— Да, хожу. Именно по субботам, в четыре, — с вызовом ответил Лука.
— И сегодня пойдёшь?
— И сегодня пойду.
— Жаль. Сегодня в шестнадцать двадцать мы с Лукой улетаем в Москву. Может, проводишь нас?
Сердце у Луки стало тяжёлым, как гиря. Значит, ещё и до сих пор хочет Оксана сломить его волю. Она всё рассчитала и билеты-то взяла нарочно на шестнадцать двадцать. Да, она всё продумала математически точно, забыв о том, что человеческий характер не поддаётся расчётам. Если не удастся её замысел, жизнь не будет полной для Оксаны Хоменко. Всегда будет недоставать одной, пусть никому не известной, не заметной, но для неё важной победы. Неправда, будет так, как она хочет. Вот побледнел Лука, мелкие бисеринки пота, как роса, посеребрили его лоб, сейчас он сдастся…
— Я знал, что ты жестокая, — сказал Лихобор. — Только не представлял меры, глубины твоей жестокости. Она бездонна, как чёрный омут. И очень жаль, что именно у тебя останется мой сын. В четыре я пойду к отцу в госпиталь, на аэродроме меня не будет. А с сыном мы ещё встретимся. Встретимся и поговорим. Посмотри, как он похож на меня! И характер у него будет мой, лихоборовский.
— Не дай бог, — искренне испугалась женщина,
— Потому что он маленький Лихобор. И никуда от этого не денешься. Я его найду, когда сын вырастет, всё равно найду…
— Это уже не будет иметь никакого значения, — сказала Оксана, пеленая мальчика. — Мне казалось, если бы ты любил меня…
— Да, когда-то любил, безумно любил, — ответил Лука.
— А теперь уже не любишь?
— Нет, я не могу любить жестоких людей.
И замолчал, глядя как Оксана пеленает маленького Луку.
Может, впервые в жизни видел таким её лицо Лука Лихобор: было заметно, как сдерживает себя женщина, чтобы не сорваться, не закричать. Нет, не закричит, выдержит, не тот характер.
Почему так нужна ей эта последняя победа? Ведь ничегошеньки не изменит она в Оксаниной жизни. Выходит, изменит. Это, как долгожданная остановка в конце длинного пути, без неё нет полного ощущения счастья. Её, Оксаниного, счастья.
— Принеси мне, пожалуйста, шубку, — просто, будто и не было никакого разговора, сказала женщина. — Время ехать. Внизу ждёт машина.
Лука послушно принёс лёгкий, искристый мех.
— Подержи его минуточку. — Оксана протянула ребёнка.
Дрожащими руками Лука взял почти невесомый свёрток. Где-то в его глубине едва заметно шевельнулось маленькое, живое и тёплое тельце. Его сын, его кровинка.
Сейчас рвануться бы с места, убежать из этой комнаты, чтобы никогда не смогла догнать их Оксана. Нет, никуда не убежишь от матери. Куда ему бежать? К Карманьоле! Всё рассказать ей честно, ничего не скрывая. Она поймёт…
Глупости лезут в голову. Никуда не убежишь, да и бежать тебе некуда! Так и будет расти маленький Лука в семье Хоменко. Лихобор зубами скрипнул, как от жестокой боли.
— Что с тобой? — Оксана искоса взглянула на Луку, проводя пуховочкой по щекам.
Лука осторожно отстранил кружево пелёнки, взглянул на личико мальчика. Ещё ничего не понимают, удивлённо смотрят на свет светло-голубые глазки. Маленький носик кнопкой, круглые щёчки, едва заметный ротик. Неужели вот так и отдать сына?
— Оставь его мне, — сам понимая бессмысленность своих слов, попросил Лука.
Оксана в ответ только пожала плечами.
— Ну, я готова, прощай. Жаль, очень жаль, что ты не хочешь проводить нас на аэродром.
Лука осторожно поцеловал сына в обе круглые, как маленькие булочки, щёки.
— Давай мне его, осторожно, — командовала Оксана.
— Мы ещё увидимся, старик, мы обязательно увидимся, держись, крепче держись. — Лука говорил сыну те же слова, которые так часто на прощание слышал инвалид Семён Лихобор. — Держись, старик. — Он протянул ребёнка, не замечая, как по щекам текут слёзы.
— Ты плачешь? — Глаза женщины холодно смотрели из-под тёмных тяжёлых ресниц.
— Нет, я не плачу, — сказал Лихобор.
— А слёзы…
— Какие слёзы? — Он провёл двумя кулаками по щекам, как это делают малые дети. — Прости, правда, слёзы.
— Мне бы очень хотелось воспитать его похожим на тебя, — сказала женщина. — Таким же верным. Чтобы, когда перед ним встанет вопрос, куда идти — к любимой или ко мне, он выбрал бы меня.
— Он не пойдёт к тебе, — глухо ответил Лука. — Ты жестокая. Лихоборы никогда не любили жестоких людей, а он Лихобор. Можешь верить, мы с ним ещё встретимся…
— И ты решишься рассказать ему правду? Ты, такой благородный? — Голос Оксаны звенел холодной, прозрачной льдинкой. — Хотя через двадцать лет мне уже будет всё равно.
— А мне не будет! И ты лжёшь, тебе тоже не будет всё равно, и я не хотел бы оказаться на твоём месте через двадцать лёг.
— Нет, ты ему ничего не скажешь, или я тебя плохо знаю. — Женщина уже улыбалась. — Будь здоров и счастлив. Найди себе хорошую девушку и женись, пусть она народит тебе целую кучу маленьких Лихоборов. Прощай, я очень любила тебя когда-то… Вот твой ключик, возьми. Я изредка приходила сюда…
— Знаю.
