии. Работал на баянной фабрике настройщиком, потом окончил вечерний техникум совторговли и двинулся по счетной части. Ходил по сию пору в холостяках, но компаний не чурался, любит выпить, пошутить, посмеяться. Причем последнее преобладало: перед тем, как высказать остроту, он со значением посматривал на собеседников, гмыкал и содрогался заранее, как вулкан перед извержением. Поигрывал на баяне, но без увлечения — не по возрасту, да и не модно в век электроники. Любил побродить с удочками по берегам здешней речки Нетечи, а затем прихвастнуть, отмеряя на руке размер пойманной (или хотя бы сорвавшейся) щуки.
Правда, в компании, подвыпив, он иной раз пытался изложить приятелям свои смутные мечтания, раскрыть душу. Его слушали любя, соглашались. Но, поскольку в теплом состоянии люди более настроены говорить, чем слушать, тотчас перебивали и несли — каждый свое.
Все знали и то, что Кушнир обладает сильным красивым баритоном. Бывало, в магазине, когда подходила его очередь и он произносил: «Мне, будьте добры, двести „отдельной“, резать не надо», многие покупатели смотрели на него с неодобрением: какой голос человек расходует по пустякам! Просил бы кило… Но чтобы Андрей Степанович мог петь, да так петь! Случалось, певал он на вечеринках — и в общем хоре, и соло, выходило громко, немузыкально, непристойно — как у всех пьяных. Мысль вовлечь его в самодеятельность не возникала ни у кого.
А сейчас небывалой частоты и прочувствованности голос — его, кушнировский, но в то же время будто и не его — заполнил комнату грустной силой, болью и удалью, широко тек над столами, над головами присмиревших сотрудников, выливался через окно наружу:
Всю правду тебе скажу, всю истину:
что товарищей моих было четверо.
А как первый мой товарищ — то темная ночь.
А второй мой товарищ — то булатный нож.
А как третий мой товарищ — то добрый конь…
И казалось, что песне сопутствует музыка — хотя не было музыки, что дубрава шелестит листвой задумчиво и безразлично. И когда в небольшую паузу вплелся не то всхлип, не то вздох (Марии Федоровны, бухгалтера по зарплате): жаль, казнят человека… — песня разлилась еще шире, как блистающая под солнцем река в половодье.
Грузчики на заводском дворе сняли брезентовые рукавицы, осторожно подошли к окну — слушать.
Странные явления обнаружились в городе Таращанске (областное подчинение, пятьдесят шесть тысяч жителей, заводы газоразрядных ламп, сахарный, два кирпичных, баянная фабрика, аэродром полевой авиации, техникум, главная улица — бульвар Космонавтов, железнодорожная станция) примерно за месяц до описываемых событий. Одни проявляли себя локально, другие распространились на весь город.
Начать с того, что с середины апреля таращанцы начали видеть одинаковые, надоедливо повторяющиеся сны. То есть, конечно, не всем городом один и тот же сон: сюжеты сновидений в разных кварталах были различны, — но все-таки довольно крупными коллективами. Так, жителям дома № 12 по Прорезной, неподалеку от лампового завода, снилось, что у них украли стиральную машину. Унесли со двора — хотя во дворах никто стиральными машинами не пользуется. Подобный сон привиделся и тем жильцам, у которых не было ни стиральной машины, ни даже намерения ее приобрести.
Факт выяснился во дворе, под старой акацией, где были лавочки и дощатый столик. Сюда мужчины сходились забить «козла», женщины — обменяться новостями и взглядами на жизнь. Пересказывание снов занимало свое место в этих разговорах:
— Да полно, Дашенька, — перебила Дарью Кондратьевну, учительницу младших классов, Софья Андреевна, работавшая в «Сельхозтехнике», когда первая сообщила свой скверный сон, — это ведь у меня ее во сне увели, стиральную-то машину!
— Простите, Соня, но как ее могли у вас увести, если ее у вас вовсе нет. У меня же берете! — Дарья Кондратьевна посмотрела на соседку с укором.
— Так ведь сны не разбирают, у кого что есть, чего нет. Вам тоже могло бы, к примеру, присниться, что у вас украли телевизор «Санйо».
Телевизор «Санйо» (который недавно привез Соне муж-моряк) — это был удар ниже пояса. Дарья Кондратьевна изменилась в лице, набрала в легкие воздух, чтобы достойно ответить. Но тут к женщинам повернулся дядя Саша, внештатный корреспондент газеты «Таращанская заря»; он строил на столике фигуры из домино, скучая в ожидании партнеров.
