Один Лешнер ходил мрачнее тучи и неохотно отвечал на вопросы. Зато как он обрадовался, когда наконец маленький синий автомобиль майора Савченко появился на дороге, а через минуту и сам майор в сопровождении Вали пришёл к ним на межу!
Эрих Лешнер подошёл к Савченко. Он отвёл майора в сторону и показал ему письмо от Фукса. Валя для точности перевела его. Майор задумался, потом усмехнулся и сказал, что ведь его заранее предупреждали о возможности подобных угроз. Этого ведь и следовало ожидать, И пусть он будет спокоен: раздел земли проводится на вполне законных основаниях.
Они вместе подошли к группе крестьян. Шильд рассказал о воткнутом в стол ноже, о зарезанной скотине, о поломанных машинах. Майор помрачнел.
— Тут уж вы сами виноваты, — с упрёком сказал он. — Не уследили.
Распределение участков, составление актов и записей заняло весь день.
Уже под вечер Лешнер взялся делить скотину — то самое стадо, которое управляющие пытались потихоньку угнать.
Было постановлено раздать коров безземельным крестьянам. Лешнеру по жребию досталась худая, неказистая коровёнка. Он представил себе недовольство Марты, но не сказал ни слова и утвердительно кивнул головой. Соседи даже удивились: Лешнер, председатель комиссии, мог выбрать себе скотину и получше.
Уже смеркалось, когда майор и Валя покинули деревню. Они ехали вдоль только что разделённого поля. Кое-где ещё маячили фигуры людей — его новые хозяева осматривали свои участки.
Савченко улыбнулся и подумал, что отныне эту землю можно отнять у немецкого крестьянина только вместе с его жизнью.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В комнате царила полутьма. На город уже опускался вечер, но комендант всё ещё не зажигал света. Он стоял у окна и смотрел на широкую улицу, на невысокие горы, освещённые заходящим солнцем, на неторопливых, сосредоточенных людей, идущих по тротуарам. Многих из них Чайка знал в лицо. Это были люди, благополучие которых вверено ему, коменданту города.
В особнячке, стоявшем наискосок от здания комендатуры, зажгли электричество. Полковник увидел в окне чёткий профиль Любы Соколовой, опускающей штору.
Профиль мелькнул и исчез, а полковник всё стоял, не отрывая взгляда от маленького домика.
Приезд жены капитана неожиданно навеял на Чайку грусть. Отчётливее, чем когда бы то ни было, по чувствовал он, как тяжела ему разлука с семьёй.
Полковник смотрел на темнеющую улицу и думал о жене, о сыновьях. Большие стали: один кончает десятилетку, другой уже поступил в университет!
Сначала Чайка хотел хотя бы на год забрать всю семью сюда, в Германию, но потом поразмыслил и понял, что из этого ничего путного не получится. Преступлением было бы отрывать детей от учёбы, а Марию от работы.
— Мария… — Полковник вполголоса произнёс это имя и тихо улыбнулся. — Если бы она была здесь!
Нет, ничего не выйдет из этих мечтаний… Скоро Мария будет защищать диссертацию, станет кандидатом наук. Она уже и без того известный в Москве врач по детским болезням. Может быть, приедет, в отпуск?..
На улицах зажглись фонари, и тени пересекли мостовую. Полковник отошёл от окна.
Он сел в кресло и включил лампу с зелёным абажуром. Мягкий свет залил стол, на пёстром ковре обозначился круг от абажура.
Из кармана кителя полковник достал синий, сложенный вдвое конверт. Это письмо от Марии. Три-четыре раза в месяц приходят из Москвы конверты, надписанные таким родным, неуверенным, похожим на детский, почерком. Сыновья тоже пишут часто. Он развернул слегка смявшийся листок бумаги и углубился в чтение. Сейчас-то уж никто не помешает!
«Ты знаешь, — писала Мария, — я теперь как-то удивительно остро ощущаю тишину и мир. Вот уже сколько времени прошло со Дня Победы, но до сих пор, просыпаясь, я чувствую, что в жизни произошло нечто необыкновенно хорошее — нет войны! И вся Москва, да нет, не только Москва — вся страна живёт охваченная этим чудесным чувством. Люди четыре года работали не жалея сил. Казалось, вот придёт победа — и они захотят отдохнуть. А вышло наоборот. Все трудятся ещё более энергично. Солдаты возвращаются из армии, и я никогда в жизни не видела такой жажды мирного труда, как у них. Люди истосковались по настоящей работе.
Недавно меня назначили консультантом в большой детский дом. Здесь воспитываются преимущественно дети погибших партизан. Живут они хорошо. Это скорее даже не детский дом, а очень большая и дружная, хотя и несколько шумная семья. И вот каждый раз, когда я туда прихожу, у меня горько на душе становится. Как нам нужно беречь мир, чтобы никогда больше не мог появиться у пятилетнего ребёнка скорбный взгляд взрослого измученного человека!
Есть ту! одна маленькая девочка Люся. Если бы ты только видел, как она ко мне привязалась! Для меня всякий раз мученье прощаться с ней. Я так хочу взять её к нам! Очень нужно бы поговорить с тобой обо всём этом.
Что вы там, в Германии, делаете? Чувствуете ли и вы, что уже наступил мир, или для вас всё ещё продолжается война? Как вы там живёте, о чём думаете, о чём говорите?
