почерпнуть указания на то, что эта форма монархической власти
наилучшая. Но я не могу здесь этого сделать, не нагоняя большой
скуки на читателя. Однако один замечательный пример я не хочу
обойти молчанием. Я имею в виду государство арагонцев. Арагонцы, преисполненные исключительной верности и такого же постоянства
своим королям, сохранили в неприкосновенности установления
королевства. Сбросив рабское иго мавров, они немедленно
постановили избрать себе царя, но на каких условиях — относительно
этого между ними не было достигнуто полного согласия. Поэтому
было решено обратиться за советом к папе. Последний, ведя себя в
этом деле поистине как наместник Христа, упрекнул их в том, что
они, недостаточно вразумившись примером евреев, с таким упорством
желают царя; но на случай, если они не захотят изменить решения, он
посоветовал им не избирать царя, не установив предварительно
достаточно справедливых и согласных с характером нации
правоположений, и прежде всего создать какой-нибудь верховный
совет, который, как в Спарте эфоры, противостоял бы царю и имел
абсолютное право разрешать споры, могущие возникнуть между
царем и гражданами. Последовав этому совету, они установили
законы, которые казались им самыми справедливыми; их верховным
истолкователем и, следовательно, верховным судьей должен быть не
царь, но совет, который
339
339
носит название совета семнадцати и председатель которого именуется
«справедливость» (Justitia). Этот последний и эти семнадцать, избранные на всю жизнь не голосованием, но жребием, имеют
абсолютное право отменять и уничтожать все решения, постановленные против какого-либо гражданина другими
собраниями, как светскими, так и церковными, или самим царем, так
что каждый гражданин имеет право призвать на этот суд даже самого
царя. Кроме того, некогда они даже имели право избирать царя и
лишать его власти. Но впоследствии, по истечении многих лет, король
дон Педро, прозванный Кинжалом, происками, подкупами, обещаниями и задабриваниями всякого рода добился уничтожения
этого права (достигши этого, он в присутствии всех отрезал себе руку
кинжалом или, чему я более охотно поверю, поранил ее, сказав, что
избрание царя для подданных возможно только за такую цену, как
царская кровь), однако под таким условием: «Отныне они могут
взяться за оружие против всякого насилия, которым кто-нибудь
захотел бы захватить верховную власть к вреду для них, даже против
самого царя и будущего наследника престола, если он таким образом
захватывает власть». Этим условием они, конечно, не столько
уничтожили, сколько исправили свое прежнее право. Ведь (как мы
показали в §§ 5 и 6 гл. IV) царь не но гражданскому праву, но по
праву войны может быть лишен господства, или только его насилие
подданным дозволено отражать насилием. Кроме этого, были
определены другие условия, нашего предмета не касающиеся.
Проникнутые этими правоположениями, установленными с общего
решения, они в течение исключительно долгого времени были
ограждены от насилия: преданность подданных королю и преданность
короля подданным всегда были равны. Но после того как кастильский
престол перешел по наследству к Фердинанду, раньше всех
получившему титул «католического», эта свобода арагонцев стала для
кастильцев предметом зависти, и поэтому они настойчиво советовали
Фердинанду сократить эти вольности. Он же, не привыкнув еще к
абсолютной власти и не решаясь ничего предпринять, ответил
советникам следующее: «Не говоря уже о том, что престол арагонцев
я принял на известных вам условиях и торжественнейшим образом
поклялся исполнять эти условия и что не соответствует человеческому
достоинству
340
340
нарушать данное слово, я убежден, что мой престол будет крепок до
тех пор, пока в отношении безопасности подданные и царь будут
равны так, что ни царь перед подданными, ни народ перед царем не
будут иметь преимущества; ибо если та или другая сторона сделается
могущественнее, то более слабая сторона попытается не только
восстановить прежнее равенство, но, напротив, опечаленная
понесенным вредом, попытается перенести этот вред на другую, из
чего проистечет гибель или одной из них, или обеих вместе». Я, конечно, не мог бы в достаточной мере надивиться этим мудрым
словам, если бы они были произнесены царем, привыкшим повелевать
рабами, а не свободными людьми. Итак, арагонцы сохранили после
Фердинанда свободу — но уже не по праву, а по милости более
могущественных царей — до Филиппа II, который угнетал их с более
счастливым для себя исходом, но с не меньшей жестокостью, чем
Нидерландские провинции. И хотя Филипп III, по-видимому, восстановил все в прежнем состоянии, однако арагонцы —
большинство их желало угодить более могущественным (ведь плетью
обуха не перешибешь), а остальные были охвачены страхом — ничего
не сохранили от свободы, кроме пышных слов и пустых обрядов.
