сохраняют естественное право вне государства, остаются врагами.
Если, таким образом, одно государство захочет идти на другое войной
и применить крайние средства, чтобы подчинить его своему праву, то
оно по праву может сделать такую попытку, ибо для ведения войны
ему достаточно иметь соответствующую волю. Но относительно мира
оно может решить что-либо, лишь если присоединится воля другого
государства. Из этого следует, что право войны принадлежит каждому
государству в отдельности, право же мира есть право не одного, но по
меньшей мере двух государств, которые поэтому называются
союзными.
§
14. Этот союз остается действительным до тех пор, пока имеется
налицо причина заключения союза, а именно боязнь вреда или
надежда на выгоду. Если же для какого-нибудь из государств то или
другое отпадет, то оно остается своеправным (согласно § 10 пред. гл.) и связь, которой были соединены государства, сама собой разрешится.
Поэтому каждое государство имеет полное право нарушить союз, когда пожелает; и нельзя относительно [такого государства] сказать, что оно поступает коварно
305
305
и вероломно, если не держит обещания по устранении причины страха
или надежды, так как это условие было равным для каждого из
договорившихся (то именно, что первое [государство], освободившееся от страха, становится своеправным и может
пользоваться своим правом по своему усмотрению) и, кроме того, так
как каждый договаривается относительно будущего лишь при
предположении наличных обстоятельств. С их изменением же
меняется все положение дела, и по этой причине каждое из союзных
государств сохраняет за собой право сообразоваться со своей пользой
и каждое поэтому стремится по мере своей возможности избавиться
от страха, быть, следовательно, своеправным и воспрепятствовать
тому, чтобы другое превзошло его своей мощью. Если, следовательно, какое-нибудь государство жалуется на обман, то, конечно, оно должно
пенять не на вероломство союзного государства, но лишь на свою
глупость, побудившую его доверить свое благоденствие другому, которое своеправно и для которого свое собственное благоденствие
есть наивысший закон.
§
15. Государствам, заключившим мир, принадлежит право разрешать
вопросы, могущие возникнуть относительно условий или законов
мира, которые они взаимно обязались хранить, ибо право мира есть
право не каждого в отдельности, но договаривающихся вместе
(согласно § 13 наст. гл.). Если же они не могут прийти к соглашению
относительно них, то тем самым они возвращаются к состоянию
войны.
§
16. Чем больше государств заключает вместе мир, тем менее страха
внушает каждое в отдельности всем другим, или тем менее власти у
каждого начать войну, но тем более оно обязано блюсти условия
мира, т.е. (согласно § 13 наст. гл.) тем менее оно своеправно, но тем
более обязано приспособляться к общей воле союзных государств.
§
17. Однако такой взгляд отнюдь не уничтожает верности обещанию, хранить которое учит здравый разум и религия; ибо ни разум, ни
Писание не учат хранить каждое обещание. Если я, например, обещал
кому-нибудь сберечь деньги, которые он тайком дал мне на
сохранение, то я не буду обязан сдержать свое обещание, когда я
узнаю или у меня создастся убеждение, что данные мне на сохранение
деньги — ворованные; но я поступлю
306
306
более правильно, если постараюсь вернуть их по принадлежности.
Точно так же если одна верховная власть обещала другой сделать что-
нибудь такое, относительно чего дальнейшее течение дел или разум
выяснили его пагубность для общего благоденствия подданных, то
она, конечно, обязана нарушить обещание. Таким образом, ввиду того
что Писание предписывает верность обещанию лишь как общее
правило и отдельные случаи предоставляет суждению каждого, то оно
не учит, следовательно, ничему такому, что шло бы вразрез с только
что изложенным.
§
18. Но для того чтобы в дальнейшем не приходилось столько раз
обрывать нить изложения и отвечать на подобные возражения, я хочу
напомнить, что я доказал все это из необходимости человеческой
природы, как бы на нее ни смотреть, а именно из стремления всех
людей к самосохранению, каковое стремление присуще всем людям
— как мудрецу, так и невежде. И потому, будем ли мы рассматривать
людей как руководящихся разумом или — аффектами, дело от этого
не изменится, ибо, как мы сказали, доказательство было всеобщим.
