— Нет, теперь уж рассказывай…
Пришлось рассказывать. Светлая, уютная, обставленная новой полированной мебелью комната вдруг превратилась в палату номер девять, где на коротких койках лежали обрубки людей…
Рассказ вызвал противоречивые чувства в душе Оксаны. Хотелось ласково приголубить, пожалеть, утешить парня, над которым всю его жизнь, как каменная глыба, нависало тяжкое горе. Хотелось попросить прощения за свои жестокие слова… И одновременно где-то глубоко в сердце, ещё скрытое, но уже ясно ощутимое шевельнулось отвращение к тому страшному и противоестественному миру, в котором бывал Лука Лихобор. И странно, женщина ясно почувствовала ревность, желание отстоять свою власть над чувствами этого тёмно-русого парня с большими, ещё по-юношески пухлыми, но сейчас крепко стиснутыми губами.
— Тебе… тебе там не страшно? Не противно? — спросила она.
— Там мой отец, — тихо ответил Лука, и, услышав его голос, Оксана поняла, что никакая сила на свете не сможет заставить Луку изменить своему слову. Никакая сила на свете? Неправда! Она, Оксана, его первая любовь, а любовь сильнее всего. Да или нет? Неужели такой характер у этого простоватого и, казалось, покорного паренька?
Попробовала представить палату с короткими кроватями и невольно содрогнулась, охваченная острым отвращением. Мельком взглянула на Луку, на его длинные, сильные ноги, словно проверяя, не калека ли он, потом улыбнулась и, засмеявшись, спутала его волосы привычным ласковым движением не по-женски сильной руки.
Чувство отвращения исчезло, и вспоминать о нём было неловко, оно будто бы унижало Оксану в собственных глазах.
Хорошо, что ничего не заметил Лука, потому что все силы и чувства его были сосредоточены на одном нечеловеческом усилии: если Оксана вздумает настаивать, — устоять, ответить «нет!».
Но ощущение своей пошатнувшейся власти над этим немного чудаковатым парнем у женщины осталось, и теперь оно, окрепнув, стало главным.
— Хорошо, — сказала она. — Я всё поняла. Любишь ты меня не так-то сильно, как мне казалось. Когда же сможем увидеться?
— Всегда, когда ты захочешь.
— Хорошо. В следующую пятницу, в восемь.
— Только в пятницу?
— Да, раньше я не могу.
Она всё-таки не смогла сдержаться, наказала его за непокорность. Лука всё понял.
— Хорошо, — тихо согласился он.
Она поцеловала его на прощание прямо на улице, уже никого и ничего не боясь, и снова всё его существо наполнилось счастьем. Нет, это была всего лишь случайность, маленькое недоразумение. Прошло, и следа не осталось.
… А след, как видно, остался. Часто, того не желая, вспоминала Оксана этот случай. Может, и прав Лука: отец, конечно, остаётся отцом. И это даже хорошо, что её любимый — такой верный и хороший сын. И всё-таки… Червячок задетого самолюбия точит и точит. Кому приятно сознавать, что власть твоя над любимым человеком не такая уж прочная, как тебе казалось!
Но она любит, по-настоящему любит Луку. Значит, должна ему всё прощать? Нет, прощать ничего нельзя. Но и волноваться нет причин… Она любит Луку или свою власть над ним? Сложный вопрос, не сразу на него ответишь.
А тем временем Лука, который всегда спокойно относился к деньгам, — заработка ему на жизнь за глаза хватало, — сейчас, словно с ума сошёл, с жадностью хватался за любую работу: так не терпелось поскорей внести пай в кооператив и рассчитаться с долгами.
Самая тяжёлая и грязная работа была нипочём, стоило ему представить, как всего через какой-нибудь год он раскроет дверь в свою квартиру, и навстречу ему расцветёт яркая, белозубая улыбка Оксаны.
Теперь каждая неделя была украшена свиданием с Оксаной. Одно или два — не чаще, она так хотела. Зато как жадно, как страстно ждали оба этого дня! Она тоже ждала? Да, ждала. И не боялась себе в этом признаться… Всё в её жизни было бы хорошо, если бы не эти субботы…
Оксана редко бывала вместе с Лукой на людях: зачем лишние разговоры, сплетни? А тут вдруг все интересные события стали приходиться именно на субботние вечера.
— В субботу матч «Динамо» — «Спартак», — говорила Оксана. — У меня есть билеты, пойдём?
Лука молчал.
— Ну что ж, — вздыхала она. — Придётся идти с Коновальченком.
Коновальченко был давний знакомый Оксаны, плотный, коренастый майор, любитель анекдотов и весёлого застолья, энергичный и жизнерадостный, как молодой, сорвавшийся с привязи бычок. Лука только стискивал зубы, и от этого под тонкой кожей на запавших щеках ходили злые желваки. Оксана видела это, но оставалась неумолимой: нет, она не хотела терять своей власти над Лукой.
— Жаль, — говорила она. — Мне было бы куда интереснее и приятнее пойти с тобой,
«Ничего, ничего», — утешал себя Лука Лихобор. В блокноте, где были записаны долги, остались только две цифры. Дом поднимался, как на дрожжах, скоро, совсем скоро в руке Лихобора блеснёт заветный ключик. Тогда всё изменится… Тогда они будут вместе, пусть только попробует Коновальченко сунуться к ним.
…— Спасибо, Трофим Семёнович, — сказал Лука в день получки, отдавая Горегляду последний долг.
— У меня не горит, мог бы и подождать, — усмехнулся мастер.
