— О чем вы?
— Интрасенсы — это патология человечества, и болезнь эту надо лечить радикальными средствами, хирургическим путем.
— Это все?
Снова смех.
— До связи, комиссар.
Нить неразвернутого виома угасла. Власта смотрела на тающий глазок в толще стола, а перед собой видела заплаканное лицо Забавы, своей сестры. Встрепенулась.
— Удалось выяснить, откуда и кто звонил?
— Нет, — виновато ответил киб стола. — Код связи рассчитан по теории множеств, пеленгация «рассыпается» на все стороны света.
— А ведь с вами по консорт-линии могут соединиться лишь несколько человек в Системе! — мягко произнес Умник.
— Вот именно, — проговорила Боянова, переживая короткий приступ бессилия: хотелось немедленно найти таинственную незнакомку, встряхнуть за плечи и выяснить все до конца. — Розыску еще одно задание: выяснить, кто звонил. Или в крайнем случае, кто мог звонить.
Уже третий раз Мальгину снился сон: он в образе орла парит над горной страной, испещренной узорами долин, ущелий и хребтов, зорко всматривается в серо-бело-коричнево-голубоватый хаос, изредка пошевеливая могучими крыльями, и ищет… Что? Или кого? Что может искать орел в горах, одинокий и гордый, как страж бога молчания?… Постичь смысл образа не удавалось, но ощущение вольного полета сохранялось долго.
Мальгин полежал, глядя в малахитовое строение потолка, вызвал внутренний отсчет времени: шесть часов утра. Можно поспать еще час, но лучше встать. Клим усмехнулся — он-то рассчитывал на круглосуточное бодрствование: оказалось, интрасенсы, несмотря на свои экстравозможности и резервы, нуждаются в сне почти как люди, ну разве что дольше могут обходиться без сна, не снижая работоспособности.
После первой своей попытки дальней пси-связи с Железовским Мальгин приходил в себя семь часов, да еще столько же спал, приказав «домовому» не беспокоить, поэтому совет Аристарха выполнить не мог. Теперь же решил не откладывая позвонить отцу. Интересно, что мог знать математик об отце такого, чего не знал сын?
Виом включился на второй минуте. Мальгин-старший застегивал халат, то и дело оборачиваясь и прислушиваясь к чему-то. Вид у него был помятый, а под левым глазом красовался самый настоящий синяк.
— Ну и ну!- присвистнул Мальгин. — Прямо персонаж старинного гангстерского фильма. Где это ты заработал медаль, па?
— На улице нашел, — хмуро буркнул старик, машинально дотронулся пальцем до посинелого подглазья и снова прислушался. — Подожди минуту.
Исчез из поля зрения. Мальгину почудились какие-то странные звуки: то ли кошка замяукала, то ли ребенок заплакал. Потом снова установилась тишина. Мальгин-старший появился через пять минут.
— Тебе не спится?
— Так ты мне скажешь, что случилось? Где тебя угораздило?
— Столкнулся с действительностью.
Настроение у отца было неважное, однако раньше он никогда не позволял себе разговаривать на грани грубости.
— Я сейчас приеду, поговорим. Кстати, ты что, кошку завел?
Брови отца приподнялись.
— Какую кошку?
— Я слышал какие-то мяукающие звуки.
— А-а… — Старик отвернулся. — Это фильм… про котов.
Мальгин с сомнением посмотрел на отца, но тот выдержал взгляд, а мгновенный пси-контакт на таком расстоянии хирургу пока не давался.
— Ты бы лучше навестил Купаву, — пробурчал старик.
— Па, ну что ты заладил одно и то же. — Клим поморщился. — Я же говорил тебе: был я у нее…
— Она во Второй брянской клинике, отделение психотерапии.
— Что?! — Сердце рванулось с такой силой, что, казалось, загудела грудная клетка. — Что с ней?
— Насмотрелась и наслушалась всякой дряни.
— Ви-нарко?
— Врач сказал, что ее едва удалось вернуть из транса.
— О черт!… Это моя вина… я знал и… — Мальгин бросился из комнаты так внезапно, что «домовой» не сразу догадался извиниться и выключить связь.
Отец смотрел из виома прищурясь, и лицо у него было печальное и доброе.
— Беги, беги, тигр, потерявший след… — пробурчал он. — Вчера не догонишь, а от завтра не уйдешь…
Мальгин ворвался в здание клиники как снаряд, разве что не произвел такого разрушения и ухитрился никого не покалечить. Вопрос киб-дежурного: вы куда? — он проигнорировал. Пси-зрение вело его в нужном направлении не хуже указателей на стенах.
Купава лежала в сорок девятой палате, почти полностью похожей на ту, в которой лежал Мальгин после своего рейда на Маат и Орилоух вслед за Шаламовым. Одна стена была совершенно прозрачна, создавая иллюзию открытого окна, и низкое осеннее солнце заливало комнату потоками густого оранжевого света. В углу комнаты располагалась стойка медкомбайна, помаргивающая цветными огоньками, в другом дежурил киб, похожий на стоящего на задних лапах тушканчика, но с четырьмя передними лапами. Мебель в комнате была трансформная, и Купава сформировала по своему вкусу столики, диван и пуфы для пространственной организации гарнитура.