ГЛАВА IV
О ВАЖНЕЙШИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ДЕЛАХ
§
1. В предыдущей главе мы говорили о праве верховной власти, определяемом ее мощью. Мы видели, что существо права заключается
главным образом в том, что оно является как бы духом государства, которым все должны руководствоваться. Поэтому только верховная
власть имеет право решать, что хорошо, что дурно, что справедливо, что несправедливо, т.е. что следует делать каждому в отдельности или
всем вместе или от чего воздерживаться. Таким образом, мы видели, что только ей одной принадлежит право издавать законы, толковать
их в каждом отдельном случае, если относительно их возникнет
какой-нибудь вопрос, и решать, противоречит ли данный случай
праву или согласен с ним (см. §§ 3, 4, 5 пред. гл.), далее, решать
вопрос о войне или об установлении и предложении условий мира, или о принятии предложенных (см. §§ 12 и 13 пред. гл.).
307
307
§
2. Так как все это, равно как и изыскание средств, необходимых для
приведения этого в исполнение, суть дола, касающиеся совокупного
тела верховной власти, т.е. государства (Respublica), то отсюда
следует, что ход государственных, дел зависит исключительно от
руководства того, кто обладает верховной властью. Следует, далее, что лишь верховной власти принадлежит право судить о поступках
каждого, налагать кару на преступников и разрешать вопросы о праве, возникающие между гражданами, или же назначать знатоков
действующего права, чтобы они занимались этим вместо нее; затем
определять и проводить меры, необходимые для [ведения] войны и
[сохранения] мира, как-то: укреплять города, набирать солдат, распределять должности в войске, приказывать то, что надлежит, по
ее мнению, сделать, снаряжать с целью мира послов и выслушивать
таковых и, наконец, взимать нужные для всего этого издержки.
§
3. Итак, право заниматься государственными делами или избирать с
этой целью должностных лиц принадлежит только верховной власти.
Отсюда следует, что тот подданный посягает на верховную власть, который по одному своему усмотрению, без ведома верховного
совета, принимается за какое-нибудь государственное дело, хотя бы
то, что он задумал сделать, было бы, по его убеждению, наилучшим
для государства.
§
4. Но обыкновенно спрашивают: подчинена ли верховная власть
законам и может ли она, следовательно, совершить преступление? Так
как выражениями «закон» и «преступление» пользуются обыкновенно
в применении не только к праву государства, но и ко всем правилам
(regulae) естественных вещей и прежде всего разума, то мы не можем
просто сказать, что государство не подчинено никаким законам или не
может совершить преступления. Ведь если бы государство не было
подчинено никаким законам или правилам, без которых государство
не было бы государством, то на государство следовало бы смотреть не
как на естественную вещь, а как на химеру. Следовательно, государство совершает преступление, когда делает или терпит то, что
может быть причиной его гибели; в этом случае мы говорим
«совершает преступление» в том же смысле, в каком философы или
медики говорят, что природа грешит, и в этом смысле мы можем
сказать, что государство грешит, когда делает что-нибудь вразрез
308
308
с велением разума. Ведь государство тогда является наиболее
своеправным, когда поступает по велению разума (согласно § 7 пред.
гл.); поскольку же оно поступает вопреки разуму, постольку оно
изменяет себе и совершает преступление. Это станет яснее, если мы
примем в соображение, что, когда мы говорим, что всякий может
располагать вещью, подчиненной его праву, как хочет, то эта власть
должна определяться не только мощью действующего, но и
особенностями претерпевающего действие. Если, например, я говорю, что я по праву могу располагать этим столом, как хочу, то я ведь, конечно, не думаю, что имею право добиться того, чтобы этот стол ел
траву. Точно так же, хотя мы и говорим, что люди не своеправны, но
подчинены праву государства, но мы не вкладываем в это того
смысла, что люди теряют человеческую природу и облекаются новой, и поэтому государство имеет право добиваться того, чтобы люди
летали или, что равно невозможно, чтобы люди с уважением взирали
на то, что возбуждает смех или отвращение; но лишь тот смысл, что
имеются известные обстоятельства, при предположении которых у