— Послушьте, девушки, а мне ведь тоже снилась стиральная машина! И что у меня ее украли…
— Со двора? — дрогнувшим голосом спросила Софья Андреевна.
— Именно со двора. И я был вне себя — хотя сдаю белье в прачечную.
Из подъезда вышла тетя Аглая, техничка школы. Кликнули ее. Оказалось, и она такое видела… В последующем бурном обмене мнениями Соня, Дарья Кондратьевна и корреспондент отвергли примитивное толкование тети Аглаи: Это не к добру! — но ни к чему вразумительному не пришли.
Тогда жители, поколебавшись, постучали в окно первого этажа — хотя и заметили там жесты и возгласы, означавшие, что инженер Передерий выясняет отношения с супругой Ниной (эту Нинку двор знал еще вот такой, а теперь вышла замуж и дерет нос — за что и схлопотала прозвище Передериха). Юрий Иванович считался в доме самым эрудированным человеком: он окончил институт в Киеве, работал в лаборатории лампового завода и, помимо того, был лектором общества по распространению. Проживал он здесь — в прыймах — у Нининых родителей.
Разговорчивый инженер высунулся в окно. У него было продолговатое лицо с округлым полудетским подбородком, волосы цвета и мягкости цыплячьего пуха, светло-голубые глаза за прямоугольными очками. Рядом тотчас выставила миловидную мордашку Передериха. Оказалось, Юрий Иванович тоже видел такой сон, в том же призналась и Нина.
— Осподи, сколь живу, такого не было! Знамение это! Вы как хотите — знамение! — заявила тетушка Аглая и перекрестилась.
Остальные не дрогнули и потребовали от инженера объяснений по науке.
— Ги… гипнопедия? — неуверенно молвил Юрий Иванович тонким и интеллигентным до невозможности голосом. Но сам и забраковал эту версию: какой педагогический смысл мог быть в снах о краже стиральной машины? Хотел помянуть телепатию, но передумал — в телепатию он не верил.
Жильцы ждали. Положение становилось щекотливым, могла победить версия тети Аглаи. Тогда Юрий Иванович решил, избегая конкретных научных положений, подвести под данный факт общефилософскую базу; так он поступал и на лекциях, когда задавали непосильные вопросы.
— Видите ли… — сказал он, — …н-ну… как бы это вам попроще объяснить? Если подумать, то ничего сверхъестественного здесь нет. Все дело, если хотите знать, в единстве нашего образа жизни. В однородности. Мы обитаем в одном городе… и даже в одном доме. У нас близкие интересы, похожие заботы, запросы. И… и информация обо всем тоже; одни газеты читаем, журналы, радио слушаем. Телевизор смотрим. А бытие, как известно, определяет сознание. Ну… и подсознание, разумеется, тоже. Помимо того, взгляды ѵ всех нас, смею надеяться, достаточно одинаковые…
— Всегда! — отрубил дядя Саша.
— Вот-вот… хотя, собственно?.. — Юрий Иванович с сомнением посмотрел на корреспондента, чувствуя, как на лбу выступает пот. Логика высказанного тезиса с неодолимой силой влекла его в неизвестность. У инженера был вид человека, который сознает, что несет вздор, но не в силах побороть натуру. — А впрочем, конечно! Следовательно, жизнь питает нас одинаковой информацией. А сны — это продукт. Отражение действительности. Н-ну… вот она и отразилась…
— …в украденных стиральных машинах, — безжалостно закончил дядя Саша.
Жильцы разошлись в большом недоумении.
— Юрик, ну ты выдал! — кротко сказала инженеру любимая жена Передериха. — Знаешь, давай все-таки лучше не будем иметь детей.
Юрий Иванович огорченно промолчал. Задним числом он и сам понял, что действительно выдал, и недоумевал: прежде с ним такого не случалось.
Между тем и это было симптоматично для обстановки в городе в течение второй половины апреля и первых недель мая. Если человек высказывал (на совещании, собрании или просто в разговоре) не совсем верную отправную мысль-посылку, то, даже поняв, что дал маху, был не в силах уклониться от ее последовательного развития — ну, увести разговор в сторону, поправиться, свести к шутке, а с непреложностью логического автомата доказывал свое, иной раз и сам поражаясь тому, что у него получилось. Психолог сказал бы, что у таращанцев в это время преобладала логическая вязкость мышления.