ов! Да только вот все имеет свой конец. Сдается, и кума Онуфрия черти взяли.
— Почему «сдается»?
— Да так, никто толком не знает, что с ним сталось. Два с лишком года назад пропал на Троицын день — и никаких следов. Я первый обратил внимание. Проходил как-то утром мимо его халупы, гляжу, забита наглухо гвоздищами, да и камнем привалена. Я подумал было, не отправился ли за товарцем в дальнюю сторонушку, в низовья реки или еще куда. Ждали неделю, две, месяц, год, — Ястронь не появился. Пропал бесследно. Может, кто его и укокошил.
— Невелика и потеря.
— Да уж, что верно, то верно, — засмеялся рыбак. — Повадился волк в овечье стадо, а тут и на него управа нашлась. Ну, мне пора на рынок, рыба хороша, пока свежая. До свидания!
— До свидания! Желаю удачи!
— Спасибо! — крикнул он, направляясь к городу берегом.
Я сел около летней халупы на перевернутом бочонке. Передо мной текли бурные воды Дручи, волны гривами захлестывали останки моста. Глядя на омуты и воронки в течении реки, я размышлял о Ястроне. Имя этой «крысы» врезалось в память. Все услышанное от рыбака наводило на некоторые подозрения: не один ли персонаж — человек, обнаруженный мной и Вирушем в подземелье, и пропавший два года назад Ястронь? Штабеля тюков с товарами у стен в тайнике, похоже, подтверждали мои догадки. Мы открыли подземную нору «водяной крысы», где годами он копил свою добычу. Только одно не укладывалось в гипотезу. Судя по рассказу рыбака, следовало допустить, что Ястронь пребывал в состоянии странной летаргии по меньшей мере два года. Возможно ли такое? Да, ведь и Анджей не исключал чего-нибудь подобного. Он энергично отверг мое предположение о мертвом теле, утверждая, что незнакомец вовсе не умер, а спал, и сон его, подобный летаргическому, длился, возможно, месяцы, а то и годы. Во всяком случае, все услышанное надо Анджею рассказать. Кто знает, не пригодятся ли ему сведения и какие он сделает вывоА пока что мне приходилось ждать. Час еще ранний, и я не смел вопреки воле Вируша обеспокоить его. День тянулся ужасно медленно. Проблуждав несколько часов по берегу реки, я съел обед, выкурил множество папирос и, не в силах выносить бездеятельность, отправился в театр на вечерний спектакль. Давали какую-то глупую, как впрочем, почти всегда у нас, комедию, полную «актуальных» политических аллюзий. Публика заходилась в восторге от дешевых шуток и плоского юмора любимого автора, то и дело взрывалась гомерическим хохотом, который якобы весьма благоприятствует здоровью, ибо помогает переваривать пищу и усыпляет в животном благополучии. Поскольку политика и всевозможная «актуальность» омерзели мне раз и навсегда и вызывали стихийное отвращение ко всему, с ними связанному и из них проистекающему, я покинул «храм искусства» в середине второго акта, злясь и чертовски скучая. Оставшееся время решил добить в кафе «Дручь». Нашелся партнер по шахматам, и мы вскорости погрузились в сложные перипетии шахматной игры. Не успел я опомниться, как минуло несколько часов, выиграв четвертую подряд партию, я простился и вышел. Через десять минут был уже у Вируша.
Рассказ про Ястроня его заинтересовал.
— Твои предположения, вероятно, справедливы.
— Но возможен ли столь долгий летаргический сон?
— А почему бы нет? Восточные факиры переживают погребение в землю в течение нескольких лет.
— Ты думаешь, Ястронь вошел в свой странный сон добровольно, или кто-нибудь его усыпил насильно?
— Полагаю, неведомый сон застал его врасплох и внезапно.
— Значит, причина в нем самом, в его психофизической природе?
— По-видимому, да.
— Во всяком случае, явление необычное для человека такого типа.
— Как раз напротив: люди склада Ястроня легче поддаются аномалиям, чем обычная «порядочная» посредственность.
— Почему же?
— Они чаще уступают сильным страстям, а потому легче поддаются необычным состояниям.
— По-твоему, Ястронь впал в сон под влиянием серьезного потрясения?
— Такое определение, возможно, неточно, скорее под влиянием мгновенного нервного напряжения.
— Что? Эта «крыса», этот бандит?
— Откуда знать, не дремлют ли в таком человеке худшие и стократ сильнейшие страсти? Кто может поручиться, не решился ли он за несколько часов до сна совершить кровавое преступление?
— Я кое-что слышал насчет такого рода явлений. По наблюдениям, преступники после совершенного преступления якобы часто погружаются в многочасовой глубокий сон. Причина, кажется, в нервном истощении.
— То же самое может случиться и до преступления: решение, слепой прыжок в пропасть злодейства также сильно истощают нервную систему. Организм в напряжении борьбы, предшествующей решению собирается с силами во сне и тем поспешнее, чем мрачнее задуманное злодеяние…
— И засыпает…
— Да, только сон, естественный в подобных обстоятельствах, может смениться летаргическим, похожим на транс.
— И заснувшему не грозит опасность?
