Лука забеспокоился. Правда, Феропонт уже работал самостоятельно, но тогда рядом стоял Лука, готовый в любую минуту прийти на помощь. И всё-таки должен же когда-нибудь парень сделать свой первый шаг. А что если ты, Лука, не заметил, как рядом с тобой вырос токарь, ну, пусть первого или второго разряда, но всё-таки токарь, а Горегляд присмотрелся и понял?..
— Какая работа?
— Простенькая. Вот эти валки ободрать. Пятьдесят штук.
— Хорошо. Пусть делает. Если и запорет одну-две заготовки, не беда.
— Не запорет. — В глазах Горегляда мелькнула усмешка, или только это показалось Луке. — Позови его.
Феропонт подошёл не спеша, вразвалочку, немного насторожённый в ожидании какого-нибудь подвоха и одновременно ироничный, снисходительно улыбающийся, посмотрел вопросительно.
— Товарищ Лихобор отлучится из цеха на вторую половину смены, — сказал Горегляд. — Вы, товарищ Тимченко, будете обтачивать эти валки. Вот техпроцесс, вот маршрутная карта. Поздравляю вас с первой самостоятельной работой и желаю успеха.
Феропонт взглянул и почувствовал глубокую обиду. Он надеялся, что задание будет сложным и ответственным, весь цех станет следить за ним, затаив дыхание. А тут, подумаешь, пятьдесят каких-то валков, которые после обточки пойдут на фрезеровку, а потом на строгальный станок, и после Термической обработки и закалки станут деталью сложного кронштейна. Никто и знать не будет, что это сделал он. Острое разочарование охватило Феропонта, захотелось махнуть рукой и сказать, что ему приходилось делать куда более сложную работу. Но посмотрел на Луку и Горегляда, увидел их озабоченные лица и сдержался.
— Имейте в виду, что работа вовсе на такая простая, как кажется, — сказал мастер. — Валки необходимо ободрать до конца смены.
— Где будет Лихобор? — недоверчиво спросил ученик.
— Во всяком случае, не в цехе, — ответил Горегляд. — Если у вас возникнут вопросы, обращайтесь ко мне.
— Не будет вопросов, — как всегда, неожиданно разозлился Феропонт.
— Ну и отлично. Сразу после перерыва и приступайте. — Лицо мастера осталось подчёркнуто любезным. — Желаю успеха.
— Счастливо, — волнуясь, сказал Лука.
Феропонт заметил его беспокойство и разозлился ещё больше. Что они, в самом деле, о нём думают? Он не способен выполнить простейшую работу? Будто не учил его почти четыре месяца всем премудростям токарного дела Лихобор! Неужели не доверяют его, Феропонта, смекалке, культуре, наконец? Ладно, сейчас он им покажет.
— Хорошо, — стараясь оставаться невозмутимо спокойным, ответил парень и немного иронично добавил: — Спасибо за доверие.
Оставшись один, Феропонт осмотрел стеллаж, валки, сложенные горкой, похожей на двускатную крышу игрушечного домика, и расстроился. Казалось, всё ясно и просто. Зажми валок хомутиком, установи на центрах, включи мотор, подведи резец и нажми на рычаг самохода, всё остальное сделает сам станок. Единственное, что нужно, — своевременно измерить толщину валка, не сделать его слишком тонким, ну, это задача для учеников первого класса, а не для Феропонта.
И вдруг стало страшно. Одно дело, когда за твоим плечом стоит Лука Лихобор, и совсем другое, когда за всё придётся отвечать самому. Правда, каждую минуту можно обратиться к Горегляду, но до этого Феропонт не унизится. А интересно, ушёл Лихобор или наблюдает за ним из-за колонны? Оглянулся: нет, нигде не видно. Ну, что ж. начнём, пожалуй! Всё это очень просто. Берём валок…
Ох, как не просто всё это оказалось! Почему-то дрожат руки. Неужели он волнуется? Нет, он абсолютно, железно спокоен. Хомутик зажат, валок поставлен, включён мотор. Теперь подвести резец… Эта минута самая ответственная. А если сразу взять стружку на заданный размер? Нет, лучше возьмём потоньше, а потом пройдём валок ещё раз, уже точно по размеру. Включил самоход — едва заметно шипит, сдирается, завиваясь, тоненькая стружка…
Только теперь Лука позволил себе оторваться от колонны и уйти из цеха. Он всё видел: и волнение Феропонта, и его первые неуверенные движения, и, наконец, момент, когда Феропонт овладел собой, собрался, сосредоточился. Теперь, Лука, давай быстрее домой. Чего хочет от тебя Оксана? Сам не понимая почему, ускорил шаги, почти побежал к проходной, сердцем предчувствуя недоброе.
В эту минуту Феропонт обточил первый валок, измерил штангенциркулем — толще на два миллиметра. Подумал: ничего, сейчас мы их срежем, эти два миллиметра. Снова побежала тоненькая стружка. Остановил станок, измерил: ещё придётся снять какие-то полмиллиметра. Взглянул на часы, прошло десять минут. Когда ещё раз обточит, пройдут и все пятнадцать. Хорошенькое дело! Выходит, можно обработать четыре валка за час, за смену тридцать две штуки, а их надо до конца рабочего дня обточить пятьдесят! Может, взять сразу толстую стружку? Страшно. А вдруг ошибёшься и запорешь заготовку? Этого позора ему только и не хватало!
Резец дошёл до конца валка, Феропонт остановил станок, измерил деталь, всё хорошо. Но шестнадцать минут ушло, а норма — пять! Расскажи он кому-нибудь из токарей, три дня смеялись бы.
