1967
ЗАКОЛДОВАННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ
В редакцию Всесоюзного радио пришло письмо. Казалось бы — дело обыкновенное. Но это письмо принадлежало к числу необычных:
«Я прослушал рассказ о том, как ученый отыскивал девушку, которой Лермонтов посвятил стихотворение. Очень похожее на это есть у меня. Оно озаглавлено «Mon Dieu» и подписано — Лермонтов… Вот оно…
Краса природы! Совершенство! —
Она моя! она моя!
Кто разорвет мое блаженство?
Кто вырвет деву у меня?»
Первая строчка показалась отдаленно знакомой. Но дальше в письме шли еще восемь строф интереснейшего стихотворения, которого я в жизни никогда не читал:
Пусть бог с лазурного чертога.
Меня придет с ней разлучить —
Восстану я и против бога,
Чтобы ее не уступить.
И что мне бог? Его не знаю,
В ней все святое для меня.
Ее одну я обожаю
Во всем пространстве бытия.
Во мне нет веры, нет законов!..
И чтоб ее не уступить,
Готов царей низвергнуть с тронов
И в небе бога сокрушить…
В конце письма были указаны адрес и фамилия отправителя: Верховка, Барского района, Винницкой области. Учитель Кушта П. А.
Мне передали это письмо с пачкою других, пришедших в ответ на радиопередачу. Я прочел его, вернувшись домой, во втором часу ночи. А в девять часов утра уже летел на Украину. Стояло жаркое лето, всё стремилось на юг, билет я достал просто чудом.
Разумеется, можно было потерпеть к вылететь, скажем, через неделю. Но я не один. Есть и другие. Жена отказывалась меня понимать: «Как ты можешь оставаться в неведении? Я — не могу!» Да мне и самому не терпелось знать: да или нет? И я полетел.
Полтора часа комфортабельного безделья, и самолет опустился под Киевом, на аэродроме Борисполь. Схватив такси, я помчался сквозь Киев в Жуляны — оттуда идут самолеты на Винницу.
И опоздал! Конечно, надо было еще из Москвы созвониться с Союзом писателей Украины, попросить позаботиться о билете. А теперь… Сегодня самолетов на Винницу больше не будет. На завтра — нет билетов. На поезд опоздал тоже…
Стал я вздыхать у окошечка кассы, рассказал про альбом… Послали к диспетчеру. Стал у него вздыхать, ему рассказал…
Через четверть часа услышал вызов по радио: мне предлагалось приобрести билет и выходить на посадку.
Выхожу — четырехместный самолетик, который называют «воздушным такси». Я вскарабкался на сиденье, рядом со мною сел летчик, надвинул прозрачный колпак, самолетик взревел, разбежался и взмыл. Тут я понял, что до этой минуты летал не на тех самолетах.
Спору нет: летать на наших лайнерах — наслаждение. Можно откинуться, пососать карамель, позавтракать, подремать. Но в круглое окошечко видишь немного, чаще всего застылые облачные сугробы. А тут!.. Со всех сторон окружает тебя сверкающее пространство! А когда, разворачиваясь, самолетик над самым Киевом лег на крыло, я почувствовал себя как Демон над горами Кавказа! Единственно тревожила красная кнопка перед глазами: «Пожар».
— Разве бывают пожары? — прокричал я в грохоте самолета.
— Сядем! — прокричал летчик. — А взорвется — не успеем подумать! Так что не бойтесь!
Через сорок минут пошли на посадку — прямо на стадо, которое, закрутив хвосты, расскочилось. Самолет попрыгал, остановился и, только я из него вылез, — исчез.
Я поплелся к аэропорту. Кто-то заносил ногу на мотороллер. Не видя другого транспорта, я попросился пустить на багажник, поставил чемоданчик перед собой. И мы помчались быстрее, чем тот самолет. На повороте я чуть не вылетел и схватился за моего возницу.
Он крикнул:
— Будешь хвататься — будешь больше платить!
Нет, я изо всей силы вдавливал мой чемодан в его поясницу!
Примчались в город. Осадили перед зданием областного комитета партии. Спуская меня с мотороллера, мой благодетель сказал:
— Это я пошутил, что больше платить. Можете совсем не давать, как хотите…
ТОВАРИЩ П. И. ВОРОНОВСКИЙ ПУГАЕТ СЕБЯ И МЕНЯ
Очень быстро я поставил Винницкий облисполком в известность, что в Барском районе отыскалось новое стихотворение Лермонтова, и просил машину, чтобы добраться до Бара и до Верховки.
Мне пояснили, что туда более ста километров, идет уборочная, машины в разгоне; может быть, придется несколько обождать. Но я как-то ловко сумел намекнуть, что в других областях лермонтовские автографы уже находились, а в Винницкой еще ни разу не находились. Так что Винница в некотором смысле как бы «недовыполнила план по автографам».
Посмеялись. Решили отдать меня в руки областного радиокомитета: «Раз письмо пришло на радио — радио и помочь должно».
Вскоре к подъезду подкатил «газик». В нем нашел я поэта Анатолия Бортняка, заведующего литературным вещанием, и Женю Щура-водителя. Ребята живые, культурные, милые. Хорошо было с ними. И путешествие вышло на славу. Еще бы: окрестность какая! За каждым поворотом дороги — новая красота, приветливая, волнующая совершенством линий набегающих друг на друга холмов и какой-то задушевной певучестью, скромностью. И август стоит украинский, долгий и светлый вечер!.. Зато дорога мостилась, верно, еще при Чичикове. И, как написал бы Гоголь, бокам нашего героя досталось порядочно, и он уже начинал ворчать.
