— Убить тебя мало. Ты злой, — решил лётчик.
— Вот это проще пареной репы, — ответил сапёр. — Брось мне на морду подушку, и всё. На том свете встретимся, спасибо скажу.
— Хватит, дурачьё! — раздался сердитый бас Семёна Лихобора. — Жить будем. Нужно жить. Наперекосяк пошёл наш разговор. — И вдруг, вспомнив, весело воскликнул — Ага, ты видел, как бежала наша Майола?
«Она уже успела стать «нашей» в этой палате…» — подумал Лука.
— Конечно, — ответил он и с удивлением заметил, как лица инвалидов тронула улыбка. Даже сапёр, которому было всё равно, жить или умереть, и тот улыбнулся.
— Отлично бежала, — сказал лётчик. — Пусть зайдёт, мы ей спасибо скажем. Это уж не спорт, а настоящее искусство.
— Больно нужно ей сюда заходить, — снова испортил возникшее было радостное настроение сапёр.
— Она вернулась? — спросил отец.
— Не знаю…
— А ты должен знать, — думая о чём-то своём, строго сказал Семён Лихобор.
— Скоро узнаю, — ответил Лука.
Не станет же он рассказывать старому, как по нескольку раз в день сдерживал себя, чтобы не набрать знакомый номер… В квартире на Пушкинской теперь, пожалуй, все дни напролёт звонит телефон и на звонки отвечают устало и даже раздражённо, и как-то не очень хотелось вставать в эту длинную очередь почитателей и болельщиков. Ну, ладно, там посмотрим, как оно будет.
— Узнай, — кратко сказал на прощание отец.
— Непременно узнаю, — ответил сын. — Будьте здоровы.
Лука вышел из седьмого корпуса и в сумерках рано наступившего прохладного вечера увидел Майолу, только на этот раз она не сидела на скамейке, а медленно прохаживалась по дороге, держа в руке небольшой бумажный, перевязанный крепкой бечёвкой свёрток.
— Здравствуй! — Она бросилась ему навстречу. — Я уж заждалась…
Лука чуть было не задохнулся от радости.
— Чудесно ты бежала, — сказал он и совсем неожиданно для себя обнял девушку и поцеловал в обе щеки. Совсем близко были губы, которые не отстранились, не испугались поцелуя, но Лука даже подумать не мог о такой дерзости.
— Видел?
— Конечно! Специально телевизор купил. Ты свободна сейчас?
— Вечер свободный, но его придётся провести с родителями. — ответила Майола. — Нужно было бы зайти в госпиталь. Но, пожалуй, не сегодня…
Она хотела сказать, что соскучилась по Луке и потому жалко даже минуту отдать кому-нибудь другому, но язык не повернулся произнести такие слова, было как-то неловко. Зато Луке всё было ловко, всё позволено говорить.
— Я очень по тебе соскучился, — сказал он.
— Правда? — Майола остановилась, посмотрела на него сияющими глазами.
— Конечно, правда. Как же иначе? Ты так великолепно бежала, так радостно было смотреть на тебя…
— Сама не знаю, как получилось. — Майола сияла счастливой улыбкой. — Я, наверное, здорово разозлилась, когда приняла эстафету на метр после Дэвис. И я должна была догнать! Понимаешь, должна! Это — удивительное чувство, и рассказать о нём трудно. Но когда оно возникает, то уж никакая сила на свете…
— Знаешь, — Лука счастливо засмеялся, — вот и видимся мы с тобой не так уж часто, и друзья с тобой недавние, ещё и полгода не прошло, как познакомились, а вот ты уехала, и что-то изменилось вокруг, каким-то другим стал Киев, словно опустело всё…
— Ты вспоминал обо мне? — прозвучал обычный вопрос всех влюблённых.
— Разумеется. Все вспоминали.
— Все, — разочарованно протянула Майола, потом решительно добавила: — Я о тебе тоже иногда вспоминала, даже в телевизор прошептала: «Привет, Лука!» Ты понял?
— Понял. Только не поверил. Подумал, что в те минуты тебе было не до меня.
— Вот видишь, оказывается, ошибся. — Майола тихо и беспричинно рассмеялась: люди часто смеются от счастья. — Знаешь, давай пройдёмся пешком, что-то не хочется спускаться в метро, ничего, мама с отцом подождут.
— Ты когда приехала?
— Сегодня, прилетела. В два часа.
— Ясно. — Лука не удивился, словно было вполне естественным и понятным, что девушка, едва успев переступить порог своего дома и поцеловать мать, даже не повидав отца, бросилась в госпиталь.
Значение слов Майолы дошло до него чуть позже, минуты через две-три, тогда он от удивления остановился.
— Подожди, ты прилетела и сразу пришла сюда?
— Конечно. Сегодня же суббота.
Душу Луки охватило смятение: выходит, прав отец… Но ведь он, Лука, на восемь лет старше Майолы и сможет ли ей ответить таким же чувством и дать полное счастье? Здесь нужно быть предельно честным. Отец сказал: если не звучит ответная струна в твоём сердце, отойди в сторону, исчезни…
Отойти с дороги Майолы? Исчезнуть? Не видеть её? Нет, это невозможно. Они же друзья… Не одна струна, а целый оркестр звучит в его душе!
— Ну, что ты замолчал? — почувствовав что-то неладное, спросила девушка. — Что случилось в моё отсутствие?
— Феропонт теперь снова у меня в учениках. — Лука поспешно сообщил эту новость. — Я сначала не хотел…
— Феропонт? — Девушка не поверила. — Пришёл к тебе? Отец прогнал?
