ы друг к другу… Подойди же ко мне, жрец Солнца, — продолжала царица, — и выслушай мое решение. Тебе, как верховному жрецу бога Солнца, больше известно, чем мне, о старинных наших обычаях и верованиях. Многое тебе известно обо мне и о том, как я сюда попала. Ты знаешь, что испокон веков, от матери к дочери, — и всегда от матери к дочери, — переходила великая тайна, которая всегда жила здесь, в этом доме. Царица таинств — Та, Что Грезит. Настало время, когда надлежит подумать о будущих наших поколениях. К нам явились чужестранцы, и ни у кого из них нет жены. Нужно назначить день моего бракосочетания, чтобы и следующее поколение имело свою Царицу Грез. Так суждено. Время настало, и необходимость назрела. Я воспрошала мои грезы, и они указали мне решение. Оно таково: я возьму себе в мужья одного из этих чужеземцев, — того, кто был предназначен мне судьбой прежде, чем был создан этот мир. Вот испытание, которому они подвергнутся: если ни один из них не возьмет меня в жены, тогда они все трое будут умерщвлены, и ты принесешь их дымящуюся кровь в жертву на алтарь бога Солнца. Если же один из них женится на мне, тогда все они останутся жить, и само Время определит затем наши судьбы.
Жрец Солнца, дрожа от гнева, пытался возразить, но она приказала:
— Молчи, жрец! Только благодаря мне ты властвуешь над народом, и по первому моему слову… впрочем, ты сам знаешь, что тебя тогда ожидает. Помни, что смерть твоя будет нелегкой.
Повернувшись к трем пленникам, царица спросила:
— Кто же из вас возьмет меня в жены?
Мужчины смущенно и растерянно переглянулись, но никто из них не откликнулся.
— Я женщина, — продолжала она, точно дразня их. — Разве не желанна я для мужчин? Разве я не молода? Или, быть может, не хороша собой? Неужели у мужчин такие странные вкусы, что ни один из вас не желает обнять меня и поцеловать в уста, так, как добрый Фрэнсис поцеловал мне руку?
Она взглянула на Леонсию.
— Тебе быть судьей. Ты женщина. Тебя очень любят мужчины. Разве я не такая же женщина, как ты, и разве не могу я быть любимой?
— Ты всегда будешь добрее к мужчинам, нежели к женщинам, — ответила Леонсия. Трем мужчинам эта фраза показалась загадочной, но женскому уму царицы смысл ее был ясен. — Ты обладаешь странной и обольстительной красотой, — продолжала Леонсия, — и есть на свете множество мужчин, которые потеряли бы голову от желания заключить тебя в свои объятия. Но только позволь мне предупредить тебя, царица, что мужчины бывают разные.
Выслушав ее слова, царица некоторое время размышляла, затем резко повернулась к жрецу:
— Ты слышал, жрец? Сегодня же меня должен взять в жены один из чужеземцев. Если я не найду мужа, эти три пленника будут принесены в жертву на твоем алтаре. Погибнет и женщина, которая, видимо, хочет унизить меня и считает менее желанной, нежели она сама.
Она все еще обращалась к жрецу, хотя слова ее явно предназначались для всех.
— Перед нами трое мужчин, одному из которых за много веков до его рождения суждено было взять меня в жены. И вот тебе, жрец, мой приказ: отведи пленников в другую комнату, и пусть они там решат между собой, кто именно этот человек.
— Если он был испокон веков предназначен тебе, — гневно вскричала Леонсия, — зачем же предоставлять это их выбору! Ты знаешь имя этого человека. Зачем же ты хочешь рисковать? Назови сама его имя, царица, и назови немедленно!
— Человек этот будет избран так, как я повелела, — возразила царица. Бессознательным движением она бросила щепотку порошка в большую чашу и столь же бессознательно в нее заглянула. — Удалитесь все, и пусть неизбежное свершится.
Пленники были уже на пороге, когда их остановил возглас царицы.
— Подождите, — приказала она. — Подойди сюда, Фрэнсис. То, что я увидела в чаше, касается тебя. Подойди и взгляни вместе со мной в Зеркало Мира.
И в то время как остальные его ожидали, Фрэнсис заглянул вместе с царицей в странный жидкий металл. Он увидел самого себя в библиотеке своего нью-йоркского дома, а подле себя Ту, Что Грезит; он обнимал ее за талию. Затем увидел, как она с интересом взглянула на телеграфный аппарат. Он начал быстро объяснять ей, что это такое, как вдруг, взглянув на телеграфную ленту, прочел настолько тревожные вести, что подбежал к ближайшему телефону и вызвал своего агента. Затем видение померкло.
— Что вы видели? — спросила Леонсия, выходя из комнаты.
Фрэнсис солгал ей. Он ни словом не упомянул о том, что видел Ту, Что Грезит в библиотеке своего нью-йоркского дома. Вместо этого он ответил:
— Это был телеграфный аппарат, который сообщил мне о панике на бирже. Но каким образом могла она знать, что я имею дело с биржей и биржевой игрой?
Глава 19
— Кому-нибудь придется все же жениться на этой сумасшедшей, — сказала наконец Леонсия, когда они все расположились на циновках в комнате, куда отвел их жрец. — Он не только станет героем, спасая наши жизни, но и спасет свою собственную. Сеньор Торрес, вот вам прекрасный случай спасти жизнь нам всем и себе самому!
