— Извините, Карой, я не хотел… честное слово, больше не буду.
— С Джумой у меня все иначе, хотя вряд ли я смогу объяснить как. Помните у Блока? «Принимаю тебя, неудача, и удача — тебе мой привет…» Джума — моя неудача, и не надо было напоминать мне о нем, я думала о вас…
Мальгин не дал ей договорить, поцеловал еще раз и не отпускал, пока она не задохнулась. Пробормотал:
— Есть такой закон: с пола упасть нельзя. Лично я нахожусь на полу, и падение мне не грозит. А вам?
— Мне тоже. — В глазах Карой сквозь изумление, гнев, вопрос, растерянность и колебания пробился опасный блеск взаимопонимания.
— Тогда следуйте за мной. — И Мальгин пополз по траве к шалашу, сделанному из лещины и осоки. Эйфорический звон в ушах усилился, перекрывая нудный шепот внутреннего «контролера», думать не хотелось ни о чем и ни о ком, кроме лесной феи, принявшей облик Карой и глядящей ему вслед с радостью и недоверием. Тогда он встал, вернулся и подхватил ее на руки…
Карой улетела в полдень, вызвав по рации видеобраслета из ближайшего поселка загородный пинасс.
— Презираешь? — сказала она с пленительной улыбкой, вглядываясь в лицо Мальгина, стоя вплотную к нему.
— Нет. В противном случае пришлось бы презирать себя. Все непросто, и… не знаю, как назвать… вообще надо бы начать с анализа своих эмоций, но я и так себе верю… Пусть все идет как идет, не надо уточнений… Мне придется многое переосмыслить и кое-что решить… хотя я и рад этому.
— Решай, Мальгин. Мне тоже надо многое переоценить, и прежде всего в себе. Может случиться, что в результате наших переоценок мы больше не встретимся… Но если я позову, ты… придешь?
— Приду, — тяжело обронил Мальгин.
Женщина засмеялась, легонько поцеловала его в подбородок и нырнула в хрустальное нутро пинасса-такси. Аппарат бесшумно взмыл в небо и, тотчас превратившись в золотую точку, пропал.
Пойду спать, подумал Клим, почитаю немного — и спать…
Он стоял несколько минут лицом к небу, ни о чем особом не жалея, собрался было достать книгу и в это время заметил, что в небе снова засияла звездочка. Пинасс возвращался?… Однако это оказался другой аппарат, не Карой.
Этот был оранжевый, класса «три крыла», и принадлежал спасательной службе. Из кабины на траву выбрался Джума Хан, подходя, помахал рукой. Мальгин почувствовал укол совести и неприятный холодок в груди: если бы Джума прилетел на минуту раньше, он застал бы Карой, хотя сам Клим и не был инициатором встречи. Что было бы, прилети врач десятью минутами раньше, говорить не приходилось.
— Привет, путешественник, — скупо улыбнулся Джума (по-ромашински, подумал Мальгин). — Что-то выглядишь ты бледновато, не по погоде. Не любишь загорать?
— Не успел, да и гости отвлекают. Только что от меня улетела Карой.
Джума поднял брови, в глазах его мелькнула хмурая отчужденность.
— Карой? Это любопытно.
Они некоторое время смотрели друг на друга, проверяя впечатление и реакцию, но Мальгин закрылся «наглухо», и прочитать, что творится в его душе, Джуме не удалось.
— Не возражаешь, если я посижу с тобой полчаса? — Врач «Скорой» огляделся. — Благодать-то какая…
Клим надул два матраса и улегся в тени клена — одного из редких лиственных деревьев среди сосен и елей. Джума расстегнул рубашку и пристроился рядом.
— Как здоровье?
— Нормально. Я здесь уже третьи сутки отдыхаю и не думал, что это так приятно после покорения пространств. В суете и обыденности бытия как-то мало задумываешься над философскими проблемами, смыслом жизни, над своим местом в системе отношений в межчеловеческом пространстве. А ведь жизнь — это лишь пауза между рождением и смертью, антракт между двумя сценами, как сказал бы Ваня Заремба, завзятый театрал. Каждый заполняет эту паузу сам, в меру таланта и способностей, не рассчитывая терять, рассчитывая только приобретать. По молодости лет я все считал, что мои потери зависят не от меня, а только от внешних обстоятельств, а теперь вдруг понял: я, и только я, виноват в том, что терял. Хотя, в отличие от поэта, с потерями не согласен.
— Это хорошая формула, я, пожалуй, возьму ее на вооружение. Но ведь не всегда точно знаешь, что твои лучшие побуждения могут обернуться потерей. Например, будучи женатым человеком, я неожиданно вывел другую формулу: не целуйте спящих жен, они пугаются.
Мальгин подумал.
— Это наводит на размышления.
— Вот именно.
— Если жена пугается, она не уверена, кто ее поцеловал…
Джума засмеялся.
— Примерно так же рассуждал и я, и в результате — Карой ушла. Так что, как видишь, я далеко не идеал. А вообще всерьез вести такие разговоры трудно, тем более с умным собеседником.
— Согласен. В каждом из нас сидит свой «черный человек», ждет своего часа, и бороться с ним порой просто нет сил.
— Тебе ли плакаться, мастер? По-моему, до сих пор ты справлялся со своим «черным человеком» успешно. Это Шаламову труднее, а нам с тобой не пристало жаловаться при наличии мощных сдерживающих систем. Я не узнаю тебя, Клим.