— Нет, — ответил Лука. — Это он заставил отца обратиться во всякие высокие инстанции, чтобы дали разрешение вернуться на завод.
— Даже не верится.
— Я сначала тоже не поверил, упёрся, не хотел с ним больше связываться. А потом он меня всё-таки сломил.
— Чем? — Вопрос Майолы почему-то прозвучал очень заинтересованно и ревниво, словно Феропонт замахнулся на самое для неё дорогое — на их дружбу.
— Чем? Да, собственно, ничем. Просто пришёл, разозлил всех начальников и сказал одно волшебное слово. Вот против него-то я и не устоял.
— О чём ты говоришь?
— О волшебном слове. Разве ты его не знаешь?
— Ещё бы, не знать Феропонта… И теперь вы работаете вместе? Бороду снова отпускает?
— Коротенькую. А ведь, пожалуй, он не такой уж плохой парень, как кажется на первый взгляд. Избалованный, правда.
— Ты о Феропонте проклятом думал значительно больше, чем обо мне. — Девушка обиженно отстранилась.
— Нет, Майола, — спокойно, может, даже слишком спокойно ответил Лука. — О тебе я всё время думал.
Они медленно шли по Брест-Литовскому шоссе, Лука держал девушку под руку, где-то между ними притаилась нежность, боясь показаться при свете фонарей, и было невозможно расцепить руки: а вдруг она исчезнет?..
— Что это у тебя? — спросил Лука, кивнув на свёрток, который Майола несла в правой руке, и, сам того не зная, поставил девушку в затруднительное положение.
В свёртке был упакован красивый чёрно-красный свитер, купленный в спортивном отделе универмага в Чикаго. Долларов у Майолы было немного, а нужно было привезти хоть маленькие памятные подарки и маме, и отцу, и подругам, но Майола увидела этот свитер, сразу мысленно надела его на Луку и поняла, что судьба её финансов решена бесповоротно. Она, не колеблясь и не обращая внимания на удивлённые взгляды подруг, купила свитер и отошла от прилавка.
— Кому же такая роскошь? — спросил Загорный, который примерял смешную зимнюю спортивную шапочку с красным помпоном.
— Отцу, — и глазом не моргнув, ответила Майола.
— Сам бог велел помнить родителей, — проговорил Загорный и, взглянув на себя в зеркало, спросил: — Полным идиотом я кажусь в ней или только придурком?
— Наоборот, очень мило, — ответила Майола.
— Значит, покупаем, — решил тренер и отвернулся, в уголках губ пряча улыбку: не умеет, ох, не умеет лгать Майола Саможук. Все девчата рано или поздно влюбляются, с этим уж ничего не поделаешь, но всё-таки жаль будет потерять её для спорта преждевременно. Ведь если девушка покупает в подарок такой свитер, верный признак — до свадьбы недалеко…
— Ты только не спеши, — сам не зная почему, охваченный противоречивыми чувствами, сказал тренер.
— С чем не спешить?
— Вообще не спеши, — заглянув серьёзно и внимательно Майоле в глаза, ответил тренер.
Майола, не понимая, пожала плечами, пошла и купила отцу галстук за пятьдесят центов; ничего, сойдёт и такой, ведь недаром говорят: недорог подарок, дорога память.
И вот теперь приходится выкручиваться. Отдать Луке свитер просто так, ни с того ни с сего — невозможно. Да Лука просто откажется от дорогого подарка. И всё. Делай тогда с этим свитером, что хочешь. Главное, стыдно. Надо было сразу отдать, легко, просто, улыбаясь, носи, мол, Лука, на добрую память, и оба были бы счастливы. А теперь выдумывай. А что скажешь? Лгать противно… Но голос Майолы прозвучал естественно, когда она, взмахнув небрежно свёртком, сказала:
— Свитер в химчистку отдавала.
Сказала и тут же спохватилась, выходит, прямо с аэродрома она бегала в химчистку… Глупость какая-то!
Но Лука не обратил на это внимания. Химчистка так химчистка.
— Ты просто не представляешь, как влюбились в тебя мои инвалиды и прежде всего мой отец, — сказал он. — Что-то в тебе есть такое очаровательное, что все влюбляются.
— Не все, — сказала Майола.
— Не вижу исключений.
— А я вижу.
— Тебе, конечно, лучше знать. Ведь я незнаком с твоими поклонниками…
Значит, Лука допускает, что рядом с Майолой может идти не он, а кто-то другой, и это не вызывает в его душе ни протеста, ни возмущения? Выходит, ему безразлично, кого полюбит Майола? Слёзы подступили к глазам, девушка украдкой вздохнула и отвернулась, чтобы Лука не заметил её обиды.
— Что с тобой? — Лука сразу почувствовал перемену в настроении Майолы. — Может, сядем в троллейбус? А то у тебя сегодня денёк не из лёгких: самолётом из Америки в Москву, самолётом сюда. Устала?
— Немного. Ничего, погуляем. Я соскучилась по Киеву.
Они прошли молча несколько кварталов, каждый думая о своём и, в общем, об одном и том же. Разговор с отцом припомнился Луке до последнего слова: «Эта молоденькая девушка любит тебя безоглядно… На край света пойдёт за тобой… Но ты не о себе думай, а о ней, главное, о ней… Смелым будь, ты мужчина… Но если она тебе безразлична, сойди с её дороги…»
Смешной и милый отец! Придумал сказку о любви и убеждён, что он самый мудрый на свете, всё понимает, всё знает. Вот она, Майола Саможук, спокойно шагает рядом и вовсе она не влюблена в Луку и не собирается бежать за ним на край света, да кстати говоря, и ему туда не к спеху, и в Киеве хорошо.