— Ну-ну.
Ким взял эту фуражку — с широко распяленной тульей, алым околышем, сверкающим козырьком — повертел так и сяк, а затем решительно надел себе на голову, заглянул в зеркало.
— Идет?
— Идет, — сказал сын.
— Нет, а ведь точно — идет!.. — Фролов с некоторым даже удивлением рассматривал себя в зеркале.
Он не служил в армии. Прямо из десятого класса — в институт, а после института сюда, в Сосны. Правда, при институте имелась военная кафедра, от занятий он не отлынивал, как некоторые, и вместе с дипломом Ким получил военный билет офицера запаса, и, более того, за прошедшее потом время ему набежало следующее воинское звание, теперь он был старшим лейтенантом, но он никогда еще не надевал такой вот форменной армейской фуражки и не представлял себе, насколько это может в отличие от кепки или шляпы изменить лицо человека и придать ему выражение подчеркнутого мужества, если только в самом лице есть хоть какие-то черты мужественности. А у Кима Фролова они явно были: резкий подбородок, складка на переносице, плотно прижатые уши.
— А знаешь, Юрка, — тихо и также удивленно сказал он, — я ведь, оказывается, здорово на отца похож в этой фуражке… На твоего деда. Какой он на фотокарточке, да?
Юрка кивнул вежливо, но неуверенно. Возможно, он не помнил хорошо этой фотокарточки.
А сам Ким Андреевич Фролов уже смутно представлял себе живое отцовское лицо. Капитан Фролов уехал в Испанию, когда сыну было всего лишь пять лет, потом учился в академии (мать увез в Москву, а Кима сдали на попечение бабушки), потом он воевал с белофиннами, потом четыре года без единого ранения и без отпуска провел на фронте, подполковником участвовал в Параде Победы, неделю жил дома, уехал снова и погиб в Маньчжурии в августе сорок пятого — именно тогда, когда казалось, что выживших уже нельзя убить, а их убивали, и многих, очень многих.
— Да, похож… А ты? Ну-ка, надень.
Юрка с готовностью опять водрузил фуражку на голову.
Ким посмотрел, но промолчал, поскольку еще раз убедился, что сын похож на Алку — ее глаза, ее нос, ее брови. Маменькин сынок.
— Пошли, — сказал он, взяв сына за плечо и украдкой вздохнув.
От коньяка Юра не отказался, спокойно и грубовато вылил в рот.
— Как дела, Юрка?
— Нормально.
— А если… поподробней? Ну, прежде всего, где ты?
— «К черту подробности! В каком я городе?..» Знаешь анекдот, батя? — Юрка рассмеялся.
Ким показал ладонью чуть выше пупа: мол, такая вот борода.
И настойчивей:
— Где же?
— Далеко, — серьезно ответил Юра. — А больше — не имею права.
— А-а. — Отец обиженно пошевелил бровями. — И… матери не сказал?
— Нет, конечно.
Это почему-то утешило Кима Андреевича.
— Значит, тебе еще год? А дальше какие планы?
— Закурю? — спросил Юрка, покосившись на «Кент».
— Кури.
Фролов щелкнул зажигалкой, поднес ему огня. Он знал, что Юрка курит с девятого класса.
— Понимаешь… Можно в армии остаться — в прапорá возьмут, даже уговаривать будут, я знаю. Учиться заочно. И это, конечно, дело, потому что прапорщикам платят прилично, не то что стипендия, жить можно… — Юрка сосредоточенно выпустил изо рта длинную струю дыма. На его лице было сейчас упрямое, даже злое выражение. — Но я, отец, хочу взять реванш. Все-таки я до сих пор уверен, что тогда они меня на экзамене нарочно завалили. Я ведь помню, как другие отвечали… Они мне занизили, а почему, я не знаю…
Ким Андреевич вспомнил, как год назад — нет, поболее года — Юрка уехал в Москву поступать в институт. Это, увы, роковым образом совпало с теми горестными событиями, которые произошли в семье. Алка ушла. И наверняка, чтобы избавиться от скандалов, от выяснения отношений, сразу же вместе со своим гражданином укатила в отпуск — даже не в Крым, а куда-то на Енисей, путешествовать на теплоходе, ищи-свищи. Поначалу у Фролова было жгучее мстительное желание и самому рвануть куда-нибудь в Гагру, с головой окунуться в светскую жизнь, закрутить умопомрачительный курортный роман и вообще… Но он просидел все лето в Соснах, так как в нем жила тайная надежда, что Алка вернется, что там, у них, вдруг не сладится, и, когда она явится домой с повинной, с чемоданом своим, зареванная и понурая, чтобы ему в этот момент обязательно быть на месте. Но прождал он зря.
И из-за всех этих обстоятельств ни отцу, ни матери не удалось поехать в Москву вместе с Юркой (кто знает, чем они могли бы ему помочь в жестоком конкурсе, четырнадцать человек на место — ну, хоть бы просто морально поддержать малого, когда он не набрал проходного балла), он поехал один и вернулся один, а вскоре ему пришла повестка из военкомата, и он уехал. Ким и Алка получили порознь несколько писем с непонятным обратным адресом. По этому адресу Ким Андреевич переводил парню толику денег, наверное, и Алка посылала.
— Значит, опять в геологоразведочный? — спросил Фролов. — А может быть, попробуешь в другой? Вот я слыхал, что сейчас в Бауманку можно пробиться, а Бауманка — это ого-го!
