Хотя она была не для маленьких, эта старая сказка.
Жили-были муж с женой. И жили они, говорят, в этих самых местах, только тогда людей тут было поменьше — это уж потом столько развелось.
Мужика звали Ионой, а бабу Ульяной. Обое еще молодые были, а детей пока не имели, однако надеялись, что бог даст.
Ульяна хозяйство вела, а Иона промышлял охотой. Лесные угодья, которые он для себя облюбовал и где в изобилии водился всякий зверь, были отсюда далеко. Сто верст, а может, и двести.
Надолго, почти на всю зиму, уходил лесовать Иона. Запасался порохом, лил пули, катал дробь. А Ульяна сухари ему сушила, насыпала в котомку чаю да сахару, а мяса, дичины — этого, знала она, мужик себе в лесу всегда сам добудет.
Вот и на сей раз снарядился Иона в дорогу, перекинул ружье да котомку, встал на лыжи, сказал жене на прощанье доброе слово. А она ему поклонилась в пояс — ждать, мол, буду, счастливый путь.
Не за день, не за два, а все же добрался Иона до знакомого ему места, где стояла охотничья керка — бревенчатый домик с очагом да лавкой, ничья избушка, — кто ни войди, тот и хозяин. Да, кроме Ионы, мало кто сюда наведывался.
Охота вышла удачной, богатой. Серой белки он набил видимо-невидимо, и куниц-желтодушек настрелял изрядно, даже соболя ему попадались. Радовался Иона, зная, что продаст мех купцам — и все лето можно будет жить безбедно.
Вечерами разводил он огонь, жарил глухариное мясо, запивал крутым чаем и валился на лавку спать, укрывшись теплой кухлянкой. Ночью вокруг керки бродили, подвывая, оголодавшие волки. Жутко кричали совы. Но все это ему было нипочем.
Одно было плохо. Очень уж тосковал Иона по жене своей, по Ульяне. Ворочался он с боку на бок, маялся без сна. И однажды, помимо воли, даже тихо позвал: «Уля!..»
И тотчас скрипнула дверца керки, легкие женские ноги переступили порог, шагнули — и он слухом узнал эти шаги. А когда она скользнула к нему, под кухлянку, и он ее обнял, прижал к себе, то и все остальное узнал в темноте: и плечи ее, и щеки, и губы…
Он даже и подумать не успел, как же она, Ульяна, сумела добраться сюда, не ведая дороги, сквозь дремучий лес, через эти глубокие снега — и нашла его тут.
Он не стал обо всем этом думать. Он только ласкал ее, свою голубушку, ладу, любил ее.
А утром, когда еще не рассвело, он тихо, чтобы не разбудить Ульяну, взял ружье и лыжи, вышел из керки и снова отправился в лес — веселый такой и легкий.
И опять ему привалило охотничье счастье: встретил он и песца, и соболя, и куницу — и ни разу не промахнулся.
Вернулся Иона к вечеру. Еще издали крикнул, позвал: «Уляша!» Но она не ответила на зов, не вышла ему навстречу. Он отворил дверь, заглянул в керку, а там никого — пусто. Удивился Иона: куда же она подевалась? А потом испугался: может, вышла в лес — и заблудилась, или дикий зверь ее уволок, задрал, или ходила она к речке, а там — полыньи…
До самой темноты и уже в темноте метался Иона вокруг керки да окрест, приглядывался к каждому следу, все искал, искал — не нашел. Нет нигде Ульяны, будто и не было. Пропала…
Вернулся он в керку, сел и заплакал. Себя же стал винить: зачем ее звал? А когда пришла — зачем одну бросил среди глухой тайги? Вот теперь и остался он без жены, сирым, вдовым.
Погоревал Иона, еще день-другой, собрал пожитки свои и добычу, надел лыжи и пустился с печальным сердцем в обратный путь.
Добрел он до своей деревни, до своей избы. Смотрит — глазам не верит: над избой курится дымок. Значит, кто-то есть там.
Вошел Иона в избу и видит такое: стоит его жена Ульяна у печи, стряпает шанежки как ни в чем не бывало. Улыбается ему, рада, что вернулся.
Остолбенел мужик. Вот те и на… Да как же это? Поздоровался с ней. И спрашивает эдак осторожно:
«Как жила, Уляша?.. Никуда отсюда не отлучалась?»
«Никуда, — отвечает жена. — Куда же мне было отлучаться? Тебя ждали… А что?»
«Да так, ничего…»
Иона только в затылке почесал и не стал продолжать этот разговор. Он уже догадался, что вся эта история — чушь и нелепица, сон вроде. Просто поблазнилось ему. Нашел на него такой морок от лесного одиночества и скуки. Лешак начудил, пошутил с ним.
Он сел к столу и взялся за горячие шанежки, которые испекла Ульяна.
Миновало лето.
И снова собрался Иона в далекое и долгое лесованье. Опять снарядился как следует, встал на лыжи и отправился своим путем.
Вот и знакомая керка — стоит, как стояла, где была.
Перевел дух Иона, сбросил котомку с плеча, снял ружье.
Вдруг слышит — шаги…
Взглянул мужик — и обомлел.
Выходит из лесу женщина, направляется к нему. Она самая, жена его, Ульяна. С которой он позавчера простился, которую дома оставил.
Только на руках у нее — ребеночек. Меховым одеяльцем замотан.