До Бара добрались — солнце село. Встречены были редактором местного радиовещания товарищем Вороновским П. И., человеком немолодым, обстоятельным. Впоследствии он еще более усилил приятность нашего путешествия, но вначале меня напугал.
— Нам тут позвонили из Винницы, — сказал он негромко. — Предупредили, что вас интересует учитель Кушта П. А. Мы подняли ведомости отдела народного образования — нет такого в Верховке. Вас разыграли. Есть Кушта — ребенок, пошел в первый класс. А учителя Кушты нет. Так что делайте вывод!
— Ребенок тут ни при чем, — сказал я. — Письмо — со стихами Лермонтова, стихи — с французским заглавием. Писал человек пожилой, что, кстати, и по почерку видно.
— Если не затруднит, — сказал товарищ П. И. Вороновский, — разрешите взглянуть… Так и есть: рука дитячча, нетвердая. И пишет? Ребенок! «Виддилу литературных информации». Учитель должен знать, что по-русски надо сказать: «отделу».
— А все-таки, — говорю я, — старик.
— Нет, — говорит он, — ребенок.
Тем временем мы уже мчимся по степной дороге в Верховку. Темнеет. Отчетливо проступила луна. Степь окинулась серебристо-лиловым светом.
Вскочили в Верховку. Осадили «газик» у сельсовета. Посылаем вопрос:
— Есть у вас в Верховке учитель Кушта П. А.?
— Нет учителя Кушты П. А.
— А какой-либо есть у вас Кушта П. А.?
— Есть пенсионер Кушта П. А. До пенсии был учитель. Не в ту ведомость заглянули: надо бы в ведомость райсобеса — отдела социального обеспечения.
РАЗГОВАРИВАЕМ, СИДЯ ПОД ЯБЛОНЕЙ
Поехали к Куште. Остановились возле его плетня, у калитки. Луна стояла уже высоко над садами и хатами. Кушта давно уже спал. Его разбудили. В высокой соломенной шляпе он вышел к нам под лунную яблоню.
— Вы сообщили в Москву, в редакцию радио, стихотворение Лермонтова, — извиняясь, говорю я ему. — Нельзя ли мне посмотреть альбом, где это стихотворение?
— Его нет у меня.
— А откуда же стихотворение, простите?
— Из альбумчика. Только он был не мой. Я его возвернул хозяйке.
— Откуда же текст, который вы нам прислали?
— Он был у меня на листочке списан. Только тот листочек пропал ще при Петлюре.
— За столько лет, — говорю я, стараясь скрыть разочарование и мысленно браня себя за опрометчивый вылет, — за целых полвека текст в памяти мог претерпеть изменения… Вряд ли это может быть то, что вы читали в альбоме. Скорей — приблизительный текст…
— Да нет, у меня память хорошая, — степенно говорит Павел Алексеевич Кушта. — Я помню точно. Правда, признаюсь, я две строфы позабыл. Я и писать их не стал. А за другие строчки ручаюсь… Спросите меня Шевченка стихи или Пушкина… Я их ребенком учил, а и теперь скажу без ошибки. Что ж вы думаете — я только с печатного помню? Я и с писаного так же хорошо помню.
Не возразишь — убедительно.
— А кому принадлежал тот альбом? — спрашиваю.
— Соболевской Анне Андреевне…
И Кушта обстоятельно объясняет. До революции в Верховке служил агроном Игнатий Балтазарович Соболевский. Поляк. Жена у него была украинка — Анна Андреевна Подольская. Ее сестра работала в Одессе зубным врачом. По словам Павла Алексеевича Кушты, Анна Андреевна «была хороша, как у Рафаэля Мадонна». Детей Соболевских звали Еленой, Казимиром и Антониной — Антосей. Сам Павел Алексеевич, окончив учительскую семинарию в Коростышеве, вернулся в Верховку преподавать. Соболевские пригласили его репетитором к детям. Антосю Кушта отличал более всех: старательная, красивая, стройненькая, умная, похожа на мать.
Однажды Анна Андреевна показала Куште старинный альбомчик. В нем учителю понравилось стихотворение «Mon Dieu» («Мой бог»). Он списал его на листок — альбомчик вернул.
— Кому, — спрашиваю, — принадлежало имение?
— Бибиковой, помещице.
Это сведение показалось мне интересным. Бибиковы состояли с Лермонтовым в родстве. У одного из Бибиковых хранился лермонтовский альбом со стихами, которые так и остались нам неизвестными — пропали вместе с альбомом.
Спрашиваю:
— Может быть, это Бибиковых альбом?
— Нет, — задумчиво качает головой Кушта. — Не думаю. Я Бибикову, помещицу, знал. Бибочкой ее звали. Невзрачная была, пигалица, можно сказать. А Соболевская Анна Андреевна — как у Рафаэля Мадонна. Она, как передавала альбом, говорит мне: «Вот, погляди, учитель Павел Алексеевич, какой у меня есть старинный альбумчик». Эти слова не забывают.
Ну, ему видней, чей альбом! Стало б