Стобецкий открыл было рот, но посмотрел на остальных врачей смены, пожевал губами и ограничился коротким:
— Зайдете после сдачи, поговорим. — Повернулся к Мальгину: — Что у тебя? Я имею в виду твое состояние.
— Нормально, — рассеянно ответил Клим. — Несколько повысился темп метаболизма, в основном по кислороду, и как следствие — возросла потребность в еде, причем в калорийной. Так что я теперь ем шесть-семь раз в день. — Хирург улыбнулся, уловив общий фон эмоций Стобецкого. — Ничего особенного, как видишь. Я практически здоров.
— Прочитал криптогнозу «черного»?
— Кое-что, не все, по большей части материал для ксенологов и космологов.
— А почему тобой интересуется безопасность?
Мальгин оторвался от мысленного разговора с Гиппократом, взгляд его стал острым.
— Что? Они были у тебя? Кто именно?
— Некто Столбов, розыскник. Выяснял, не отмечалось ли у тебя негативных последствий операции. — Стобецкий метнул неприязненный взгляд на Зарембу. Он был обижен тем, что Мальгин доверил такое дело «мальчишке». — Кроме того, изучал твою родословную на предмет выявления патологий.
— Не нашел?
Директор нахмурился, помолчал, глядя на ставшую прозрачной стену куба реанимационной камеры, внутри которой находился Лондон.
— Веселого тут мало. Его надо или немедленно оперировать…
— Или что?
— Мы дождемся рождения второго «черного человека».
— Ты же знаешь, что оперировать мы не можем, слишком велик объем чужой информации. Сложилась пограничная ситуация, причем трагическая, высветившая пределы нашего знания, а в Запределье мы еще не работали. Пакет внедренной чужой информации перестроил не только структуру мозга Шаламова и Лондона, но и их мировоззрение, способы восприятия мира, целесмысловые позывы, отношение к людям и к жизни. Возврат их к роду хомо сапиенс вряд ли возможен, пора смириться с этой мыслью.
Стобецкий помрачнел еще больше.
— Раньше ты говорил иначе.
— Раньше я не знал того, что знаю сейчас.
Директор с неопределенной миной оглядел Мальгина, хотел что-то сказать, но передумал. Мысль его была проста: не потому ли ты отстаиваешь точку зрения невмешательства, что сам стал третьим перестроенным «черным человеком»?
— И все же стоило бы попытаться.
— Да, наверное, — легко согласился Мальгин. — Но задай себе один вопрос: станут ли они от этого, от попытки вернуть им стандартный антропоцентризм, счастливее?
Стобецкий не нашелся что ответить и покинул реанимационную с изрядной долей душевных колебаний.
— Он на тебя смотрел так, будто пятерых живьем проглотил, а шестым поперхнулся, — развеселился Заремба.
— Хватит нести околесицу, проблемщик, — отрезал Мальгин. — Вы друг друга стоите: голое фанфаронство плюс амбиции. Но Готард старше тебя на четверть века, учитывай это обстоятельство в перепалках с ним. К тому же он прав: Лондон сейчас по сути — «куколка», и что из него вылупится, никто не знает, в том числе и ты. Корифей.
— Кроме «черного человека», ничего другого не вылупится. — Заремба перестал улыбаться и опасливо посмотрел на хирурга, единственного из всего персонала института, кого он побаивался и уважал.
— А если нет? Известно, что «черные люди» аккумулировали информацию многих цивилизаций, и нет гарантий, что Майкл не подхватил какую-нибудь «инфекцию», способную превратить его в монстра.
— Шаламов же не превратился!
— Еще неизвестно.
— А по-моему, Готард просто помнит историю с его предшественником, Талановым, и не хочет рисковать креслом.
— Он болеет за реноме института, это больше, чем любой эгоистический расчет. Конец разговорам, работаем в контроле.
Последующие три часа Мальгин разбирался с Лондоном, анализируя все тончайшие нюансы его состояния, с растущим изумлением и суеверным страхом осознав, что бывший начальник отдела безопасности, по сути, превратился в существо, которое уже трудно было назвать человеком!
Находясь почти все время без сознания, Лондон тем не менее умудрился перевести неосознаваемые потоки изменения организма в целенаправленный процесс трансформации, и теперь он имел органы чувств, которые эволюция никогда не предусматривала в человеке. Так, у него выросли заслонки в ушах, а сами ушные раковины усложнились, и Лондон теперь мог слышать ультразвуки и звуки сверхнизкой частоты. Кроме того, он улучшил себе аппарат обоняния, «встроил» датчики магнитного и гравитационного полей и увеличил втрое объем сердца и легких, изменив последние таким образом, что мог дышать теперь почти любой смесью газов. Но главное, Мальгин обнаружил еще несколько специфических нейронных узлов, функции которых выяснить было невозможно.
— Шайтан! — пробормотал Клим, закончив исследование, и поглядел на не знающего усталости Зарембу. — Еще вчера этого не было!
— «Куколка» готова превратиться в «бабочку», — весело проговорил молодой нейрохирург, блестя глазами; огонь любопытства и жажды знаний сжигал его изнутри и не давал покоя. — Кстати, я вчера еще заметил рост нейрообразований, а оформились они действительно за ночь. Больше всего меня интересует вопрос: зачем он вырастил себе мостик между корой, подкоркой и мозжечком? Зачем ему прямая связь между генструктурами приматов, низших млекопитающих и пресмыкающихся?
