Так уж повелось в бригаде — перед сдачей машины каждый делал молчаливый осмотр, как бы последнюю проверку перед испытанием.
Иван обошёл машину. Эта проверка казалась ему совсем лишнею. Щепетильно честный и требовательный к себе, он был убеждён в честности своих товарищей. И только для того, чтобы не сидеть без дела, он влез наверх станины и поглядел, не нагрелся ли подшипник редуктора. Нет, машина уже совсем готова, ничего не скажешь.
Но вдруг он заметил внизу станины, на внутренней её части, тёмное пятно свежей краски. Не понимая, откуда оно взялось, он хотел спуститься ниже, к эксцентрику, и разглядеть получше, но Сидоренко крикнул:
— Чего ты там лазаешь внутри? Посмотри сюда! Вон масло из твоей системы течёт!
— Где?! — спросил Иван.
— Вон, гляди!
Иван быстро провёл мягкими концами по трубке. Капля масла исчезла, а трубочка засияла, как под солнцем.
— Это я смазал, чтоб не темнела.
— А я подумал, что протекает, — сказал Сидоренко. — Ну, тем лучше, если ошибся.
Он скова скрылся за машиной. Половинка так и не понял, что таилось за этим разговором, шутка или что-нибудь серьёзное. Взглянул вслед Сидоренко, но ничего не сказал.
Прогудел гудок.
— Обедать, хлопчики! — приказал бригадир. — Всё будет хорошо, я уже вижу.
Иван сидел в столовой, уплетая котлету с макаронами, а из головы у него не выходил последний разговор с Сидоренко. Для чего Кириллу надо было его звать, заставлять сойти со станины? Ведь он наверняка знал, что магистральная трубка не течёт? В чём же дело?
Он доел котлету и вернулся в цех. Торопливо, изредка оглядываясь, словно его могли задержать или не пустить, он подошёл к машине. Ещё никто не успел пообедать, и в пролёте было пусто.
Юноша быстро влез на станину, спустился вниз, пригляделся к свежему пятну и тихо свистнул.
— Что ты там делаешь? — раздался вдруг сверху злой голос Сидоренко.
Иван взглянул вверх. Лицо его бывшего учителя было темнее грозовой тучи.
— Что ты там делаешь? — На этот раз вопрос прозвучал уже как угроза.
— Гляжу.
— Вылазь оттуда!
— А что, разве смотреть запрещено?
— Тебе запрещено. Вылазь!
— Вылезу. Я уже всё видел.
— Что ты видел?
— Трещину.
— Нет там трещины!
— Нет, есть! Кто её закрасил?
— Я! Понял ты? Я!
Железняк спрыгнул вниз. То, что он увидал на станине, не было чем-нибудь необыкновенным или вызывающим тревогу. Когда отливали станину, то в нескольких местах на поверхности получились небольшие раковины. Их вырубили, глубоко добираясь до здорового металла, а пустые места аккуратно заварили. Так делают всегда, и заваренные места оказываются даже более крепкими, чем здоровые.
Возможно, что во время заваривания плохо прогрели металл, либо сварщики поспешили с охлаждением, или была какая другая причина, но наваренный металл не выдержал внутреннего неравномерного напряжения, треснул, и эту трещину на месте сварки старательно закрасил Сидоренко.
Теперь надо снова вырубить металл вместе с трещиной, заварить, всё заново закрасить. Ничего особенного, так всегда делалось, сделается и теперь.
Иван знал, что, будь это не тридцать первое марта, Кирилл не стал бы скрывать трещину. Пришёл бы сварщик, вырубил сколько нужно до живой стали и аккуратно, слой за слоем, залил бы новым металлом. Три-четыре часа работы, не больше.
Но если теперь вырубать и заваривать трещину, Гарбузник не успеет подписать акт, и машину сдать в марте не удастся, значит, план не будет выполнен и прощай премия!
Эти мысли молниеносно пронеслись в голове Ивана. Он взглянул на Кирилла. Тот стоял, дерзко и вызывающе глядя на товарища.
— Я закрасил трещину! Я! Понял ты?
— Но ведь это преступление! — выдохнул Железняк.
— Преступление? — Кирилл пренебрежительно рассмеялся. — Нет тут преступления. Завтра заметим, вырубим, заварим, и дело с концом!
— Завтра заметим?
— Конечно, завтра! Гарбузник туда не полезет. А ты что, хочешь всю бригаду без премии оставить?
— Это же позор…
— Никакого позора! Сколько раз так делали к теперь сделаем.
— Врёшь!
— Мал ты ещё на меня кричать! Не забывай, кто тебя учил!
— Ты меня учил. Я машины учился делать, а не мошенничать.
Кирилл понял, что, идя напролом, ничего не добьёшься.
— Садись, — сказал он, почти силой посадив Ивана рядом с собой на скамью. — Садись, и поговорим спокойно. А то ты только прыгаешь, как петух, на одном месте, а чего хочешь — неизвестно. Ну вот, расскажи мне: чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы о нашей бригаде никто не имел права сказать, что в ней работают мошенники.
— Никто и не скажет. Машины мы сделали? Сделали. Эта самая трещинка — мелочь? Мелочь. Зачем же кричать?
— А если это мелочь, то нечего её краской замазывать. Нечестно это, подло. Понимаешь, подло!
— Ох, долго ещё придётся тебя учить! — вздохнул Кирилл. — Давай подымай крик. Машину сегодня не сдадим — план не выполним. Премии не получим. Увидим тогда, как ребята тебя поблагодарят.
