А в Гротдорфе назревали новые события. Лешнер говорил, что пора начинать атаку на подлецов. При этом он имел в виду богатеев вроде Брумбаха, которые срывали обязательные поставки.
Особенно злило кулаков, что теперь с них брали и хлеб, и молоко, и мясо пропорционально количеству их земли.
В тот день, когда приехали Савченко и Гроссман, у Брумбаха с Лешнером в помещении комитета взаимопомощи произошла очередная стычка. Они стояли друг против друга — большой, толстый Брумбах и невысокий однорукий Лешнер. Чувствовалось, что кулак и боится и смертельно ненавидит своего противника.
— Ну, господин Брумбах, — говорил Лешнер, — ведь вы у нас как-никак член комитета крестьянской взаимопомощи, который отвечает за поставки. Когда же вы думаете погасить задолженность? Вы читали наш двухлетний план? Там ведь ясно сказано, сколько мы должны дать. Ни больше, ни меньше. Вот я и спрашиваю: когда вы рассчитаетесь?
Брумбах только пыхтел, глядя на Лешнера. Будь его воля, он тут же растерзал бы этого проклятого батрака. Конечно, таким, как Лешнер, теперь раздолье. Они поделили помещичью землю, у них на полях работают два трактора. Им-то хорошо!
— Я никак не могу выполнить поставки, — отбивался Брумбах. — В это лето у меня осталось много незасеянной земли. Чем же мне рассчитываться?
— А почему вы не засеяли всю землю?
— Не мог.
— Неправда, вы просто не хотели.
— Это моё дело.
— А поставки — это что, не ваше дело? Как хотите, а придётся рассчитаться полностью.
— А если я не смогу?
— Тогда у вас отберут землю. Вы сами посудите: ведь пустующие участки можно отдать такому человеку, который будет их обрабатывать.
Брумбах побагровел. Вот она, высказана наконец эта угроза! Ничего! Зато теперь он знает, как разговаривать с Лешнером.
— Значит, правда, что вы собираетесь провести ещё одну реформу и распределить всю землю поровну? Значит, это правда? Так бы сразу и сказали.
Лешнер понял провокационный манёвр Брумбаха. Ответить кулаку было нетрудно.
— Я ещё раз повторяю, — чётко сказал Лешнер, — никакой новой реформы никто проводить не собирается. Понятно? Но оставлять землю незасеянной мы тоже не позволим. У тех, кто честно обрабатывает свои поля и сдаёт поставки государству…
Лешнер произнёс это слово и на мгновение остановился. Можно ли теперь уже назвать Германию государством? Да, пожалуй, дело идёт к тому.
— …у тех, — продолжал Лешнер, — мы не отберём ни кусочка земли, сколько бы её ни было. А кто нарушит это правило, пусть пеняет на себя. Мы даже не будем отбирать у вас землю, но право на обработку передадим другим крестьянам, которые соберут с неё урожай. Теперь не те времена, чтобы добро пропадало зря!
— Понять-то я понял, — старался сдержать себя Брумбах. — Да ещё посмотрим, как-то вы справитесь с этой землёй!
— Можете в этом не сомневаться: справятся! — неожиданно послышался голос майора Савченко, незаметно вошедшего в комнату вместе с Гроссманом. — Кстати, могу сообщить вам новость, господин Брумбах: во многих деревнях Германии, в советской зоне, конечно, организуются машинно-прокатные станции. Там будут и тракторы, и всё, что вашей душе угодно.
— Так ведь по всей стране тракторы уже никуда не годятся, — ответил Брумбах. — Старьё, не много в них пользы.
— Найдутся и новые, — сказал Савченко. — По просьбе Немецкой Экономической Комиссии Советский Союз выделил для Германии тысячу тракторов. Можете быть спокойны, господин Брумбах.
— Я буду обрабатывать землю, а потом её у меня отнимут?
— Это провокационные слухи, — сказал майор. — Насколько мне известно, Немецкая Экономическая Комиссия ничего подобного делать не намерена. Надо только честно выполнять все обязательства и окончательно забыть про саботаж.
— Я подумаю об этом, — важно сказал Брумбах, стараясь не уронить своего достоинства.
Он вышел из комнаты совсем подавленный. Видно, придётся-таки засеять всю землю и выполнить все поставки. Но хуже всего, что принуждают его к этому свои же, немцы, а не русская комендатура. Было бы куда легче, если бы ему приказали сделать это под страхом смерти. Слушаться какого-то батрака!
Однако Брумбаху пришлось внять советам Лешнера. Он пришёл домой и стал прикидывать, как ему провести предстоящий сев.
А в помещении комитета взаимопомощи тем временем шла оживлённая беседа. Лешнера очень обрадовало сообщение о советских тракторах.
— Вот когда мы заживём на славу! — говорил он, — Нам с машинно-прокатной станцией будет куда легче. За это надо вам сказать великое спасибо.
Тут в разговор вмешался Гроссман. Он целиком завладел вниманием Лешнера, рассказывая о новом удобрении и о том, как его применять. Лешнер обещал выполнить всё в точности. Он даст знать, когда наступит время вывозить удобрения на поля, сегодня же выделит специальные делянки и проследит за всеми опытами.
— Надеюсь, что они будут удачными, — сказал Савченко.