— Нет, — покачал головой Юрка. — Только в геологоразведочный, я давно решил… Как ты, батя.
И Ким Фролов опять не сумел скрыть торжествующей улыбки, как нынче в тресте, когда он выложил тройке молодых инженеров свою божественную Цифру: вот так-то, граждане.
Но он и сейчас подпустил суровости:
— А если не пройдешь?
— Я пройду, — сказал Юрка. — Теперь я пройду.
Тон его был таким уверенным, что отец взглянул на него даже с некоторым удивлением. Он еще раз внимательно посмотрел на его лицо (а точно ли Алка? Пожалуй, лишь цвет глаз…), на его плечи, подчеркнуто спрямленные погонами.
И лишь сейчас Ким заметил, что на кителе Юрки над комсомольским значком была приколота одинокая серая ленточка с синими полосками по краям.
Ким наклонился.
— Погоди… Это что у тебя?
— Медаль, батя, — ответил Юрка с отменной скромностью, но, видно, он терпеливо дожидался, когда эта ленточка будет замечена. — Медаль «За отвагу».
— А ты у меня что… отважный?
Ким весело и громко рассмеялся. Нет, право же, с этим малым не соскучишься.
— Отважный, значит? Ну, ты даешь, Юрка!..
Еще раз наклонившись, он пригляделся. И вдруг вспомнил, что хорошо знает эту серую ленточку с синими полосками по краям. Медаль с такой ленточкой была в шкатулке у матери, где он частенько рылся в свои школьные годы. Там лежали ордена подполковника Фролова, и там была медаль на серой ленте с синими краями, и мать рассказывала ему, что отец особо дорожил и даже хвастал этой медалью, потому что медаль была солдатская, а он получил ее, будучи старшим офицером — очень редкий случай, — но однажды довелось ему, офицеру, участвовать в штыковом бою…
— Постой, — сказал Ким. — Я не понимаю. Откуда у тебя это? И почему?.. Ты меня разыгрываешь?
— Я не разыгрываю.
— Но… каким образом? Послушай, Юрка, ты мне должен сказать. Это, в конце концов…
— Я не могу, папа. Не имею права. Пока я ничего не могу.
Глаза Юркины посмутнели: конечно же, наверняка ему очень хотелось все рассказать, тем более отцу, но он, к сожалению, не мог, не имел права.
И еще Киму, когда он заглянул в посмутневшие глаза сына, вдруг стало понятно, что эти глаза видели что-то такое, чего не видел он сам.
Опять позвонили у двери.
— Привет, — сказала Светка, отряхивая капор. — Снег пошел.
— Да? — сдержанно удивился Ким Андреевич.
— У тебя… кто-то есть? — Она только сейчас обнаружила шинель на вешалке.
— Да.
— Так я могу уйти, — с готовностью, без обиды предложила Светка.
Фролов, поколебавшись, сопоставив в уме какие-то «за» и «против», решил:
— Нет, заходи.
— А кто?
— Юрка. Сын.
— О-о… — Она испуганно округлила глаза.
Хотя вообще-то ее мудрено было испугать чем-нибудь.
Светка училась на третьем курсе педагогического института. Они познакомились в одной компании, откуда он в первый же вечер увел ее к себе, и вот с тех пор она сюда исправно наведывалась. У Кима не было никаких оснований подозревать, что Светка намеревается его на себе женить — она прямо говорила, что это в ее планы не входит, а просто ей осточертело институтское общежитие.
Ему же она просто нравилась.
И сейчас, когда она сняла свое длиннющее пальто с обшитым искусственным мехом подолом и осталась в кратчайшей юбчонке искусственной кожи и в высоких ботинках со шнуровкой (это уж был его подарок), Ким еще раз с гордостью убедился в том, как она тонка в талии, как неожиданно грудаста и какие у нее тяжелые черные волосы. Право, некоторым гражданам остается лишь завидовать ему, Киму Фролову, ха-ха.
— Прошу… — Ким пропустил ее в комнату, сказал: — Знакомьтесь.
Юрка поднялся, зачем-то прищелкнул под столом каблуками, склонил голову.
— Фролов.
Она же ему сделала девчачий книксен и назвалась:
— Светлана.
Ким Андреевич достал из серванта третий бокал, разлил всем коньяк, придвинул ближе к Светке закуску.
— Налегай, — посоветовал он, кивнув на бутерброды.
— Спасибо, — сказала Светка и, зацепив лимонный ломтик, укусила его, сморщила нос. — Ну, кислятина.
— Да ешь! — приказал хозяин гостье. — Вот с крабами, с колбасой…
— Не хочется.
«Не хо-очется!» — озлился Ким, не подавая, впрочем, вида. Он-то знал, что ей всегда хочется.
А Юрка между тем очень внимательно и прямо смотрел в Светкино лицо. Было даже странно, что такой молодой парень, ну совсем еще юнец, умеет и смеет вот так, безо всякой робости смотреть в женское лицо.
Даже саму Светку это смутило наконец, щеки ее вспыхнули.
— Что вы… почему вы так смотрите?
— Я вспоминаю, — сказал Юрка. — Я вспоминаю, но вот никак не могу вспомнить. Почему-то я вас не знаю… Вы в какой учились школе?
В Соснах до недавних пор были всего лишь две десятилетки, и, конечно же, здешние старшеклассники знали друг дружку наперечет, хотя бы классом ниже или классом выше, хотя бы и не состояли в знакомстве, однако же знали, тем более хорошеньких девочек.