объекта, реально существующего в природе». Таким образом, мы, по
нашему мнению, достаточно объяснили, какую вещь вообще
представляет собой душа, так как под этим выражением мы разумеем
не только идеи, возникающие из телесных модификаций, но и те, которые возникают из существования любой модификации
остальных атрибутов.
Н
е имея, однако, о других атрибутах такого познания, как о
протяжении, посмотрим, не найдем ли мы для модификаций
протяжения более точного определения, в большей мере способного
выразить сущность нашей души, ибо это, собственно, и есть наше
намерение.
М
ы исходим при этом из того, что в протяжении нет иной
модификации, кроме движения и покоя, и что всякая отдельная
телесная вещь есть только определенная пропорция движения и
покоя, так что если бы в протяжении не было ничего, кроме только
движения и только покоя, то во всем протяжении нельзя было бы
заметить или найти ни одной отдельной вещи. Поэтому и
человеческое тело есть не что иное, как известная пропорция
движения и покоя.
О
бъективная же сущность, которая соответствует в мыслящем
атрибуте этой существующей пропорции, есть, говорим мы, душа
тела. Если одна из этих двух модификаций (движение или покой) изменяется больше или меньше, то в той же мере изменяется и идея.
Если, например, покой увеличится, а движение уменьшится, то этим
вызывается боль или печаль, которую мы называем холодом. Если
же в движении имеет место противополож-
1
70
ное, то отсюда возникает боль, которую мы называем жарой. И
всякий раз, когда случается (отсюда возникают различные виды
боли, ощущаемые нами от удара палкой по глазам или по рукам), что, когда меры движения и покоя не одинаковы в разных частях
нашего тела, но некоторые имеют больше движения и покоя, чем
другие, из этого возникает различие чувств. Если же случается
(отсюда возникает различие чувства при ударе деревом или железом
по одной и той же руке), что внешние причины, вызывающие эти
перемены, различаются между собою и не все имеют те же действия, то из этого возникает различие чувства в одной и той же части. Когда
же, наоборот, перемена, происшедшая в одной части, приводит к
восстановлению прежней пропорции, то отсюда возникает радость, которую мы называем спокойствием, удовольствием и веселостью.
О
бъяснив, что такое чувство, мы можем, наконец, легко видеть, как
отсюда возникают рефлексивная идея, или самопознание, опыт и
деятельность разума. Из всего этого (так же как из того, что наша
душа соединена с богом и составляет часть бесконечной идеи, возникающей непосредственно из бога) можно наглядно понять
происхождение ясного познания и бессмертия души. В настоящее
время нам, однако, достаточно сказанного.
ОСНОВЫ
ФИЛОСОФИИ ДЕКАРТА,
ДОКАЗАННЫЕ
ГЕОМЕТРИЧЕСКИМ
СПОСОБОМ 1
ПЕРЕВОД С ЛАТИНСКОГО
ПОД РЕД. В.В. Соколова
RENATI DES CARTES
PRINCIPIORUM
PHILOSOPHIAE
pars I et II
more geometrico demonsratae
per
Benedictum de Spinoza
Amstelodamensem
П
РЕДИСЛОВИЕ
Б
лагосклонного читателя приветствует Людовик Мейер. По
единодушному мнению всех, кто в отношении своих знаний хочет
стоять выше толпы, математический метод, при помощи которого из
определений, постулатов и аксиом выводятся следствия, при
исследовании и передаче знаний есть лучший и надежнейший путь
для нахождения и сообщения истины. И это вполне справедливо.
Поскольку всякое надежное и прочное знание неизвестного предмета
может быть почерпнуто и выведено лишь из чего-нибудь уже твердо
познанного, последнее необходимо положить в основание таким
образом, чтобы не обрушилось и не погибло от малейшего толчка
построенное на нем здание человеческих знаний. Именно таковы те
основные понятия, которые лица, занимающиеся математикой, обыкновенно обозначают именами определений, постулатов и
аксиом. Понятия эти таковы, что они не покажутся сомнительными
никому, кто хотя бы бегло ознакомился с благородной наукой —
математикой. Ибо определения представляют не что иное, как
возможно точные объяснения знаков и имен, которыми
обозначаются соответственные предметы; постулаты же и аксиомы, или общие понятия ума, являются такими ясными и точными
выражениями,
1
75
что никто, понимая истинный смысл слов, не может отказать им в
своем согласии.
