тому, чтобы думать, будто я не переношу никаких доводов против
меня. А теперь обращусь к Вашим возражениям, чтобы снова ответить
на них.
И
так, прежде всего скажу, что бог есть абсолютно и действительно
причина всего, обладающего сущностью, —
492
494
что бы это ни было. Так что если Вы можете доказать, что зло, заблуждение, преступление и т.п. есть нечто, выражающее собой
известную сущность, то я вполне соглашусь с тем, что бог есть
причина преступлений, зла, заблуждения и т.п. Что касается меня, то
я, как мне кажется, достаточно показал, что то, что полагает форму
зла, заблуждения или преступления, не состоит в чем-нибудь таком, что выражало бы сущность, а потому нельзя сказать, чтобы бог был
причиною всего этого. Возьмем, например, матереубийство Нерона.
Поскольку оно заключало в себе нечто положительное, оно не было
преступлением: Орест 121 совершил — с внешней стороны— тот же
поступок и также имел намерение убить мать, и, однако, его не
обвиняют в этом, по крайней мере так, как Нерона. В чем же, следовательно, состоит преступление Нерона? Ни в чем другом, как в
том, что поступком своим он выказал себя неблагодарным, немилосердным и непослушным. Не подлежит сомнению, что
свойства эти не выражают собой никакой сущности, а потому бог не
мог быть причиной их, хотя он был причиной действия и намерения
Нерона.
Д
алее, я хотел здесь заметить, что в философской беседе мы не должны
пользоваться теми способами выражения, которые свойственны
теологии. Ибо теология постоянно, и притом не без причины, представляет бога в образе какого-то совершенного человека.
Поэтому в теологии оказывается удобным говорить о боге, что он
чего-нибудь желает, что он питает отвращение к делам нечестивых и
радуется делам праведников. В философии же мы ясно сознаем, что
атрибуты, делающие человека совершенным, так же мало могут быть
применены к богу, как к человеку те атрибуты, которые делают
совершенным слона или осла, а потому в философии подобным
выражениям вовсе не место, и их нельзя употреблять в ней, не внося
полнейшей путаницы в наши понятия. Поэтому, говоря философски, нельзя сказать, что бог желает чего-нибудь от кого-нибудь и что ему
что-нибудь приятно или неприятно: все это — чисто человеческие
атрибуты, не имеющие места в боге.
З
атем я хотел бы указать на то, что хотя дела праведных (т.е. людей, имеющих ясную идею бога, сообразно которой детерминируются все
их дела и мысли) и нечестивых (т.е. людей, не обладающих идеей
бога, но лишь
493
495
смутными идеями земных вещей, сообразно которым и
детерминируются все их дела и мысли) и вообще действия всех
существующих вещей и вытекают с необходимостью из
божественных законов и божественного предначертания и находятся в
постоянной зависимости от бога, но тем не менее они различаются
между собой не только по степени, но и по сущности. Ибо, хотя мышь
столь же зависит от бога, как и ангел, и печаль столь же зависит от
него, как и радость, однако это не делает мышь родом ангелов или
печаль родом радости. Этим я, думается мне, ответил на Ваши
возражения (если я их правильно понял, ибо меня иногда берет
сомнение, не отличаются ли извлекаемые Вами выводы от того
положения, которое Вы беретесь доказать).
О
днако это станет еще яснее, если я, следуя этим основаниям, отвечу на
те вопросы, которые Вы мне предлагаете. Первый из них гласит: одинаково ли приятно богу убийство и раздача милостыни? Второй: одинаково ли хорошо с точки зрения бога красть и соблюдать
справедливость? И, наконец, третий: если мы возьмем такого
человека, индивидуальной природе которого не только не
противоречат, но вполне с нею согласуются распущенность нравов и
всякие злодеяния, то существует ли для такого человека какой-нибудь
принцип добродетели, который бы побудил его делать добро и
избегать зла?
Н
а первый вопрос отвечу следующим образом: я не понимаю
(философски говоря), что хотите Вы сказать словами: «Приятно ли это
богу»? Быть может, Вы хотите этим спросить: ненавидит ли бог
одного человека и любит ли он другого? Причиняет ли один
оскорбление богу и оказывает ли ему другой одолжение? В таком
случае я отвечаю, что нет. Но если Ваш вопрос состоит в том: одинаково ли хороши и совершенны те, которые убивают, те, которые
раздают милостыню? — я опять-таки отвечу отрицательно.