— Знаю, но мне это не давало покоя. А сейчас — будто гора с плеч. — Лука от души рассмеялся.
— Со всеми расплатился? Теперь свободен?
— Как птица! — Лицо парня сияло настоящим счастьем, и образ Оксаны на пороге их маленькой квартиры стоял перед его глазами.
— Ты хороший хозяин, — сказал Горегляд, — умеешь не только брать, но и отдавать долги. Нужно будет о тебе подумать. А не выдвинуть ли тебя нашим профсоюзным начальством — председателем цехкома? Средства там большие, возможности колоссальные, а используем слабо.
— И не думайте. — Лука махнул рукой. — Нашли профсоюзного деятеля, теперь я снова в футбол играть буду.
— Ну и отлично, — проговорил Горегляд. — Играй себе на здоровье.
А недели катились и катились как по маслу, только теперь они были полны ожидания реального и близкого счастья. И вот однажды Лука пришёл на свидание на Стрелецкую улицу, всё в ту же квартиру Марьяны Васильевны, как всегда, торопясь и всё ещё не веря в собственное счастье, поцеловал Оксану, потом схватил её в охапку и, как куклу посадив в глубокое кресло, протянул ладонь.
— Выбирай! — Два маленьких, плоских ключика блеснули на твёрдой, огрубевшей ладони. — Один тебе, другой мне. Ключи от нашей квартиры. Теперь мы можем сказать о нашей любви хоть всему свету. Хочешь посмотреть, где будем жить?
Взглянул на Оксану и осёкся. Откуда страдание на её лице? Почему исчезла белозубая, солнечная улыбка? Разве жить вместе — не радость, не счастье?
— Ты хочешь, чтобы я ушла от мужа?
О чём она говорит?
— Конечно. Как же иначе?
— Разве мы с тобой не счастливы?
— Счастливы? Бесконечно счастливы. Ты — первое, настоящее счастье, которое выпало на мою долю. И теперь я хочу, чтоб оно было не краденым, а честным, полным. Чтобы мы с тобой не прятались, а свободно ходили. куда угодно и когда угодно — в театр, в ресторан, в гости. Чтобы у нас была семья и были дети.
Оксана встала с кресла, прошлась по комнате. Лука смотрел на неё встревоженно.
— Дети, — наконец проговорила она, — в том-то и дело, что дети…
— Мы возьмём Марину с собой, — сказал Лука, волнуясь.
— Марине двенадцать лет, — медленно вымолвила Оксана. — Она уже взрослый человек. Она очень любит своего отца.
— Значит…
— Пойми меня. Я люблю тебя и согласна пойти за тобой хоть на край света, а не только в твою удобную и тёплую квартиру. О Хоменко я не думаю, я его не люблю, и он не муж мне… если уж говорить откровенно. Но на свете есть Маринка, и это единственный человек, которому я не способна причинить хоть малейшее горе. Не сердись на меня, я знаю, какую тебе причиняю боль, но всё останется по-старому…
— Значит, Маринку ты огорчить не можешь, а у меня вырвать душу? На это ты способна?
Слова прозвучали отчаянно.
— Если хочешь знать — да. Она моя дочь, и я ей мать…
Лука сидел на тахте, и свет, туманясь, медленно плыл перед его глазами. Значит, пропали его мечты. Такие надёжные, они оказались всего лишь мыльными пузырями, большими, разукрашенными всеми цветами радуги. Лопнул пузырь, как только коснулась его реальная жизнь, даже мокрого места не осталось… Голос Оксаны долетал до него странно тихим, будто меж ними пролегла пропасть.
— Поставь себя на моё место, хоть на минуту. Представь, что у тебя есть сын, и ты хочешь отнять его, пусть не у любимой, но всё-таки матери…
Лука не мог этого понять и представить, сейчас ему хотелось только кричать от неожиданного и мучительного горя.
— Что же делать? Что же делать?
— Оставить всё, как есть. Мы с тобой счастливы?
— Да, счастливы.
— Так давай же возьмём от этого счастья всё, что так щедро подарила нам судьба.
— Мне надоела эта Марьяна Васильевна…
— Что она сделала тебе, кроме добра? — удивилась Оксана.
— Прости, я не прав. Как ты не понимаешь…
— Я всё хорошо понимаю, но пойми и ты, мне больно говорить тебе всё это. Невыносимо больно.
— Нам так хорошо было бы там… Она такая хорошая, моя комната.
— Мы сегодня же отпразднуем твоё новоселье. — Оксана попробовала улыбнуться.
— Хорошо, мы отпразднуем сегодня, — покорно согласился Лука, но в голосе его не было радости.
И снова потянулись недели, складываясь в месяцы, годы. И всё это время самым неприятным днём для Оксаны была суббота, когда Лука не принадлежал ей. Она это чувствовала, сердцем чувствовала его растущее отчуждение. Нет, внешне он оставался тем же — ласковым, преданным, послушным, но в душе его просыпалась независимость: он делал то, что хотел, поступал так, как считал нужным. Конечно, было бы. несправедливо, может, даже жестоко требовать от Луки полной покорности. Оксана это понимала, умом понимала, но сердцем… И хотя знала, что Лука идёт не на свидание с другой женщиной, а потому о ревности не может быть и речи, ничего поделать с собой не могла. Да, говорила она себе, у Луки есть искалеченный войной отец, к которому совсем не часто, всего один раз в неделю ходит сын. Но именно в этот день Лука был свободен от её, пусть сладкой, радостной, но всё-таки власти… Думать об этом было неприятно.