— Ты не мог этого знать, следов не оставалось.
— Кроме запаха, — сказал Лука, и Оксана взволнованно покраснела, видно, не таким простым и лёгким для неё был этот прощальный разговор.
И вдруг Лука подумал: а что, если бы он сейчас предложил Оксане стать его женой? Но другое чувство запретило вымолвить эти слова. Он даже испугался бы, согласись Оксана… Нет, он не любил эту красивую женщину, а вот за маленького Луку, не колеблясь, отдал бы жизнь, и это не красивые слова, а сама правда.
— Кроме запаха, — задумчиво повторила женщина. — Прощай, Лука Лихобор, не знаю, с приятным ли чувством я буду вспоминать тебя всю свою жизнь…
Она, как когда-то давно, на бульваре Шевченко, зимой, встала на носочки, дотянулась до его губ, только теперь между ними был маленький Лука и всё изменил.
— Прощай, — ещё раз повторила Оксана и поспешила выйти из комнаты: испытание оказалось трудным даже для её нервов.
Щёлкнул замок в дверях, процокали каблучки по ступеням. Лука подошёл к окну, взглянул вниз — чёрная машина отошла от подъезда, поехал на Дальний Восток маленький Лука. Они ещё встретятся. И у Луки хватит сил всё ему рассказать? Всё о его матери, родной матери?
Нет, наверное, никогда не разрешит себе этого Лихобор.
Неизвестно, как будет там, через годы, а пока на сердце тяжёлая, чёрная, как змея, тоска. Почему-то вспомнился Феропонт, его первая самостоятельная работа. Господи, какие это всё пустяки… Нет, для Феропонта его работа не пустяк, каждому человеку его радости и огорчения кажутся самыми важными. Лука опомнился» взглянув на часы — три. Пора идти в госпиталь. Где-то по дороге нужно пообедать. Рассказать отцу о встрече с Оксаной? Нет, у старого Лихобора и без того горя хватает с лихвой, грешно было бы взваливать ему на плечи ещё и горе сына.
Потом он встретит Карманьолу. Вот её он хотел бы увидеть. И, сохрани боже, не для того, чтобы посвятить в свои тайны. Просто так, почувствовать рядом, заглянуть в её золотистые глаза…
Нет, пожалуй, сегодня не следовало бы с ней встречаться. В его душе такая мука, что с избытком хватило бы на многих. Значит, нужно спрятать её поглубже в сердце, схоронить на самом дне, чтобы не вырвалась на волю, не причинила бы горшей беды.
Лука надел пальто, вышел на улицу. Звенит, лютует трескучий мороз, но всё равно чувствуется в нём свежий и едва заметный запах ландышей, лёгкий и нежный, как дыхание весны. Маленький Лука Лихобор сейчас едет на аэродром. Счастливого полёта тебе, сын!
В госпиталь к отцу Лука пришёл, забыв пообедать.
Перед дверями седьмого корпуса остановился, постоял. Сейчас нужно успокоиться, легко и весело улыбнуться. Если Лука заплакал от горя, разлучаясь с сыном, то старый Лихобор просто не перенесёт этого. Нет, сегодня Лука должен быть весёлым, может, даже разудалым, должен петь, рассказывать анекдоты, шутить. А хватит у него на это душевных сил? Хватит!
— Здравствуйте, дорогие товарищи, — громко и весело проговорил он, распахивая дверь в девятую палату.
— Здравствуй, — пробасил отец; танкист и сапёр довольно поздоровались, они уже ждали Луку, убедившись в его неизменной точности, знали, что он придёт, но всякий раз радовались. Как за ниточку жизни, держались они за эту надёжную верность.
— Сегодня будет вечер песен и анекдотов, — объявил Лука. — Каждый расскажет самое, на его взгляд, смешное, а потом так споём, что на Дальнем Востоке отзовётся.
— Что-то у тебя такое хорошее настроение? — спросил отец.
— Вот поди ж ты, угоди людям: скверное настроение — плохо, хорошее — тоже плохо. — Лука вполне естественно рассмеялся. — Тебе не потрафишь. Самодеятельность начинается с песни «Священная война», — объявил он и первый запел.
— Теперь нужно подпустить немножко лирики, — сказал он, когда окончилась песня. — Давайте споём про девичьи очи, те самые, что ясны, как звёзды, темны, как ночь…
Медленно, как заколдованные, тянулись минуты. Лука не позволил себе взглянуть на часы. Заметил отец или только делает вид, что не заметил, какие глубокие тени легли под голубыми глазами сына?
А из тебя, Лука, вышел бы неплохой актёр; смеются инвалиды, рассказывая анекдоты, весело, от души смеёшься и ты сам. Только бы быстрее летели последние минуты, только бы быстрее… Ну, кажется, уже семь часов.
Лука вышел из корпуса и почти повалился на лавочку, голова, будто свинцом налитая, склонилась к коленям, ещё и руками сжал её Лихобор, чтобы не бились, не стонали в ней неподвластные ему мысли.
— Что с тобой? — Испуганная Майола бросилась к нему. — С отцом плохо?
— Нет, с отцом ничего, — медленно, будто поднимая на плечах непосильную тяжесть, ответил Лука. — Пойдём в ресторан. Хочу, чтобы люди вокруг смеялись, веселились, чтобы музыка…
— Ничего этого ты не хочешь, — твёрдо сказала Майола. — Сейчас же рассказывай. Снова что-нибудь с Феропонтом?
А Феропонт в эту минуту заканчивал обточку последнего валка. За полчаса до конца смены оказалось, что он и наполовину не уложился в норму. Парень покраснел от досады и решительно перевёл коробку скоростей, как это в самом начале сделал бы Лука.