— Я сам себя не узнаю, — пробормотал Мальгин.
Где-то в лесу послышался шум, словно кто-то на бегу застучал по стволам сосен. Такой звук Мальгин слышал впервые, на ум пришло слово из лексикона Бажова: голк… По лесу гулял звонкий, светлый, деревянный голк…
— Дятел, — сказал Джума Хан, прислушиваясь. — Лупит по сухой сосне. Ты уже знаешь, что орилоунский трансгресс, о котором упоминал маатанин в разговоре с Шаламовым, в Антарктиде не найден?
— Мне говорил Ромашин. Решено вести поиски и в Северном Ледовитом океане. Но и там его вряд ли найдут.
— Сведения от самого Ромашина?
— Конечно. А твои?
— Из первых рук. Я уже не стажер отдела безопасности, а рядовой оперативник.
— Поздравляю, если только выбор твой обоснован. Как и Оскар Уайльд, я тоже люблю мужчин с будущим… и женщин с прошлым.
По лицу Джумы прошла тень. Он поколебался немного, потом все-таки спросил:
— Клим, можешь не отвечать, если вопрос покажется чересчур личным, но все ж: чем объясняется визит к тебе Карой?
— Скукой,- ответил Мальгин, наблюдая за гаммой чувств, отразившейся последовательно на лице собеседника: интерес, ожидание, недоверие, облегчение.- А насчет поисков орилоунской машины,- продолжал Мальгин,- я посоветовал бы искать ее иначе: дать задание большому инку СПАС-центра покопаться в ПОБах, содержащих всю подробную картографию Земли вплоть до дна океанов и морей, и проанализировать формы рельефа, близкие к геометрии орилоунских зданий, причем не только живых, но и мертвых, то есть скелетов,как на Страже Горловины.
Джума неожиданно рассмеялся. Клим поднял брови, не понимая причины веселья. Бывший врач толкнул его в плечо:
— Не обижайся, просто мы с тобой действительно схожи по складу ума. Эту идею я уже предложил Лондону.
— Кому-кому?
— Это новый начальник отдела вместо Ромашина, работал в погранслужбе, потом заведовал Североамериканским филиалом Б. Мужик толковый. Говорят, он прямой потомок Джека Лондона, и хотя я в прямую генеалогию не верю, он действительно похож на Джека, почти как две капли воды.
Мальгин вспомнил слова Купавы и проговорил:
— Передавай ему привет. Джек Лондон — один из самых любимых моих писателей, его циклы рассказов, как северный, так и южный, можно перечитывать всю жизнь. Я благодарен ему за то, что он был, а судьбе за то, что она позволила начать изучение литературы с его «Конца сказки» и «Прибоя Канака».
Джума молча вскинул руку в прощальном жесте и полез в кабину.
— Подожди,- вспомнил Мальгин. — Ты-то с какой целью нашел меня в этой глуши?
Новоиспеченный безопасник придержал дверцу машины.
— Во-первых, я соскучился; во-вторых, Ромашин просил передать, что твоей расчетливости предстоит экзамен в самом ближайшем будущем.
— Поясни, не совсем уразумел.
— У слова «расчетливость» шесть тысяч орфографических вариантов, но смысл всего один. При появлении Шаламова ты должен рассчитывать каждый свой жест, и это время не за горами. Он вернется на Землю, одиночество — не его удел, потому что он все-таки не совсем «черный человек». И еще учти, что он способен трансформировать внешность.
Хан захлопнул дверцу пинасса, прошелестев обшивкой по кустам, и скрылся за верхушками деревьев.
День померк.
Джума улетел озадаченный, а может быть, и уязвленный — если понял значение визита Карой, неожиданного лишь для него; Мальгин-то его ждал, чего уж там греха таить, хотя ждал и другой встречи, которой он одновременно боялся, как удара в спину.Он боялся Купавы, потому что не мог гарантировать собственной твердости и дружески ровного к ней отношения; он боялся ее, потому что давно простил, но не простил самому себе; он боялся, потому что любил ее до сих пор, хотя и казалось ему иногда, что это чувство слабеет, размывается, как рисунок акварелью под дождем. И не потому ли так легко ему было с Карой? Женщина была независима, свободна в решениях и поступках в той же степени, в какой он был несвободен. Господи, зачем же формулу: нет любви без препятствий — возводить в ранг абсолюта?…
Мальгин очнулся: из лодки на него вопросительно и странно смотрел незаметно подплывший отец.
— Ты что-то сказал, па?
— У тебя сегодня день приема гостей? Кто это был?
Заноза тревоги с этим вопросом вошла в сердце Клима и так там осталась, пока он умывался, собирал вещи и одевался.
— Па, я должен идти, извини. Есть неотложные дела. Не сердись, ладно?
— Жаль, — тихо, с грустью сказал старик. — Как я могу на тебя сердиться? Береги себя.
— Спасибо за два прекрасных дня, два вечера и две ночи. Я отдохнул так, как не отдыхал никогда в жизни. Мы еще порыбачим с тобой, обещаю.
Старик прижал его к себе, уколов небритым подбородком — он никогда не брился на природе, отращивал бороду, — пробормотал:
— Ты изменился, Клим…
Мальгин поцеловал его в темную от загара шею и пошел, не оглядываясь, к их туристскому пинассу.