О
днако, несмотря на это, за исключением математики, ни одна другая
наука не излагается этим методом; здесь применяется другой метод, отличный от математического, как небо от земли, метод, для
которого характерно употребление определений и подразделений, постоянно связанных между собой и перемежающихся местами с
задачами и объяснениями. Ибо раньше почти все (и теперь еще
многие из тех, которые берутся устанавливать и излагать науки) были того мнения, что этот метод представляет особенность
математических наук, а другим наукам не соответствует и ими
исключается. Отсюда происходит, что такого рода авторы не
доказывают своих утверждений никакими прочными доводами, но
лишь стараются подкрепить их вероятными и правдоподобными
основаниями. Таким образом, они производят множество толстых
книг, в которых нельзя найти ничего прочно обоснованного и
достоверного и которые, напротив, наполнены спорами и
разногласиями. То, что обосновывается одним довольно слабыми
доводами, скоро потом опровергается другим и с помощью того же
оружия разрушается и выбрасывается. Таким образом, дух (душа —
mens), жадно стремящийся к непоколебимой истине, где он мог бы
обрести для себя желанное убежище и безопасно и счастливо
проехать и достигнуть искомой пристани знаний, видит себя
подверженным бесконечным колебаниям в бурном море мнений, окруженным бурями споров и волнами недостоверности, без всякой
надежды когда-нибудь избавиться от них.
К
онечно, были люди, которые держались другого мнения и из
сострадания к несчастной судьбе философии отступили от этого
обычного и всеми избитого пути изложения наук и вступили на
новый, усеянный трудностями и помехами путь, чтобы наряду с
математикой оставить потомству и другие части философии, обоснованные с математической достоверностью. Одни из них
излагали таким образом господствующую и преподаваемую в
школах философию, другие новую, найденную собственными
силами философию и передавали ее ученому миру. В течение
длительного времени эта работа многими подвергалась напрасному
осмеянию, пока, наконец, явилось самое блестящее светило нашего
века, Рене Декарт,
1
76
который, опираясь на этот метод, сначала в математике извлек из
мрака на свет то, чего не могли достигнуть древние, а его
современники могли только ожидать; затем заложил непоколебимые
основы философии и собственным примером показал, что большую
часть истин можно построить на них в математическом порядке и
очевидности. Это представляется ясным, как солнце, всем, кто
усердно принялся за его сочинения, никогда не находящие
достаточной похвалы.
П
равда, хотя сочинения этого благородного и несравненного человека
следуют способу доказательств и порядку, принятому в математике, однако они не разработаны по методу, принятому в «Элементах»
Эвклида и других геометров, в котором предпосылаются
определения, постулаты и аксиомы, а затем следуют теоремы с их
доказательствами. Метод Декарта скорее весьма отличен от метода
Эвклида, который он сам считает истинным и лучшим способом
преподавания и называет аналитическим. Ибо в конце своего
«Ответа» на «Вторые возражения» Декарт 3 различает два рода
убедительных доказательств: один — аналитический,
«показывающий истинный путь, которым предмет найден
методически и как бы а priori»; другой — синтетический, «который
пользуется длинным рядом определений, постулатов, аксиом, теорем
и проблем, так что, если оспаривать некоторые следствия, он тотчас
может показать, что они содержатся в предыдущем, и этим путем, несмотря на сопротивление и упорство читателя, вынуждает его
согласие» и т.д.
Х
отя оба эти способа обоснования ведут к достоверности, стоящей вне
всякого сомнения, однако они не для всякого равно полезны и
удобны. Большинству чужды математические науки, поэтому они не
знакомы ни с синтетическим методом, которым они излагаются, ни с
аналитическим, которым они открыты. Таким образом, они не могут
ни сами понимать, ни передавать другим того, что изложено и