§
31. Итак, мы заключаем, что народ при царе может сохранить
достаточно обширную свободу, если только добьется того, чтобы
мощь царя определялась только мощью народа и защищалась самим
народом. Это было единственное правило, которому я следовал, закладывая основы монархической формы верховной власти.
ГЛАВА VIII
ОБ АРИСТОКРАТИИ
О ТОМ, ЧТО ГОСУДАРСТВО С АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ
ФОРМОЙ ПРАВЛЕНИЯ ДОЛЖНО СОСТОЯТЬ ИЗ БОЛЬШОГО
ЧИСЛА ПАТРИЦИЕВ; О ЕГО ПРЕВОСХОДСТВЕ И О ТОМ,
ЧТО ОНО БОЛЕЕ, ЧЕМ МОНАРХИЯ, ПРИБЛИЖАЕТСЯ
К АБСОЛЮТНОМУ И ЧТО ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ ОНО
БОЛЕЕ ПРИСПОСОБЛЕНО К СОХРАНЕНИЮ СВОБОДЫ
§
1. До сих пор речь шла о государстве с монархическим образом
правления. Теперь же перейдем к изложению того, как надлежит
установить аристократическую форму верховной власти для придания
ей прочности. Аристократическая форма верховной власти, как мы
сказали,
341
341
есть та, при которой власть находится не у одного лица, но у
нескольких, выбранных из народа; в дальнейшем мы будем называть
их патрициями. Я подчеркиваю: при которой власть находится у
нескольких выбранных лиц. Ведь различие между аристократической и
демократической формами верховной власти состоит
преимущественно в том, что при первой право управления зависит
только от избрания, при второй же — главным образом от некоторого
прирожденного или же в силу случая приобретенного права (это мы
покажем в своем месте). Поэтому, хотя бы все население какого-либо
государства было принято в число патрициев, все-таки — если только
это право ненаследственно и не переходит к другим по общему закону
— форма верховной власти, безусловно, будет аристократической, поскольку избрание составляет непременное условие для приема в
число патрициев.
Е
сли патрициев будет только двое, то они будут стремиться к
превосходству друг над другом, и государство легко вследствие
чрезмерной мощи каждого из них разделится на две части или то —
если власть была сосредоточена в руках трех, четырех или пяти лиц —
на три, на четыре, на пять частей. Но части будут тем слабее, чем
больше число тех, на которых была перенесена верховная власть.
Отсюда следует, что при определении минимального числа патрициев, нужного для устойчивости аристократии, необходимо сообразоваться
с величиной самого государства.
§
2. Итак, допустим, что для государства средней величины достаточно
сотни лучших людей (optimi), на которых была бы перенесена
верховная власть государства и которым, следовательно, в случае
смерти кого-либо из них принадлежало бы право избрания коллег, патрициев. Они, без сомнения, приложат все старания к тому, чтобы
их преемниками были их дети или ближайшие родственники.
Вследствие этого верховная власть государства всегда будет у тех, кому посчастливилось быть детьми или кровными родственниками
патрициев. И так как из сотни людей, достигших вследствие
счастливого стечения обстоятельств патрицианского звания, едва ли
найдутся трое, обладающих надлежащей сообразительностью и
благоразумием, то в результате, следовательно, власть государства
окажется в руках не ста, а только двух или трех лиц; благодаря своим
дарованиям им нетрудно будет со-
342
342
средоточить все в своих руках, и каждый из них в силу
общечеловеческих склонностей постарается проложить себе дорогу к
монархии. Таким образом, если мы произведем правильный расчет, то
окажется, что необходимо, чтобы верховная власть государства, для
которого по его размерам нужно по крайней мере сто лучших людей, была перенесена по крайней мере на пять тысяч патрициев. При таком