Н
а второй вопрос отвечу следующее: если «хорошо по отношению к
богу» означает, что справедливый делает добро, а вор — зло самому
богу, то я скажу, что ни тот, ни другой не могут ни причинить богу
неприятность, ни доставить ему удовольствие. Но если меня спросят; одинаково ли совершенны оба эти поступка, поскольку каждый из них
есть нечто реальное и причиненное бо-
494
496
гом? — то я скажу на это, что если мы обратим внимание только на
самые поступки и именно в указанном отношении, то возможно, что и
тот и другой окажутся одинаково совершенными. Если Вы затем
спросите: неужели в таком случае вор и человек справедливый
одинаково совершенны и блаженны? — я отвечу, что нет. Ибо под
справедливым я разумею того, кто постоянно стремится к тому, чтобы
всякий обладал тем, что ему принадлежит, каковое стремление (как я
показываю в моей еще не изданной «Этике»122) с необходимостью
возникает у добродетельных людей из ясного познания самих себя и
бога. А так как вор не имеет такого рода стремления, то он по
необходимости лишен познания бога и себя самого, т.е. он лишен того
самого главного, что делает нас людьми. Если Вы все-таки еще
спрашиваете, что может склонить Вас к предпочтению того рода
поступков, которые я называю добродетельными, то я скажу на это, что я не могу знать, каким из бесчисленных существующих путей бог
воспользуется для того, чтобы детерминировать Вас к таким
поступкам. Быть может, бог ясно запечатлел в Вас свою идею, так что
Вы ради любви к нему забываете о мире и остальных людей любите
так, как самого себя. В таком случае ясно, что такого рода
конституция души противоречит всякой другой конституции, называемой злой, и потому они не могут существовать вместе в одном
и том же субъекте. Впрочем, здесь не место излагать основы этики и
доказывать все то, что я высказал. Намерение мое заключается только
в том, чтобы просто ответить на Ваши возражения, отразить их и
оборониться от них.
Н
аконец, что касается Вашего третьего вопроса, то он предполагает
нечто противоречивое и имеет в моих глазах такой же смысл, как если
бы кто спросил: если с природой какого-нибудь человека согласуется
самоубийство через повешение, то существуют ли какие-нибудь
основания для того, чтобы он не повесился? Однако предположим, что такой человек действительно существует. В таком случае я
утверждаю (все равно, допускаю ли я при этом свободу воли или нет), что если кто-нибудь увидит, что висеть на виселице для него будет
удобное, чем сидеть за своим столом, то, конечно, со стороны такого
человека было бы весьма глупо не повесить себя. Точно так же, если
кто-нибудь ясно увидел,
405
497
что, предаваясь злодеяниям, он сделает свою жизнь или сущность
лучше или совершеннее, чем если он пойдет по пути добродетели, то
нелепо будет с его стороны не отдаться злодеяниям. Ибо с точки
зрения такой извращенной человеческой натуры злодеяния были бы
добродетелями.
Ч
то касается Вашего последнего вопроса, приписанного в конце
письма, то так как подобного рода вопросов можно задать в течение
одного часа целую сотню без того, чтобы прийти к разрешению хотя
бы одной проблемы, и так как Вы сами не особенно настаиваете на
ответе, то я не буду на него отвечать.
М
не остается только сказать 123, что я буду Вас ждать в указанное Вами
время и что Вы будете для меня желанным гостем. Однако я желал
бы, чтобы это произошло поскорее, так как у меня есть намерение
отправиться на одну или две недели в Амстердам. Затем, посылая Вам
сердечный привет, остаюсь Вашим другом и слугой.
Б. де Спиноза.
Ворбург, 13 марта 1665 г.
ПИСЬМО 24 124
Славнейшему мужу Б. д. С.
от Виллема ван Блейенберга.
ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ
М
ой господин и друг!
К
огда я имел честь посетить Вас, время не позволило мне пробыть у
Вас больше. Еще менее позволила мне моя память удержать то, о чем
мы беседовали, хотя, как только я покинул Вас, я собрал все мои
мысли для того, чтобы быть в состоянии удержать то, что я слышал от
Вас, С этою целью, достигнув следующей остановки, я сделал
попытку набросать на бумаге Ваши мысли, но обнаружил при этом, что я не удержал даже и четверти нашей беседы. А потому Вы