После защиты диссертации я постараюсь приехать к тебе. Ты мне покажешь эту страну, которую отсюда, из Москвы, я понять не могу…»
Полковник оторвал взгляд от письма и задумался. Да, действительно очень трудно издалека понять всё, что сейчас происходит в Германии. Ведь после окончания войны прошло только полгода. Он ещё раз взглянул на письмо. Значит, входит в его жизнь маленькая девочка Люся? Какая она? Какие у неё глаза? Надо попросить Марию прислать фотографию.
Потом он представил себе, что вот однажды откроется дверь и Мария, родная, ласковая, появится вдруг на пороге комнаты.
Тут дверь в самом деле скрипнула, да так неожиданно, что полковник даже вздрогнул.
Ещё не стряхнув с себя очарование мечты, он почти с надеждой посмотрел туда, в затемнённую часть комнаты, но, как оказалось, лишь для того, чтобы разглядеть там вечно дымящуюся трубку и седеющие усы майора Савченко.
Чайка невольно улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Он любил беседовать со спокойным, всегда рассудительным майором, о храбрости которого рассказывали легенды. Полковник часто слышал эти рассказы и про себя отметил, что Савченко проявлял отвагу именно там, где это было действительно необходимо.
До войны Савченко был механиком одной из крупных машинно-тракторных станций на Днепропетровщине. Сельское хозяйство он знал превосходно, и потому полковник часто обращался к нему за советом. Перед тем как ответить на любой, даже самый пустяковый, вопрос, Савченко обязательно делал две затяжки из маленькой короткой трубочки-носогрейки, которая всегда торчала у него из-под пожелтевших от табака усов.
На вдумчивого и всеми уважаемого майора можно было смело положиться во всяком деле, и, когда в комендатуре создалась партийная организация, майора единогласно избрали парторгом.
Савченко было уже около сорока, но он так и не успел ещё обзавестись семьёй. Исполнял майор свои обязанности необыкновенно точно, настойчиво и аккуратно, хотя никак не мог отделаться от ощущения, будто судьба перенесла его сразу на тридцать лет назад. Безземельные крестьяне, крошечные наделы, чересполосица, а рядом — огромные кулацкие и помещичьи хозяйства… На поле помещика — трактор, а рядом — лошадь и корова, вместе впряжённые в плуг. На одном участке — тонны удобрений, а рядом — истощённая, уже неспособная родить земля.
С каждым днём Савченко всё больше и больше убеждался в том, что проведение в стране перераздела земли привлечёт к созданию демократической Германии миллионы бедных крестьян.
Савченко сел у стола напротив полковника и несколько раз молча пыхнул трубочкой.
— Письмо получили? — начал он.
— Да, — ответил полковник. — Перечитываю в одиночестве…
Они опять немного помолчали, глядя друг на друга. Лицо Савченко просветлело. Казалось, будто он вспомнил что-то очень хорошее. Однако слова его совсем не выражали радости.
— А я вот один на свете, — мягко улыбаясь, сказал он. — Ни жены, ни детей. Но, знаете, одиночества не ощущаю. Нет! Товарищей у меня видимо-невидимо! Писем мне много пишут. И всё зовут в МТС вернуться…
— Ну, с этим, наверно, придётся повременить, — сказал полковник.
— Да, я знаю. Только ведь мечтать никому не запрещено. И вот думаю я часто о том, как вернусь когда-ни-
будь домой, а товарищи спросят: что это, мол, ты так долго там задержался? Тогда я и скажу им: «Заканчивал начатое вами, дорогие товарищи». Вон сколько теперь у нас работы!
Он замолчал, раскурил свою трубку, потом встал, включил верхний свет и подошёл к карте района Дорнау. На ней красным карандашом были отмечены сёла, где уже закончился раздел земли.
— Ведь не пустяк, товарищ полковник! — сказал он, указывая на карту. — Теперь у этих немцев, которые получили землю, никакой силой её не отнимешь.
— Да, — сказал Чайка, — далеко не пустяк! Признаться, майор, я гоже частенько думаю о том дне, когда нам с вами разрешат уехать отсюда. Интересно, какой тогда будет Германия, как будет выглядеть город Дорнау, какими станут здешние жители? — Он вопросительно посмотрел на майора и продолжал: — Вот проведена земельная реформа. От этого первого «удара» уже пошатнулись старые представления о Германии, она уже стала не такой, какой была вчера. Смотрит сама на себя, удивляется и узнать не может. Дальше — расширение полномочий самоуправлений, а затем — создание представительного органа, который объединит и направит усилия всех немцев, стремящихся увидеть свою родину единым демократическим государством.
Перечисляя, полковник энергично загибал на руке пальцы, образуя внушительный кулак. Вдруг все пальцы разом разжались.
— Много ещё у нас впереди работы и в области политики, и в области культуры, и в области народного хозяйства. Зато уж если добьёмся успеха, то это будет означать полное прекращение нашей с вами работы здесь. И вот тогда-то, майор, мы сможем спокойно вернуться в Советский Союз. Вернуться и сказать: «Задание выполнено, товарищи! Раньше была Германия пугалом для всего мира, а мы сделали всё, чтобы она превратилась в подлинно миролюбивую страну, стала залогом мира в Европе». Стоит для этого пожить и потрудиться здесь. Честное слово, стоит!