Мальгин открыл рот, собираясь ответить, и вдруг услышал чей-то странный, вибрирующий, металлический голос:
— Для того, коллеги, чтобы прогнозировать будущее.
— Что? — растерялся Заремба. — Что ты сказал?
— Это не я, — медленно проговорил Мальгин, прислушиваясь к реакции остальных врачей смены, выглядевших не менее удивленными. — И не они…
— Будем знакомы, — раздался тот же голос; теперь Клим сообразил, что «звучит» он прямо в голове, вызывая шипящий резонанс в нервных окончаниях. — Майкл Лондон, второй экзосенс. Прошу любить и жаловать.
За толстой плитой реанимакамеры ничего не изменилось, зеленоватое в облаке физиолога тело Лондона казалось неживым, лицо было спокойным и безжизненным, и тем не менее он заговорил с ними.
Заремба первым восстановил свое обычное отношение к необычным явлениям:
— Экзосенс — это аналогия с интрасенсом? Почему вы себя так назвали?
Лондон не ответил, сосредоточив внимание на Мальгине, медлившем включать тревогу.
— Клим, не вздумайте применить что-либо вроде «василиска», как сделал это Ромашин. На любое насилие я отвечу адекватно. — Это был все тот же голос — очень четкая и направленная пси-передача.
— Я обязан вызвать ПР-группу и безопасность, — мысленно ответил Мальгин. — Вы должны понимать это.
— Понимаю и принимаю. Дайте мне еще сутки на завершение имаго, в этом положении мне трудно контактировать с вами, решать проблемы сообща. Завтра я буду готов к переговорам. Но обещайте не паниковать и не принимать оперативных мер с позиций силы.
— Хорошо, обещаю.
Голос стянулся в кости черепа, исчез, давление на виски пропало. Мальгину показалось, что Лондон подмигнул ему — у Майкла дернулось веко. Очнувшись, хирург понял, что за шум стоит кругом: переговаривались возбужденные врачи, Заремба громко звал кого-то, делясь впечатлениями, хрустальная чаша пси-вириала мигала огнями, издавая прерывистые сигналы.
— Тихо! — произнес Мальгин в два приема, и наступила тишина. Все, застыв, смотрели на него, смолкли даже мелодичные гудки медицинского комплекса, разговаривающего на своем языке с другими системами и компьютерами института.
— Продолжаем работу в режиме эм-синхро. Группе риска прибыть в институт немедленно, сменить персонал. Желающие могут контактировать с Гиппократом по ходу развития событий. Директору прибыть в…
— Я здесь. — Стобецкий ворвался в реанимационную, рухнул в соседнее кресло, тяжело дыша после бега. — Как чувствовал, что случится что-нибудь непредвиденное. Дал тревогу безопасникам?
— Нет, — сказал Мальгин.
— Ты с ума сошел? Подумай о последствиях, вы с Талановым уже однажды обожглись на этом, не стоит повторять ошибки.
— Безопасникам здесь делать пока нечего. Можно просто послать им формулу внимания.
Стобецкий потерял дар речи и некоторое время хватал воздух ртом, потом вытянул из пульта сетку эмкана, пришлепнул на затылке и мысленно скомандовал:
— Сигнал тревоги всем службам!
— Есть сигнал тревоги, — отозвался Гиппократ.
До вечера Мальгин просидел в реанимационном боксе, постоянно поддерживая связь с компом медкомплекса, следящего за состоянием Лондона, отвечая на многочисленные вопросы гостей, пограничников, безопасников, членов СЭКОНа и работников комиссий Академии медицинских наук.
Ничего особенного, по сути, не происходило, шла обычная отработка комплекса мер по формуле «срам», но суета вокруг надоела, да и есть хотелось все сильней, и Мальгин отпросился у Стобецкого пообедать. А в столовой института к нему подсел Хан.
— Привет, мастер, приятного аппетита.
Мальгин кивнул, продолжая жевать, подвинул безопаснику стакан с минеральной водой. Он почувствовал появление Джумы еще до того, как тот зашел в столовую, и успел разобраться в его настроении, несмотря на то что Джума был «застегнут на все пуговицы».
— Как самочувствие?
Клим поднял вверх большой палец, заказал еще один салат из камелии и березовый сок. Джума Хан с улыбкой смотрел, как он заканчивает трапезу.
— Пошли ко мне. — Мальгин промокнул губы и встал. — У меня есть пара минут.
В кабинете хирурга они сели напротив друг друга, и Клим включил передачу из реанимационной.
— Ого! — вполголоса заметил Хан. — У вас там целая обойма оперативников. Что они собираются делать?
— Не знаю. Я их не вызывал.
— Готард решил перестраховаться? Его можно понять.
Мальгин не ответил, рассматривая на «экране» псивидения «призраков» Джумы: их было всего три, что говорило о цельности характера безопасника, а также и о некоторой его психоэмоциональной ограниченности.
Толпа в реанимационной поредела, но людей было еще слишком много, чтобы работать спокойно. Майкл Лондон по-прежнему не подавал признаков жизни, сердце его не билось и легкие не работали, за них это делали аппараты.