— Осенью увидим, — в один голос ответили Лешнер и Гроссман.
Деловой разговор закончился, и Лешнер предложил гостям посмотреть, как их община готовится к весеннему севу. Они направились к усадьбе, где помещался весь машинный парк комитета взаимопомощи.
По дороге к Лешнеру подошла женщина, ведя маленького мальчугана. Эрих подхватил его и поцеловал.
— Август Лешнер, — гордо отрекомендовал он мальчика. — Когда-то мы и думать боялись о сыне. Разве смог бы я раньше прокормить ребёнка? Самому нечего было есть. А теперь и о дочери мечтаю…
Лешнер опустил мальчика на землю.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Карл Тирсен неожиданно снова появился в Дорнау. На этот раз он уже держался не как скромный адвокат, лишившийся практики. Нет, Карл Тирсен стал собственным корреспондентом радиовещательной компании в Гамбурге. Документы у него были в полном порядке. Он мог явиться даже в комендатуру и попросить интервью у самого полковника.
Но Тирсен приехал совсем с другой целью. Он вернулся в Дорнау для того, чтобы ликвидировать своё имущество и окончательно переселиться в Гамбург. Когда, бургомистр Лекс Михаэлис узнал об этом, он только порадовался: одним врагом в городе будет меньше.
Было у Тирсена здесь и ещё одно дело, поважнее, чем продажа мебели. Дело это поручило ему большое гамбургское издательство, и провести его надо было очень умело. Но Тирсен приступил к нему лишь через несколько дней после приезда, чтобы не вызвать подозрений поспешностью своих действий.
Поручение заключалось в переговорах с писателем Болером. Тирсен долго размышлял, прежде чем отправиться к старику: задание гамбургского издателя было сопряжено с немалыми трудностями. Порою Тирсен даже жалел, что согласился, но потом вспоминал о том, что ему сулил успех предприятия, и самоуверенная усмешка снова появлялась на его лице. Разумеется, он выполнит это задание. Правда, что касается способа выполнения, то у него на этот счёт имеются свои собственные взгляды, и, уж конечно, деликатничать и вести дипломатические переговоры ни к чему. Он пойдёт напролом. Посмотрим, посмеет ли старик воспротивиться!
Тирсен пришёл к писателю в самом решительном настроении. Болер, видимо, позабыл об их размолвке и встретил его как доброго знакомого. Он сразу стал расспрашивать гостя о жизни в западных зонах.
— Что же вам сказать? Там теперь полный порядок, — с видом превосходства отвечал Тирсен. — С тех пор как Западная Германия попала в сферу американской помощи по плану Маршалла, всё стало на своё место.
— Что это значит? — спросил Болер.
— Это значит, что люди там живут, как и во всяком другом нормальном, прочном государстве. Порядок, расцвет промышленности, правосудие.
Наступила минутная пауза, которая очень не понравилась Тирсену. Потом Болер спросил:
— Какие же дела привели вас сюда?
— Я ликвидирую тут своё имущество, — гордо ответил Тирсен. — Мне, знаете ли, не по вкусу здешние порядки. Кроме того, у меня есть и к вам дельце.
— Ко мне?
— Именно к вам.
— Интересно!
— Да, это действительно интересное дело. Я думаю, вы будете дальновидны и сразу поймёте, насколько оно важно для вас.
Болер насторожился. Судя по всему, это дело и привело к нему господина Тирсена.
— Вы ведь посылали издательству «Глобус» свою рукопись?
— Да, посылал. А что с ней?
Болер даже побледнел от волнения. Сейчас он узнает о судьбе своей книги. Но при чём тут Тирсен?
— Я привёз её с собой. В неё внесены небольшие исправления, в первоначальном виде издавать её нельзя. Вы можете сейчас же ознакомиться с коррективами. Подписать рукопись надо немедленно.
Болер схватил папку. Тирсен сидел молча, наблюдая, как писатель лихорадочно перевёртывает страницы, впиваясь взглядом в строчки и беззвучно шевеля старческими губами.
Болер перелистал страниц двадцать, потом посмотрел на гостя почти безумным взглядом.
— Это не моя книга, — прошептал он. — Я этого не писал!..
— Да нет же, это писали именно вы! Посмотрите на обложку: «Гергардт Болер. В советской зоне».
Болер перевернул ещё несколько страниц.
— Кто это писал? — срываясь со спокойного тона, закричал он. — Кто извратил мои мысли? Это вое ложь! Вы понимаете, ложь!
Тирсен пренебрежительно усмехнулся:
— Скажите спасибо, что я всё исправил: в таком виде книга ещё может выйти. Подписывайте!
У Болера голова пошла кругом. Теперь он пожалел, что впустил Тирсена к себе в дом.
— Почитать вашу книгу, — издевался Тирсен, — так можно подумать, что вы уже вступили в СЕПГ. У вас нет ни слова сожаления о горестной судьбе, постигшей немецкую землю, немецкие фабрики и заводы. Вы осуждаете последнюю речь Черчилля, вы проклинаете атомную бомбу — высшее достижение современной культуры! Так что же вы думаете, англичане будут вам за это благодарны? Вы хотите, чтобы они платили за похвалы большевикам, за ваше умиление всем, что творится в Восточной Германии?
— В моей книге всё чистая правда, — задыхаясь, сказал Болер.