отрицается свобода за каждым говорить и учить тому, что он думает, и, наоборот, то правительство умеренное, при котором эта самая
свобода дается каждому. Но поистине мы никоим образом не можем
отрицать, что величество может быть оскорблено столько же словом, сколько и делом; и, стало быть, если невозможно совершенно лишить
подданных этой свободы, то и, обратно, весьма гибельно будет
допустить ее неограниченно. Поэтому нам надлежит здесь
исследовать, до какого предела эта свобода может и должна даваться
каждому без ущерба для спокойствия в государстве и без нарушения
права верховных властей; это, как я в начале главы XVI напомнил, было здесь главной моей целью.
И
з выше объясненных оснований государства весьма ясно следует, что
конечная его цель заключается не в том, чтобы господствовать и
держать людей в страхе, подчиняя их власти другого, но, наоборот, в
том, чтобы каждого освободить от страха, дабы он жил в
безопасности, насколько это возможно, т.е. дабы он наилучшим
образом удерживал свое естественное право на существование и
деятельность без вреда себе и другому. Цель государства, говорю, не в
том, чтобы превращать людей из разумных существ в животных или
автоматы, но, напротив, в том, чтобы их душа и тело отправляли свои
функции, не подвергаясь опасности, а сами они пользовались
свободным разумом и чтобы они не соперничали друг с другом в
ненависти, гневе или хитрости и не относились враждебно
260
260
друг к другу. Следовательно, цель государства в действительности
есть свобода. Далее, мы видели, что для образования государства
необходимо было только одно, именно: чтобы вся законодательная
власть находилась у всех или нескольких, или у одного. Ибо так как
свободное суждение людей весьма разнообразно и каждый в
отдельности думает, что он все знает, и так как невозможно, чтобы все
думали одинаково и говорили едиными устами, то они не могли бы
жить мирно, если бы каждый не поступился правом действовать
сообразно с решением только своей души. Таким образом, каждый
поступился только правом действовать по собственному решению, а
не правом рассуждать и судить о чем-либо; стало быть, и никто без
нарушения права верховных властей не может действовать против их
решения, но вполне может думать и судить, а следовательно, и
говорить, лишь бы просто только говорил или учил и защищал свою
мысль только разумом, а не хитростью, гневом, ненавистью и без
намерения ввести что-нибудь в государстве благодаря авторитету
своего решения. Например, если кто показывает, что какой-нибудь
закон противоречит здравому рассудку, и поэтому думает, что он
должен быть отменен, если в то же время он свою мысль повергает на
обсуждение верховной власти (которой только и подобает
постановлять и отменять законы) и ничего между тем не делает
вопреки предписанию того закона, то он, конечно, оказывает услугу
государству, как каждый доблестный гражданин, но если, напротив, он делает это с целью обвинить в неправосудии начальство и сделать
его ненавистным для толпы или мятежно старается вопреки воле
начальства отменить тот закон, то он всецело возмутитель и
бунтовщик. Итак, мы видим, каким образом каждый, не нарушая
права и авторитета верховных властей, т.е. не нарушая мира в
государстве, может говорить [то] и учить тому, что он думает, именно: если он решение о всем, что должно сделать, предоставляет
им же и ничего против их решения не предпринимает, хотя и должен
часто поступать против того, что он считает хорошим и что он
открыто высказывает. Это, конечно, он может делать, не нарушая
справедливости и благочестия, даже должен делать, если хочет
показать себя справедливым и благочестивым, ибо, как мы уже
показали, справедливость зависит только отрешения верховных
властей и, стало быть, никто не может отсюда
261
261
быть справедливым, если он не живет по общепринятым решениям.