— Брр! — содрогнулся Торрес. — Я не женился бы на ней и за десять миллионов долларов золотом. Она слишком мудра. Это ужасная женщина. Она, как вы, американцы, выражаетесь, она действует мне на нервы. Вообще-то я храбрый человек, но в ее присутствии вся моя храбрость исчезает. У меня от страха мороз по коже подирает. Нет, не меньше чем за десять миллионов согласен я побороть свой страх перед ней. Но Генри и Фрэнсис гораздо храбрее меня. Пусть кто-нибудь из них и берет ее в жены.
— Но ведь я обручен с Леонсией, — быстро возразил Генри, — следовательно, не могу жениться на царице.
Взгляды обоих устремились на Фрэнсиса, но прежде чем тот успел раскрыть рот, Леонсия воскликнула:
— Это несправедливо! Никому из вас не хочется на ней жениться. Поэтому единственный справедливый выход из создавшегося положения — тянуть жребий. — С этими словами она выдернула три соломинки из циновки, на которой сидела, и переломила одну из них пополам. — Тот, кто вытянет короткую соломинку, принесет себя в жертву. Сеньор Торрес, тяните вы первым.
— Свадебный марш будет наградой тому, кто вытянет короткую соломинку, — ухмыльнулся Генри.
Весь дрожа, Торрес перекрестился и вытянул свой жребий. Соломинка оказалась длинной, и он тут же на радостях пустился в пляс, напевая:
Не для меня законный брак —
Как счастлив я, как счастлив я…
За ним потянул жребий и Фрэнсис, и ему также досталась длинная соломинка. Судьба Генри была всем ясна: на его долю выпала короткая соломинка. Он взглянул на Леонсию, и в его глазах было такое отчаяние, что она невольно почувствовала к нему сострадание. В свою очередь, Фрэнсис, заметив сожаление на ее лице, призадумался. Да, это был единственный выход. Только таким образом можно было выйти из создавшегося положения. Как бы сильно он ни любил Леонсию, еще сильнее было в нем чувство долга по отношению к Генри. Фрэнсис не колебался ни минуты. Весело хлопнув Генри по плечу, он воскликнул:
— Послушайте, я единственный холостяк среди вас, который не боится брачных уз. Я женюсь на ней!
Генри испытал такое чувство облегчения, как будто избавился от смертельной опасности. Он протянул Фрэнсису руку, и они обменялись рукопожатиями, глядя друг на друга честным открытым взором, на который способны только честные и прямые люди. Ни один из них не заметил, какое горе отразилось на лице Леонсии при этой неожиданной развязке. Та, Что Грезит была права, не права была Леонсия: она любила сразу двух мужчин и тем самым отнимала у царицы ее законную долю счастья.
Любые споры, которые могли бы возникнуть, были предупреждены появлением маленькой девочки из Большого Дома, которая вошла вместе с женщинами, принесшими пленникам завтрак. Наблюдательный Торрес первым заметил ожерелье на шее девочки. Это была нитка великолепных крупных рубинов.
— Та, Что Грезит только что подарила мне ожерелье, — сказала девочка, польщенная явным восхищением, которое вызвало у чужеземцев ее новое украшение.
— И у нее есть еще такие камни? — спросил Торрес.
— Ну, конечно, — ответила девочка. — Она только что показала мне огромный сундук, наполненный ими доверху. Там были камни разного цвета, гораздо больше этих, но только они не были нанизаны на нитку, а лежали, как вылущенные горошины.
В то время как остальные ели и пили, Торрес нервно курил свою папиросу. Наконец он встал, отговариваясь легким недомоганием, которое не позволяет ему принять участие в трапезе.
— Послушайте, — торжественно заявил Торрес. — Я говорю по-испански лучше вас, Морган, и к тому же, без сомнения, мне лучше известен характер испанских женщин. Чтобы доказать вам мое дружеское расположение, я сейчас отправляюсь к ней и попытаюсь отговорить от ее матримониальных планов…
Один из копьеносцев преградил Торресу дорогу, но, побывав с докладом у царицы, вернулся и дал ему войти. Царица, полулежа на своем ложе, приветливо ему кивнула.
— Почему ты не ел? — заботливо спросила она и, после того как он пожаловался на отсутствие аппетита, добавила: — Тогда, быть может, ты хочешь пить?
Глаза Торреса сверкнули. После всех испытаний, которые выпали на его долю в последние семь дней, к тому же стоя на пороге новой авантюры, в которой он решил, чего бы это ему ни стоило, добиться успеха, он чувствовал, что ему необходимо подкрепиться. Царица хлопнула в ладоши и отдала приказание явившейся на ее зов прислужнице.
— Этому вину много-много лет. Впрочем, тебе это должно быть хорошо известно, если ты сам, Де-Васко, привез его сюда четыре столетия назад, — насмешливо произнесла она, когда один из слуг внес и откупорил небольшой деревянный бочонок.
Возраст бочонка не вызывал никаких сомнений, и Торрес, уверенный в том, что бочонок переплыл океан четыреста лет тому назад, почувствовал неодолимое желание отведать его содержимое. Прислужница наполнила огромный кубок, и Торрес, осушив его, был поражен мягкостью и сладостью благородного напитка. Но не прошло и минуты, как чудодейственная сила вина огненной влагой разлилась по его жилам и затуманила мозг.