Женщина лежала на кровати, опираясь на высокие подушки, и безучастно смотрела в окно. Губы ее шевелились, будто она разговаривала сама с собой. Бледные щеки, синева под глазами, заострившийся нос говорили сами за себя. Мальгин остановился на пороге, потрясенный той переменой, которая произошла с его бывшей веселой и решительной женой. Может быть, поэтому его гипервидение дало на этот раз осечку, а эмоциональная интуиция не сработала, и он не смог определить состояние Купавы и прочитать ее мысли.
Она повернула голову, некоторое время смотрела на посетителя с прежним безучастным видом, потом в глубине глаз разгорелся огонек, брови поднялись, сломав трагический треугольник, но губы прошептали не те слова, которые ждал Клим:
— Снова ты. Зачем пришел на этот раз?
— Пава, — с дрожью в голосе сказал Мальгин, подходя к ней. — Это правда?
Брови Купавы снова изогнулись в недоумении, потом она поняла, усмехнулась.
— Странный вопрос. Разве ты не веришь врачам?
Кровь ударила в голову, запылали щеки, и прошло какое-то время, прежде чем Мальгин справился с собой. Купава смотрела на него с любопытством, чуть оживилась.
— Надо же! Каменный Мальгин краснеет! Неужто произошло чудо, и ты обрел человеческие качества?
Клим полностью овладел чувствами, утвердительно кивнул.
— Времена меняются, и мы меняемся с ними. Древняя формула права. Зачем ты это сделала? Я же предупреждал, что твое новое увлечение может плохо кончиться, а твои друзья не… — Он не договорил.
Лицо Купавы стало злым.
— Не говори ничего о моих друзьях, — тихо выговорила она, закусила губу, побледнев.
Медкомбайн в углу отреагировал на это звоночком и вспыхнувшим алым квадратом. Киб тотчас же ожил, подскочил к кровати, схватил что-то золотое и прозрачное с подставки по другую сторону, просеменил к стойке комбайна и вернулся со стаканом молочно-белой пенящейся жидкости. Купава выпила напиток, щеки ее порозовели.
Мальгин взял из ее руки стакан,повертел в пальцах,внимательно разглядывая.
Стакан, после того как его содержимое было выпито, вообще не напоминал сосуд: Клим держал в руках, почти не ощущая этого, золотистый узор из прожилок, похожий на морозный рисунок на оконном стекле, но стекла-то как раз и не было! Рука ощущала прикосновение, но материал этого стакана был ни холодным, ни горячим, ни твердым, ни мягким.
Мальгин прошел сквозь стену в туалетную комнату, наполнил стакан водой и хмыкнул: клубок светящихся золотых нитей превратился в сосуд, вода из него не выливалась, хотя стенок по-прежнему не было видно. Залпом выпив воду, хирург вернулся в палату. Купава покачала головой, ощутив перемену в душе Мальгина, вздрогнула, когда он заговорил:
— Дан все-таки был у тебя. Этот «стакан», сфера с «галактиками» внутри, исчезающий «голыш»…
— Да, был! — с вызовом ответила Купава. — Ну и что?
Мальгин пожал плечами. Способность чувствовать пси-сферу и биоауру собеседника вернулась к нему.
— Ничего. Он мне нужен, я ищу его. И найду.- Клим поднял твердый взгляд. — Почему ты скрыла от меня, что Дарья… в приюте?
Купава открыла рот, закрыла, испуг отразился в ее потемневших глазах. Она не сразу нашлась, что ответить.
— Зачем тебе дочь? — наконец сказала она горько. — Разве мало у тебя своих забот, мужских? Уходи. И не приходи больше. Мы идем по разным дорогам, и ты это знаешь. Не мучайся раскаянием и прочей сентиментальной ерундой, это тебя не красит, да и не любит никто слабых и нерешительных, твоя Карой тоже.
Мальгин вздрогнул — не от слов Купавы, от волны ее чувств, обрушившейся на его загудевшую голову. Эта волна несла отчаяние, невыразимую горечь и тоску, бессилие, безнадежность, злость, гнев, усталость, презрение и желание умереть, но в ней не было главного — любви и ожидания. Впрочем, ненависти тоже не было. Душа Купавы кипела, и дымилась, и задыхалась в дыму, и никто помочь ей не мог, ни в прошлом, ни в будущем, в том числе и Мальгин, но он этого не понял. Он был оглушен и обескуражен, к тому же сработала ложная гордость, подруга эгоизма, и Мальгин не стал разбираться в хаосе эмоций Купавы и не смог поэтому выяснить причин ее отчаяния.
— Выздоравливай, — сказал он глухо. — Я приду завтра. В каком приюте находится дочь?
— «Звезда», возле памятника партизанам. И лучше бы ты не приходил завтра, моим друзьям, — усмешка скользнула по ее губам, — новым друзьям, это не понравится, что вполне может отразиться на твоем здоровье.
Мальгин задержал дыхание, передавая женщине образ открывающего пасть тигра, и по ее расширившимся зрачкам понял, что ему это удалось. Улыбнулся.
— Лучше бы им со мной не встречаться, Пава. Хотя я и исповедую ахимсу, но в определенных обстоятельствах могу не сдержаться. До встречи.
Купава не ответила, глядя на него с ужасом, причины которого Клим также разобрать не сумел, а скорее не захотел. Выходя из палаты, он столкнулся с широкоплечим загорелым парнем в рубашке-шнуровке и джинсах. Парень посторонился, вежливо извинившись, подождал, пока Мальгин выйдет, и зашел в палату. Лицо у него было открытое и дружелюбное, с веселыми и умными глазами, и на приятеля Купавы из компании Гзаронваля он походил мало.