Железняк на мгновение задумался. Неужели вся бригада думает, как Сидоренко? Неужели и Максим Сергеевич встанет на его сторону? Ведь, правда, трещина — мелочь. Случись это не в конце месяца, о ней и разговора не было бы. А если взяться сейчас вырубать и заваривать, то машину наверняка не удастся сдать. И премия пропала. А ему и самому эти сто пятьдесят или двести рублей очень нужны. Имеет ли он право из-за такой мелочи лишать премии всю бригаду?
Юноша взглянул на Кирилла растерянно. Тот заметил перемену настроения, эту маленькую трещинку в мыслях Железняка, и поспешил её углубить.
— Тебе же самому двести пятьдесят рублей премии перепадёт, — сказал он. — А у Хоменко жена заболела, на курорт отправлять надо. Так ты и его без премии оставишь?
Сидоренко говорил правду, Железняк знал это наверное. Ему всё больше хотелось промолчать, ведь мог он не заметить этого свежего пятна тёмно-серой краски.
Но рядом с этими трусливыми мыслями появились другие.
А что, если в машине не одна эта трещина? Что, если Кирилл скрыл ещё какой-нибудь изъян и отложил его исправление «на потом», а там забудет о нём? Что бы сказала мама, узнав о его колебаниях? Ведь она учила его быть во всём честным. И он будет!
Все сомнения развеялись, как тяжёлый туман под порывом весеннего ветра. Иван принял решение: пусть ему не дадут премии, пусть вся бригада проклянёт его, но он не отступит.
— Тебе самому две сотенки с хвостиком вот как пригодятся! — уже торжествуя победу, повторил Сидоренко.
Эти слова резнули Железняка, он исподлобья взглянул на Кирилла и медленно сказал:
— Хочешь, чтобы я за двести пятьдесят рублей продал свою совесть?
— Ну, нашёл словечко! — засмеялся Сидоренко. — Где ты его выкопал, не в Евангелии?
— Где ни взял, но слово это знаю. А ты его, видно, забыл.
Кирилл рассердился.
— Ты лучше помолчи, недоросль! — сказал он. — Мало каши ел так со мной разговаривать.
— А я молчать не буду!
— О чём это ты молчать не хочешь? — раздался голос Половинки.
Железняк не ответил.
Это мгновение должно было всё решить, и пережить его было нелегко. Юноша словно смотрел на себя со стороны: «Хватит или не хватит у меня силы всё сказать Половинке?»
— Зовите Гарбузника, ребята, — не ожидая ответа, велел бригадир, — будем сдавать машину.
Он взглянул на станину и удовлетворённо потёр руки.
— Максим Сергеевич… — начал Железняк.
— Молчи, — сказал Сидоренко.
— Ты что ему рот затыкаешь? — с любопытством поглядывая на обоих, сказал Половинка. — Что случилось?
— В станине трещина, а Кирилл её краской замазал, говорит: «Завтра заметим, вырубим и заварим», — одним духом, уже не боясь и не колеблясь, выпалил Железняк.
Сказал — и сразу словно с сердца спала большая тяжесть. Будь что будет, пусть ругают его ребята, пусть выгонят его из бригады, пусть падёт на его голову гнев самого бригадира, он от своих слов не отступится! Раскаиваться уже некогда и… не надо.
Половинка недовольно взглянул на Железняка. Иван почувствовал недоверие и повторил:
— Трещина, с внутренней стороны трещина.
— Где? — спросил Половинка.
— Вот тут.
— Эх ты, вышкварок! — зло сплюнул Сидоренко, резко повернулся и пошёл от машины.
Максим Сергеевич, подставив лесенку, кряхтя полез на машину. Ивану сейчас были видны только его тяжёлые с коваными подкопками сапоги. Послышался металлический стук — это бригадир молоточком, как доктор грудь больного, выстукивая металл около трещины.
Потом над станиною появилось покрасневшее от напряжения лицо Максима Сергеевича. Всегда смуглое, оно сейчас казалось тёмно-бронзовым.
Бригадир осторожно слез, отдышался, убрал лестницу и, ничего не сказав, сел на скамью.
Эти несколько минут были для Железняка нестерпимыми. Неужели бригадир его не поддержит, неужели для него премия дороже чести бригады?
— Сейчас же после гудка пойдёшь к сварщикам, пусть немедленно летят сюда, — наконец сказал Половинка.
Иван почувствовал себя так, будто после долгого пребывания под водою он наконец вынырнул.
— Есть позвать сварщиков! — по-военному ответил он, взглянув на часы, стрелки которых приближались уже к двенадцати, и побежал в дальний угол цеха.
Бригадир посмотрел ему вслед и опять задумался. С этим парнем всё ясно, а вот как поступить с Сидоренко? Неужели простить эту замазанную трещину, словно ничего не произошло? Нет, не имеет права так поступить старый бригадир, ведь он не только за машины, но и за людей отвечает.
Решения Максим Сергеевич принять не успел, прозвучал гудок, и вся бригада собралась около машины. Железняк уже вёл сварщика.
— Вот тебе и на, сдали машину! — прогудел Степан Хоменко, самый старший в бригаде после бригадира.
— Это всё наш Железняк постарался, — бросил едкое словцо Сидоренко.
— А ну, помолчи! — скомандовал Половинка. — Помоги там болты снимать.