Грегори кивнул головой, а Фрона заметила:
— Я уверена, что вы познакомились где-нибудь на краю света.
— В Йокохаме, — коротко объяснил Сэн Винсент. — Одиннадцать лет назад, во время цветения вишен. Но маркиз Курбертэн несправедлив ко мне и явно насмехается. Боюсь, что я бываю иногда чересчур болтлив.
— Вы просто мученик, — пошутила Фрона, — мы изводим вас своими приставаниями. Но что поделаешь: вы так интересно рассказываете.
— Кстати, расскажите нам о каком-нибудь приключении в лодке, — попросил француз. — Что-нибудь страшное, чтобы волосы зашевелились.
Они пододвинулись поближе к объемистой пылающей печке (дело происходило в гостиной миссис Шовилль), и Сэн Винсент рассказал о мощном водовороте в Бок-Каньоне, о грозных порогах Белой Лошади и о малодушном товарище, который покинул его в критическую минуту, а сам обошел по берегу. Все это произошло девять лет назад, когда Юкон был еще неизведанной страной.
Через полчаса в комнату с шумом ворвалась миссис Шовилль, ведя за собой Корлиса.
— Ах, эта гора! Я совсем задыхаюсь! — простонала она, стягивая рукавицы. — Вот уж не везет! — объявила она через минуту с не меньшей энергией. — Этот спектакль никогда не наладится! Не суждено мне быть миссис Линден! Крогстад отправился на прииски, на Индейскую Реку, и никто не знает, когда он вернется. Крогстад (она обратилась к Корлису) — это мистер Мейбрик, а у миссис Александер невралгия, и она не выходит из дому. Итак, репетиции сегодня не будет, это ясно.
— Единственной наградой за то, что я решилась выйти и заставила вас всех ждать, была встреча с этим оригиналом.
Она подтолкнула Корлиса вперед.
— О, вы не знакомы! Маркиз Курбертэн — мистер Корлис. Если вы откроете богатые залежи, маркиз, советую вам продать их мистеру Корлису. Он богат, как Крез, и покупает решительно все, лишь бы дело было хорошее, а если вы и не найдете ничего, все равно продавайте. Он профессиональный филантроп, имейте это в виду. Но, поверите ли? — снова обратилась она ко всему обществу. — Этот удивительный субъект любезно предложил проводить меня до верха горы и поболтать по дороге… Поболтать! Но наотрез отказался зайти посмотреть на репетицию. Однако, узнав, что никакой репетиции не будет, мистер Корлис, словно флюгер, немедленно изменил направление. И вот он здесь, хотя и уверяет, что ему бы следовало быть теперь на Ручье Миллера. Говоря между нами, всем известно, какие темные делишки…
— Темные делишки! Смотрите! — вмешалась Фрона, указывая на кончик янтарной трубки, торчавшей из наружного кармана Вэнса. — Трубка! Честь имею поздравить!
Она протянула руку, и Корлис добродушно пожал ее.
— Во всем виноват один Дэл, — рассмеялся он. — Когда я предстану пред престолом вечного судии, Дэлу придется выступить вперед и ответить за этот грех.
— Во всяком случае, это прогресс, — заметила Фрона. — Теперь вам остается только завести себе для постоянного употребления какое-нибудь крепкое, выразительное словцо.
— О, уверяю вас, я уже кое-чему научился, — подхватил он, — без этого никак нельзя управлять собаками. Я могу теперь с вашего разрешения, не поперхнувшись, чертыхаться с утра до ночи и с ночи до утра. Я заметил, что на упряжку чрезвычайно хорошо действует, например, клятва костями фараона и кровью Иуды. К сожалению, лучшие перлы моего собачьего жаргона не могут быть произнесены в присутствии женщин. Однако обещаю вам, наперекор всей преисподней, ее владыке сатане…
— Ах! Ах! — взвизгнула миссис Шовилль, затыкая уши пальцами.
— Мадам, — с серьезным видом заговорил Курбертэн. — К сожалению, это плачевное обстоятельство вполне соответствует истине: северные собаки погубили массу человеческих душ. Они послали в ад гораздо больше грешников, чем все другие причины, вместе взятые. Разве не так? Предлагаю присутствующим мужчинам высказаться по этому вопросу.
Корлис и Сэн Винсент торжественно подтвердили его слова и принялись оглушать чувствительную даму потрясающими и душераздирающими рассказами о собаках.
Курбертэн и Сэн Винсент остались завтракать у миссис Шовилль, предоставив Корлису проводить Фрону домой. По молчаливому согласию, словно желая продлить спуск, молодые люди свернули направо, пересекая мириады проложенных пешеходами и санями тропинок, которые сбегали вниз к городу. Была середина декабря, и день выдался ясный и холодный. Вялое полуденное солнце, с трудом подняв свой бледный диск над южным краем горизонта, сконфуженно скользило вниз, так и не достигнув зенита. Его косые лучи преломлялись в морозной пыли, и весь воздух казался сотканным из мельчайших алмазных осколков, сверкающих, переливающихся, брыжжущих огнями и искрами, но холодных, как ледяная даль.
Фрона и Вэнс прорезали эту сияющую волшебную завесу; снег ритмически поскрипывал под их мокасинами, а дыхание, срываясь с губ, превращалось в лучезарное сияние. Оба молчали: ни ему, ни ей не хотелось говорить, так сказочно прекрасно было все кругом. Под ними, между грандиозным куполом неба и белой пустыней, темнел золотой город, ничтожное и грязное пятно, слабый протест против беспредельности, вызов человека бесконечному.