«Здравствуй, Иона, — говорит она. — Долго мы тебя ждали».
У Ионы в глазах потемнело от испуга, колени затряслись, мороз по коже.
Как закричит он:
«Нет!.. Уходи, не знаю я тебя… Сгинь! Сгинь, нечистая сила…»
И крестным знамением ее перекрестил — верное дело.
Но женщина не пропала, все стоит перед ним. Улыбнулась лишь кротко. Протянула к нему то, что было завернуто одеяльцем:
«А ведь это, Ионушка, сынок твой… Сынок наш».
Совсем рассвирепел, обезумел мужик. Схватил ружье.
«Прочь, прочь!.. Не знаю я тебя, никогда не знал… Не Ульяна ты, никто ты… Уходи, говорю. Слышишь?..» И курок взвел.
А она посмотрела на него, грустно так, и две слезинки выкатились из ее глаз.
Повернулась и пошла в лес, откуда вышла. Понурясь, медленно ступая по снегу, прижимая одеяльце к груди…
Враки, конечно, все это. Бабьи сказки. Да только Катерина однажды показала Ивану избу на краю села, где будто бы жили прежде Иона с Ульяной.
Глава восьмая
Уже самый вид Евгении Карловны, когда она вошла в кабинет Хохлова, подсказал ему, что случилось необычайное. Он в достаточной мере знал лицо и повадки своей секретарши, которая вот уже двадцать лет сидела верным стражем под его дерматиновой дверью, чтобы определить это с первого взгляда. Невозмутимая и чопорная, она на сей раз была явно взволнована: щеки в румянце, брови беглы, пальцы, унизанные перстнями, сцеплены одухотворенно, будто она собралась петь.
— Платон Андреевич, к вам товарищ Одеянов… Из Москвы.
— Кто? — Хохлов наморщил лоб, припоминая. — Госконтроль?
— Нет. Кинорежиссер.
— А-а… Хроника?
— Нет-нет. Настоящий, — подчеркнула Евгения Карловна. Она торжествовала. Боже, сколько всякого сиволапого мужичья перевидела она у порога этой комнаты, покуда наконец дождалась.
— Одеянов Владимир Савельевич.
— Просите.
Выбравшись из-за стола, он пошел навстречу.
Евгения Карловна распахнула дверь и даже сделала старушечий книксен, пропуская в кабинет гостя.
Гость был великолепен. На нем были тяжелые собачьи унты, что носят обычно летчики полярной авиации, и щегольская куртка, тоже на меху, пронзенная молниями в самых неожиданных направлениях. Посмотришь — и тот час не остается сомнений, в какие именно края держит путь человек.
Они поздоровались. Платон Андреевич усадил гостя в кресло.
— Очень приятно. Какими судьбами?
— Позвольте для порядка предъявить… — Тот принялся расстегивать одну из молний.
— Что вы, что вы… — замахал руками Хохлов. — Предпочту на словах.
— Как прикажете. Дело в следующем. Я буду снимать фильм о геологах. Действие происходит на Севере, в здешних местах.
— Превосходно, — восхитился Платон Андреевич. — Давно пора.
— Есть сценарий… Вернее, это пока не сценарий, а так, совершенно сырой материал — повесть. Но довольно любопытная. Я захватил ее с собой, и если вы найдете время…
— Да, конечно.
— Вкратце сюжет такой…
И пока гость рассказывал, Платон Андреевич лихорадочно рылся в памяти. Одеянов, Одеянов… А тот, который в Госконтроле, вовсе не Одеянов, а Оладьин. Может быть, родственник?.. Что за чушь: с какой стати он должен быть родственником, если совсем другая фамилия… Но и эта фамилия ему все-таки знакома, даже зрительно: Одеянов. Вероятно, он смотрел какой-то его фильм. А какой? Неудобно, право…
— …И вот, когда все уже отчаялись, герой находит нефть. Но в этот момент…
Надо было еще до того, как он вошел, позвонить Наталье Алексеевне: уж она-то всех их знает наперечет, кто что снимал, кто на ком женат и прочее. Вот, поди, обрадуется, когда он сообщит ей, что приехал Одеянов, только что был у него. Если даже эта грымза, Евгения Карловна, вся затряслась и запунцовела, то та уж совсем ошалеет от радости. Придется устроить дома небольшой раут, междусобойчик. Это уж непременно.
— …И вот я решил побывать на месте. Для меня это крайне важно — увидеть. Ничего не могу начать, пока не увижу своими глазами. Пока, так сказать, не пощупаю… — Гость выразительно пощупал воздух мясистыми пальцами.
«Да, небось насчет этого ты мастак — щупать», — ни с того ни с сего подумал Хохлов, но тут же устыдился столь неуместного хода своих мыслей.
И понимающе закивал:
— Очень верное решение. Мы со своей стороны окажем вам всю возможную помощь. Дадим транспорт, выделим консультанта…
Платон Андреевич вдруг вспомнил, что фамилии консультантов обычно указываются в титрах фильмов, и добавил:
— Я сам поеду с вами. Мне все равно необходимо выехать в район по делам. Заодно и…
— Спасибо. Польщен и счастлив, — сказал Одеянов, приложив руку к груди.
Они улыбнулись друг другу. Между ними так легко сложилась эта взаимная приязнь, так с полуслова они поняли друг друга и так с первого взгляда друг друга оценили, что э