— Нет, если его не похоронят заживо и оставят в покое, пока он сам не проснется. Увы, часто происходят страшные ошибки. Случается, душа спящего уже никогда не сможет вернуться в тело.
— По своей воле?
— По своей воле или из-за того, что некая другая духовная монада, жаждущая инкарнации, воспользуется отсутствием души и завладеет оставленным на время телом.
— И тогда наступает пробуждение?
— Да. Но в знакомом теле пробуждается совсем другой, незнакомый окружающим человек.
— Какие-то безумные гипотезы!
— Нет, мой дорогой, это факты, редкие, правда, но факты.
— Ну, за Ястроня не приходится беспокоиться; мы воочию убедились — до сих пор никто еще не позарился на его мерзкую телесную оболочку.
— Физическое тело не использовано, а почем знать, не захватил ли кто его эфирное тело — то есть эфирного связного между душой и телом, коего индусская йога обозначает термином Linga Sharira?… Из такой флюидной эктаплазмы дух может создать произвольный образ, придав ему обманчивую видимость физического тела. Ты никогда не наблюдал медиумическую материализацию?
Я не успел ответить, раздался тройной стук в дверь из коридора. Вируш взглянул на меня:
— Кто бы это в такой час?
Стук повторился.
— Войдите, — неохотно отозвался Анджей.
Вошел мужчина — прекрасная осанка, высокий, плечистый, изысканные движения. Мимолетно взглянув на меня, он все свое внимание сосредоточил на Вируше.
— Если не ошибаюсь, — заговорил он медленно, с чужеземным акцентом, — имею честь разговаривать с хозяином дома?
Вируш поднялся со стула:
— Да. С кем имею удовольствие?
Незнакомец странно усмехнулся.
— Удовольствие сомнительное. Дело не в моем имени. Я вашего имени тоже не знаю и знать не желаю. В жизни нередко возникают обстоятельства, когда условности не имеют значения. Я пришел как человек к человеку в исключительную минуту. Полагаю, вам ничего не надо объяснять. Вы и в самом деле человек исключительный, если я решился на такой шаг.
Слова гостя по всей видимости произвели на Анджея сильное впечатление — выражение недоброжелательности и рассеянности сменилось сосредоточенностью.
— Прошу вас, — показал он на стул. — Садитесь, пожалуйста.
— Благодарю. Я не отниму много времени, довольно нескольких слов.
— Слушаю.
— Я пришел простить вам зло, которое вы вскорости причините мне.
Вируш вздрогнул.
— Зло? — повторил он как во сне. — Какое зло?
— Не знаю. Влекомый некоей силой, я пришел сказать вам об этом. Что бы ни случилось, я вас прощаю. По-видимому, нравственный императив вынуждает меня. Возможно, несчастье, которое вскоре, быть может, еще сегодня, меня постигнет из-за вас, станет искуплением моей вины… Моей большой, тяжкой вины, — добавил он едва слышно, склонив голову.
Вируш бледный как полотно, взволнованно прошептал:
— Благодарю вас.
Гость протянул ему руку.
— Прощайте!
Они молча пожали друг другу руки. В следующее мгновение мы с Анджеем остались одни.
Мой друг, задумчивый и печальный, нервно ходил по комнате; боль избороздила морщинами его обычно ясное чело.
Пытаясь все обратить в шутку, я решился на легкомысленное замечание:
— Какой-то ненормальный…
Анджей посмотрел на меня серьезно, почти сурово. Я смутился и замолчал…
ЗАКЛЯТИЕ ЧЕТЫРЕХ
Я зажег три масляные лампы, и мягкий свет залил помещение. Вируш распаковал узел, принесенный нами с Парковой в подземный тайник. Мы принялись вынимать магические утенсилии и расставлять на тюках у стен. Анджей передал мне серебряную кадильницу и поручил наполнить чашечку смесью лавра, соли и камеди. Сам облекся в одежду цвета гематита, стянутую в талии стальным поясом, застегнул выше локтей пряжки железных нараменников и возложил на голову венец из руты и лавра.
Я раскурил кадильницу. Анджей помахал ею, ориентируясь на все четыре стороны света.
— Да будут повиноваться тебе эоны Малкута, Гебураха и Хесода, — шептал он сакраментальные слова ритуала.
В клубах тлеющей живицы фигура мага казалась выше человеческого роста и будто парила в воздухе.
— Михаил, Гавриил, Рафаил, Анаил!
Он положил кадильницу и суриком, разведенным с углем, начертал на земле широкий красный круг. В четырех пунктах круга, соответствующих сторонам света, появились изображения: нетопырь с надписью Berkail; человеческий череп с девизом Amasarac; бычьи рога с таинственным выражением Asaradec и кошачья голова в знаке Akibec. Затем Анджей вписал в круг каббалистический треугольник, на вершине которого установил высокий медный треножник с сосудом в форме чаши. В центре круга встал алтарь, где поместилась раковина для курений.
— Приготовления окончены, — сказал он, вступая в круг. — Встань здесь за мной, справа, и что бы ты ни увидел, не двигайся с места! Тебе нельзя ни на шаг выходить за линию чернокруга! Если неосмотрительно преступишь круг, я не ручаюсь за последствия.
— Я последую твоему совету.
И я занял указанное место у нижнего угла треугольника.