Вдруг где-то, совсем близко, раздались мужские голоса и понукания. Фрона и Корлис остановились. Послышался сердитый лай, топот ног, и упряжка заиндевелых волкодавов, высунув горячие красные языки и раскрыв пасти, взобралась на откос и свернула на тропинку впереди них. На санях лежал длинный узкий ящик из грубо сколоченных еловых досок, не оставлявший никаких сомнений относительно своего содержимого. Двое погонщиков, женщина, тупо следовавшая за гробом, и одетый в черное священник, составляли траурный кортеж. Немного дальше собак снова пустили по откосу, и они под щелканье бича, с визгом и лаем потащили вверх бесчувственный прах к ожидавшему его на вершине холма вырубленному во льду последнему убежищу.
— Один из завоевателей, — проговорила Фрона.
Корлис уловил ее мысль и ответил:
— Да, все это воины, сражающиеся с морозом и воюющие с голодом! Я понимаю теперь, почему расы, спустившиеся с Севера, приобрели господство над миром. Они принесли с собой отвагу, выносливость, беспредельную веру и безграничное терпение. Чему же тут удивляться?
Фрона выразительно посмотрела на него, но не произнесла ни слова.
— «Мы разили своими мечами, — произнес нараспев Вэнс. — Я испытывал такую радость, словно рядом со мной на ложе лежала моя светлая невеста. Я прокладывал себе путь окровавленным мечом, и воронье следовало за мной. Яростно сражались мы; огонь испепелил жилища людей, мы спали в крови тех, кто охранял входы».
— Вы чувствуете это, Вэнс? — воскликнула она, быстрым движением сжимая его руку.
— Кажется, начинаю чувствовать. Север научил меня и продолжает учить. Вещи, мне давно знакомые, получают совершенно новую окраску. Однако я все еще не совсем уверен в своей правоте. Все это кажется мне чудовищным эгоизмом, великолепным сном.
— Но ведь вы не негр и не монгол и не происходите ни от негра, ни от монгола?
— Да, — рассуждал он, — я сын своего отца, и род наш восходит к морским викингам, которые никогда не ночевали под прокопченными балками крыши и не осушали свой рог у домашнего очага. Застой черной расы и беспримерное в истории распространение тевтонов по всему земному шару несомненно имеет свои причины. В расовой наследственности таится, по-видимому, какая-то особенность, иначе я не откликнулся бы на этот призыв.
— Какая великая раса, Вэнс! Половина суши и все моря и океаны принадлежат ей! Достаточно было шестидесяти поколений, чтобы завоевать все это! Подумайте! Всего шестьдесят поколений — и руки ее простерлись на весь мир. Это великая сокрушительница, победоносная дева! Мудрая строительница и законодательница! Вэнс! Вэнс! Как страстно я люблю свой народ, но Бог простит мне эту любовь, потому что она возвышенна и чиста! О! Это великая раса, с великими предначертаниями! Даже перед лицом гибели она не утрачивает своего геройского облика. Помните?
— «Трепещет ясень Игдразиля, хотя еще держится. Стонет древнее дерево, и Йотун Локи спущен с цепи. Тени стонут на путях Хеля, пока огонь Сурты не испепеляет дерева. Хрым дует с востока, вода поднимается, лукавый змей гнездится в ярости Йотуна. Червь хлещет воду, орел кричит, клюв его ломает борта, корабль Нагльфар идет ко дну. Сурт, сверкая молниями, налетает с юга, на мече его сияет солнце Валгаллы».
Взгляд его упал на Фрону, и она показалась ему в этот момент закутанной в меха валькирией, парящей над последним смертным боем людей и богов. Кровь бурной волной хлынула по неизведанным путям и наполнила его сладостным восторгом.
— «Каменные громады сталкиваются друг с другом, гиганты шатаются, люди вступают на тропу Хеля, небо раскалывается, солнце помрачается, земля погружается в океаны, яркие звезды падают с небес, языки пламени лижут великий ясень, огненный костер столбом своим упирается в небо».
Фигура девушки отчетливо выступала на фоне сверкающего воздуха, брови и ресницы ее покрылись инеем, бриллиантовая пыль светлым ореолом окружала лицо и волосы, заходящее солнце заливало ее пламенем пожара.
В этот момент она показалась Корлису гением расы. Он услышал властный голос крови и всем существом ощутил вдруг свое родство с белокурыми богатырями давно угасших времен. Глядя на девушку, он вспоминал великое прошлое своего народа, и в недрах души его пробуждались звуки давно забытых битв. Он снова чувствовал буйную ласку ветров, слышал рев и грохот дымящихся пеной волн Северного моря, видел остроносые боевые челны и на них, среди разъяренной стихии, мужей Севера, мускулистых, широкогрудых, взлелеянных стихиями, верных мечу, беззаветных смельчаков, проклятие и бич южных стран. Гром двадцати столетий беспрерывных битв гремел в его ушах и звал с неодолимой силой назад, к героическому прообразу расы.
— Будьте моей невестой, Фрона! Светлой супругой на моем ложе!
Она вздрогнула и посмотрела на него недоумевающим взглядом. Постепенно смысл этих слов дошел до ее сознания, и Фрона невольно отшатнулась. Солнце бросило на землю последние гаснущие лучи и скрылось за горизонтом. Блеск в воздухе погас, и день померк. Высоко над ними тоскливо завыли собаки.