Высшее же благочестие (по тому, что мы в предыдущей главе
показали) есть то, которое проявляется в заботах о мире и
спокойствии государства, но оно не может сохраниться, если каждый
стал бы жить по изволению своего сердца; стало быть, и не
благочестиво делать по своему изволению что-нибудь против
решения верховной власти, подданным которой являешься, так как от
этого, если бы это каждому было позволено, необходимо последовало
бы падение государства. Даже более: он ничего не может делать
против решения и предписания собственного разума, пока он
действует согласно решениям верховной власти; он ведь по совету
самого разума всецело решил перенести на нее свое право жить по
собственному своему суждению. Впрочем, это мы можем подтвердить
и самой практикой, ибо в собраниях как высших, так и низших
властей редко что-нибудь делается по единодушному голосованию
всех членов, и, однако, все делается по общему решению всех, именно: как тех, кто подавал голос против, так и тех, кто подавал его
за. Но возвращаюсь к своей цели. Мы видели из оснований
государства, каким образом никто не может пользоваться свободой
суждения, не нарушая права верховных властей. А из этого не менее
легко мы можем определить, какие мнения в государстве суть
мятежнические: те именно, с принятием которых уничтожается
договор, по которому каждый поступился правом действовать по
собственному своему изволению. Например, если бы кто думал, что
верховная власть зависит не от себя самой или что никто не должен
сдерживать обещания, или что каждому нужно жить по своему
усмотрению и иное подобного рода, что прямо противоречит
вышесказанному договору, тот есть мятежник, но не столько, конечно, вследствие суждения и мнения, сколько вследствие факта, скрытого в
таких суждениях, потому что именно тем самым, что он думает нечто
такое, он нарушает клятву верности, данную мысленно или открыто
верховной власти. И потому прочие мнения, не скрывающие в себе
деяний вроде нарушения договора, мщения, гнева и пр., не суть
мятежнические; они таковы разве только в государстве, расшатанном
каким-либо образом, т.е. в таком, где суеверные и честолюбивые
люди, не способные переносить людей с благородным сердцем, приобрели такую славу своему имени,
262
262
что их авторитет у простого народа значит больше, нежели
[авторитет] верховных властей; мы, однако, не отрицаем, что бывают, кроме того, некоторые мнения, которые, хотя, по-видимому, просто
вращаются вокруг [вопросов] истины и лжи, предлагаются и
распространяются только с дурным намерением. Их мы тоже в главе
XV определили, но так, что разум тем не менее остался свободным.
Если же, наконец, мы обратим внимание и на то, что преданность
каждого государству, равно и богу может быть познана только из дел, именно: из любви к ближнему, то нам никоим образом нельзя будет
сомневаться в том, что наилучшее государство представляет каждому
ту же свободу философствования, какую, как мы показали, каждому
дает вера. Конечно, я признаю, что от такой свободы иногда
происходят некоторые неудобства; но было бы когда-либо
установлено что-нибудь столь мудро, что из него не могло произойти
какое-либо неудобство? Кто хочет все регулировать законами, тот
скорее возбудит пороки, нежели исправит их: что не может быть
запрещено, то необходимо должно быть допущено, хотя бы от того
часто и происходил вред. Ведь сколько происходит зол от роскоши, зависти, скупости, пьянства и т.д. Однако их терпят, потому что
властью законов они не могут быть запрещены, хотя на самом деле
они суть пороки. Поэтому свобода суждения тем более должна быть
допущена, что она, безусловно, есть добродетель и не может быть
подавлена. Прибавьте, что от нее не происходит никаких неудобств, которых (как сейчас покажу) нельзя было бы избежать при помощи
авторитета начальства; не говорю уже о том, что эта свобода в высшей
степени необходима для прогресса наук и искусств, ибо последние
разрабатываются с успехом только теми людьми, которые имеют
свободное и ничуть не предвзятое суждение.
Н
о положим, что эта свобода может быть подавлена и люди могут быть
так обузданы, что ничего пикнуть не смеют иначе, как по
предписанию верховных властей; все-таки решительно никогда не
удастся добиться, чтобы люди думали только то, что желательно
властям; тогда необходимо вышло бы, что люди постоянно думали бы
одно, а говорили бы другое и что, следовательно, откровенность, в
высшей степени необходимая в государстве, была бы изгнана, а