И, чувствуя, как сердце его охватила холодная, почти отчаянная решимость, Феропонт взял другой валок, поставил, подвёл резец. Ну, теперь он сделает по-другому. А ну, давай, дружище! Напайка из твёрдого сплава на резце, заточенная алмазом, словно закипела под струёй охлаждающей эмульсии, стружка прямо-таки синяя, до того горячая… Довольно оглянулся, желая проверить, не видит ли кто-нибудь его победы над своим страхом, но никто не обращал внимания на Феропонта, лишь сутулая спина Горегляда показалась в конце прохода и исчезла.
Снял валок, примерил — точно. Третий поставил, уже не волнуясь, сразу взял толстую стружку, только не отважился включить высшую скорость, как это наверняка сделал бы Лихобор. Нет, страшновато всё-таки…
Горегляд подошёл, взял штангенциркуль. Пожалуйста, проверяйте, всё точно, как на крейсере. Почему именно на крейсере, Феропонту было неизвестно, но сравнение понравилось.
— Молодец, давай дальше! — довольно трогая щёточку усов, сказал мастер, но Феропонт даже не удостоил его ответом.
А Лука Лихобор пришёл домой, огляделся: никого нет, и ничего не изменилось. На столе та же записка. Правда, до двенадцати ещё четыре минуты. Оксана всегда была точной. Снял пальто, вымыл руки, сел на тахту. На душе волнение ожидания не радости, а горя. Да, горя… Так много в жизни Луки было горя и так всё-таки мало радости. Хоть бы раз не оправдалось его предчувствие. Что хорошего может принести теперь ему Оксана? Где-то далеко за стенкой отозвались короткие, похожие на крик кукушки сигналы точного времени. Сейчас явится Оксана.
И действительно, ключик щёлкнул в замке полминутой позже двенадцати. Лука вскочил с тахты, бросился к дверям в переднюю. На пороге стояла Оксана в коричневой шубке и какой-то новой, но тоже синей шапочке. Лицо пополнело, округлилось, но всё равно красивое, весёлое, сияет белозубой улыбкой. Только странно, теперь на Луку это не произвело впечатления, всё его внимание было приковано к другому: на руках Оксаны ребёнок.
— Здравствуй, — сказала она. — Ты не рад мне?
— Рад, очень, — не отрывая взгляда от большого голубого конверта, ответил Лука.
Оксана свободно, как хозяйка, прошла в комнату, положила ребёнка на тахту, обернулась.
— Помоги мне раздеться. — Она протянула Луке шубку. Предчувствие не горя, а катастрофы овладело сердцем Луки. Он ходил, говорил, двигался машинально, сосредоточенный только на ожидании.
— Ну, почему ты такой хмурый? — Оксана знакомым движением поправила волосы. — Встреча со мной не принесла тебе радости?
— Я рад видеть тебя. — Лука не мог отвести взгляд от тахты. — Это твой ребёнок?
— Да. Сын, его зовут Лукой. Хорошее имя, не правда ли?
— Правда, — через силу выдавил Лука.
— А я пришла попрощаться, — спокойно проговорила женщина. — Моего Хоменко перевели на Дальний Восток. Сегодня летим и мы с Лукой, вот и решила зайти. Я плохо поступила?
— Хорошо, — с трудом выговорил Лука.
Теперь одна-разъединственная мысль владела им. Могучая, как гроза, ливень, извержение вулкана, она захватывала всё его существо, не давая вздохнуть, и, наконец, вылилась в тихие, похожие на стон слова:
— Это мой сын?
— Нет, мой, — жёстко ответила женщина. Белозубая улыбка исчезла, тёмные властные глаза холодно смотрели на Луку. — Я взяла его с собой, потому что не с кем оставить дома. Его зовут Лукой Ивановичем Хоменко.
Она медленно выговаривала слова, словно отсчитывала звонкие монеты, — холодно и расчётливо, сразу воздвигнув крепкую, непреодолимую, хотя и невидимую стену между Лукой и своим сыном.
— Покажи мне его, — попросил Лука.
— Пожалуйста, с радостью. Посмотри, какой он славный.
Она ловко развязала конверт, круглое детское личико с большим лбом, нависшим над светло-голубыми глазами, выглянуло из белого кружева пелёнок.
Пол медленно качнулся под ногами Луки, и он, чтобы не упасть, сел на стоявший рядом стул.
— Это мой сын, — твёрдо сказал Лука.
— Нет, — полностью владея собой, своим лицом, настроением, улыбкой, проговорила Оксана. — На глаза не обращай внимания, у Ивана Хоменко они тоже голубые.
— Это мой сын, — снова убеждённо сказал Лука, только теперь слова его прозвучали угрожающе твёрдо. — Это мой сын, и я его у тебя заберу. Где бы ты ни была, на Дальнем Востоке, у чёрта на куличках, я найду тебя. И возьму его!
— Глупости говоришь. — Женщина весело рассмеялась. — Ну, сам посуди, кто тебе позволит у матери, у замужней женщины, отобрать сына?
Мысли в голове Луки поворачивались медленно, как тяжёлые каменные жернова, причиняя мучительную боль. Казалось, прислушайся повнимательнее — и услышишь, как они перемалывают его прошлую жизнь, его счастье.
— Правда, взять сына сейчас нельзя, — тихо проговорил Лука. — Но пройдут годы, он вырастет, я приду и скажу ему, кто его отец…
— И окажешься в роли злого клеветника, который возводит поклёп на почтенную пожилую женщину. Не знаю, выслушает ли он тебя или сразу выдворит. — Оксана говорила непринуждённо, беззаботно. — Кстати, ты всё ещё ходишь в госпиталь к отцу по субботам, в четыре часа?